68. Магнус возвращается на Эзель, а гофлейты пристают к шведам, 1571 г.

Когда герцог Магнус услышал в Оверпалене о дерптском событии, то хотя ничего не знал о заговоре и был совсем невинен, однако опасался подозрения и немилости великого князя, и потому уехал из Оверпалена, из владений московита, в Аренсборг, где и прожил несколько времени. Тогда двум знаменам гофлейтов, оставшимся в Оверпаленской области, пришлось еще хуже, чем было прежде. Потому что это были те самые гофлейты, которые отняли было (см. выше, гл. 46) у шведов ревельский замок: им уже и нельзя было отправиться ни в Швецию, ни в Польшу, так как оба короля были за одно.

Тем не менее король шведский, нуждаясь в солдатах, при продолжавшейся войне с московитом, и когда вероломные гофлейты испытали добро и зло, сжалился над ними и снова милостиво принял своих злейших врагов, подобно другим невинным назначил им честное жалование и содержание, а также назначил их на честные должности и не мстил им за сделанное шведам в Ревельском замке и при осаде Ревеля под предводительством русских. Так на этот раз рассеялось войско герцога Магнуса и его гофлейтов.

69. Тщетные надежды ливонцев.

В то время, когда дерптцы из тяжелого плена и нужды возвратились из России снова в свой город, то скоро забыли свои великие несчастья и печали, и, по старому, стали вести распутную, неумеренную жизнь, не смотря на то, что еще не совсем были освобождены от сетей и ига московита, и что еще не было мира в стране; тоже самое делалось и у многих других ливонцев. Поэтому справедливое наказание Господне не могло так скоро прекратиться, как они надеялись. Во всю войну, особенно в начале, они несколько лет сряду говорили: следующим летом все опять поправится. Когда же проходило лето, то они надеялись на следующее лето и из году в год все ждали лучшего; но постоянно переживали все худшее да худшее. Каждое лето, когда приходили корабли, ливонцы ждали добрых вестей; между ними распространялись сказочные слухи, которым они очень радовались, а затем, когда из слухов ничего не оправдывалось, они впадали в еще [210] большую печаль. Наконец, когда рухнули все их надежды и в конце предвиделась только одна кутерма, они большей частью утешались одною смертью.

Прим. перев. Надежды на умиротворение Ливонии действительно были тщетны — потому что царь, после неудачной осады Ревеля, отнюдь не отступился от мысли овладеть Эстониею. Приказав собираться войскам в Орешке и Дерпте для войны со шведами в Эстонии и Финляндии, царь решился приехать в Новгород, чтобы быть ближе к театру войны и вместе с тем испробовать, не согласятся ли шведы, испуганные его приготовлениями, уступить без войны Эстонию.

Приготовляясь к отъезду в Новгород, царь приказал шведских послов, епископа абобского с товарищами (см. выше стр. 182) отправить в Новгород. Послы выехали из Мурома 28-го ноября 1571 г., 8-го декабря нашли царя в Клину и с ним прихали в Новгород 24-го декабря.

Послам объявили здесь условия царской милости: король должен заплатить 10,000 ефимков за оскорбление Воронцова и Наумова в Стокгольме во время восстания на Эрика, уступить Эстонию и серебряные рудники в Финляндии, заключить с царем союз против Литвы и Дании, вслучае воины давать 1,000 конных и 500 пеших ратников, снаряженных по немецкому образцу, включить в царский титул название шведского и прислать свой герб для помещения в герб московский. Послы просили отпустить их домой, говорили, что в Финляндии нет никаких серебряных рудников и что Швеция не в силах помогать им войском. Представленные Иоанну, послы пали ниц: царь велел им встать, сказав, что он владыка христианский и нежелает земного ceбе поклонения, но повторил свои требования, примолвив в заключение, что если король не исполнит их, то увидит чей мечь острее. Затем Иоанн оправдывал себя пред послами относительно требования Екатерины: «Просили есмя у него польского короля сестры Катерины для того, чтобы нам было к повышению над недругом... а ею хотели есмя с польским королем дело доброе постановити... про Ягана же нам сказали, что его в животе не стало и детей у него не осталось.»

Послы уверяли, что король во всем исправится и добьет челом царю за вину свою, обедали у царя и подписали грамоту, в которой было сказано, что великий государь пременил гнев на милость к Швеции и согласился не воевать ее владения до Троицына дня с условием, однако, чтобы король прислал к этому времени других послов в Новгород (прочия условия оставались прежния). Послов отпустили наконец в Стокгольм с письмом к королю, в котором между прочим, царь писал: «Ничем не умолишь меня, если не откажешься от Ливонии. Надежда твоя на цесаря есть пустая. Говори что хочешь, но словами не защитишь земли своей.» Царь уехал из Новгорода 18-го января 15.72 г.

Московские государи никак не допускали до равенства с собою королей шведских и датских и в сношениях с ними допускали формы высокомерные, челобитья, пожалования и т. п. Эти формы давно уже оскорбляли королей шведских, давно уже настаивавших, чтобы сношения производились непосредственно с царем. Высокомерный тон царского письма и его запрос относительно герба и титула, запрос, впрочем, считавшийся необходимым в то время, от которого запрашивающий легко отказывался смотря по большей или меньшей твердости, оказываемой противною стороною, оскорбили шведского короля тем сильнее, что он ненавидел московского [211] государя за дело о Екатерине. Он не только не отправил новых послов, но и слышать не хотел о мире. Орешковский наместник князь Путятин донес, что выборгский королевский наместник писал ему непригоже, будто бы сам царь просил мира у шведских послов. Пo этому поводу 11-го августа 1573 г. царь написал королю новую грамоту, которая после обыкновенного приступа начиналась (см. Карамзина, IX, прим. 398 и Соловьева VI, 345): высочайшего нашего царского спроса, честные нашие степени величества, грозное cиe повеление с великосильною заповедью да есть: Послы твои уродственным обычаем наши степени величество раздражили... и я хотел за твое недоумительство на твою землю гнев свой простерть... и гнев отложился на время... и повеленье к тебе послали есмя, как тебе нашие степени величество умолити. Чаяли того, что уже ты и свейская земля в своих глупостях познаетёся... а ты аки изумлен (обезумел), и по августа 8-й день никоторого от тебя ответу нет... выборгский твой прикащик, Андрус Нилишев, послал к ореховскому наместнику, ко кн. Григ. Путятину, будто нашие степень величество сами просили миру у ваших послов!... Увидишь нашего порога степени величества на сей зиме прошение; то уж не зимушнее... Али чаешь, что по прежнему воровать, свейской земле, как отец твой чрез перемирие Орешек воевал? И что толды досталося свейской земле? А как брат твой обманкою хотел дати жену твою, да и с королевства его сослали; а осенесь сказали тебя мертва, а веснусь сказали, что тебя сбили с государства брат твой Карло, да зять твой. Ты, сказывают, сидишь в Стекольне в осаде, а брат твой Ирик к тебе приступает. И то уж ваше воровство все наружи: опрометываетеся, как бы гад разными виды... Земли своей и людей тебе не жаль: надеешься на деньги, и что еси богат... И похочешь бранную лютость утолити, пришлешь послов... а мы, смотря по твоему покоренью, пожалуем... мы опять будем в своей отчине, в великом Новгороде в декабре месяце, а ты тогда посмотришь, как мы и люди наши станем у тебя мира просить.

Король отвечал на это бранным же письмом, писал не по пригожу. Подобные письма, конечно не служили к миру, а к новой и упорной войне.