55. Ландтаг в Пернове, 1555 г.

В 1555 году осенью викские дворяне и многие другие собрались на ландтаг в Пернове; там между другими ничтожными вещами они совещались также и о танцах: как слуга или кто либо другой, не принадлежащий к дворянам, должен в танцах обращаться с особой дворянского происхождения; об этом они составили постановление и объявили во всей стране. Но о большой опасности, очевидно угрожавшей странй, в то время совершенно не заботились.

Прим. перев. Когда послы из Новгорода прибыли в Дерпт (в июле 1554 году), то дерптский епископ тотчас же дал знать рижскому архиепископу и магистру о договоре, как о документе, касавшемся всей Ливонии, так как в нем было сказано, что если дерптский епископ не будет платить дани, то вся Ливония отвечает за это и должна принудить дерптского епископа к платежу. Архиепископ рижский созвал ландтаг в Лемзаль на 13 января 1555 г., чтобы рассудить следует-ли Дерпту платить дань или же надлежит воспротивиться этому общими силами.

Постановления этого ландтага неизвестны, но кажется, что дело кончилось ничем: разъехались, ничего не порешивши.

Ландтаг в Пернове 1555 года, о котором упоминает Рюссов, не имел отношения к перемирной грамоте. Ливонцы [344] весь 1555 год, когда шла война между русскими и шведами, ничего не делали, ни к чему не готовились. По словам Гиарна (Monum. Liv., I, 208) ливонский магистр не подал помощи шведам, рассуждая, что для Ливонии будет хорошо, если два соседния государства станут между собою воевать: Москва тогда забудет свои притязания и оставит Ливонию в покое.

Расчет оказался самым неудачным, потому что Москва как только заключила мир со Швециею, немедленно же в июне 1556 г. обратилась на Ливонию.

56. Суждения о комете, 1556 г.

В 1556 году, в посту, огненная комета долгое время видна была над Ливониею.

В то же время ливонские чины собрались на сейм в Вольмаре. Когда они все сидели на пиру, между прочим также и один дерптский каноник — им принесли известие, что на небе показалась странная, необыкновенная звезда, похожая на метлу; поэтому просили каноника, чтобы он вышел посмотреть на звезду и чтобы он, как ученый, сказал о ней свое мнение. Тогда этот каноник начал говорить, что он хорошо знает, что это за вещь. Это комета, а они обыкновенно не предвещают ничего доброго. Так как каноник, знатный и ученый муж, так легковерно судил о комете, то впоследствии те же люди, и не самые ничтожные, слышавшие это, называли другие кометы, виденные после того, также только вещами и говорили, как и каноник: «Эти вещи не предвещают ничего доброго».

Прим. пер. Комета 1556 г., о которой говорит здесь Рюссов, есть комета, известная у астрономов под именем Фабрициевой. Английский астроном Галлей считал (едва-ли справедливо) ее тождественною с кометою 1264 г.; некоторые ожидали возвращена ее в 1848 году, но ожидания не исполнились.

57. Келарь Терпигорев в Дерпте, 1556 г.

Тем-же летом в июне, московит прислал своего посла, а именно келаря Терпигорева, упрямого, заносчивого человека, с подарком и почтением к епископу дерптскому; ради великого князя посла приняли в Дерпте с большею честью и уважением. Подъехав к трапезной епископа, чтобы сообщить о своем деле, посол велел нести перед собой подарок и поминки великого князя, присланные епископу дерптскому, которые были следующие: вопервых сеть или тенета, плетенная из шелковых шнурков; [345] за этой сетью вели двух московитских борзых псов. За собаками несли чрезвычайно пестрый и затейливый платок или простыню. Все жители Ливонии очень удивлялись этим странным дарам московита, и на разные лады понимали и судили о подобном изъявлении почтения.

Поручение, данное этому послу, состояло в объявлении, что его великий князь желает получить дань немедленно и ждать больше не намерен. Добрый совет как бы был дорог в такое время! Тогда собрались все советники епископства и города Дерпта вместе с епископским канцлером и советовались между собой, что делать в таком важном деле. Тогда епископ со своими советниками и канцлером сочли самым лучшим обещать дань, и обещание скрепить печатью. На это Иоанн Генк, бургомистр дерптский, ответил, что это, по его мнению не годится: что обещано и скреплено печатью, то необходимо исполнить, а одним обещанием не разделаешься с московитом. На это епископский канцлер Юрген Гольтшур возразил: «Господин бургомистр! Вы больше знаете толку во льне и козловых шкурах, чем в подобных делах: Московит строг н может с нашей землей такую шутку пошутить и такой вред ей нанести, от которого она не скоро опомнится. Я думаю, что должно привесить свои печати и обязаться платить дань, но на деле ни на волос не будем платить. Московит и не поймет как мы внесем дело в имперский камерный суд: все, что постановится здесь, там уничтожится». На том они порешили и привесили печати к договору о дани московитам, а именно с каждого человека по рижской марке, в то время стоившей около 1/4 талера, или любекский шиллинг, а то, что оставалось неуплаченным с тех пор, как последний раз вносили дань, епископ дерптский должен был по совести уплатить в течении трех лет. От дани никто не освобождался, кроме духовенства.

Московский посол, келарь Терпигорев, приняв припечатную грамоту, подал ее своему секретарю, и когда последней стал ощупывать ее, то келарь взял от него грамоту, положил ее себе за пазуху и громко сказал своему секретарю в присутствии всех окружающих: «Нет не так! Ты не умеешь обращаться с грамотою; ведь это маленькое дитя, которое нужно холить и кормить белым хлебом и сладким молоком. Когда же ребенок подрастет, то наверное заговорит и принесет большую пользу нашему великому князю». Тогда он сказал также одному бургомистру Иоанну Дерстельману: «Пусть дерптцы подумывают, как бы добыть денег, потому что когда ребенок подрастет, то ему понадобятся деньги и он потребует их». Когда дело было решено подобным образом и посол возвратился в Россию с грамотой, и все подробности стали [346] известными по всем городам и землям, дворянам и недворянам, тогда они стали жалеть о сделанном. Некоторые говорили: «Что мы наделали! Мы припечатали всю Ливонию московиту». Другие говорили: «Лучше мы сто талеров провоюем с московитом, чем хоть один талер дадим ему дани». А Юрген Гольтшур все твердил, что дело следует только внести в имперский камерный суд, а уж император поставит московитов в границы.

Прим. перев. Царский посол, келарь Терпигорев, был прислан в Дерпт для окончательного скрепления договора, заключенного в Новгороде в 1554 году и исполнения тогдашней обычной формы: епископ должен был отрезать у перемирной грамоты посольские печати и вместо них привесить печати свою и магистрову.

Терпигорева поместили в доме какого-то Андрея Ватермана на рынк и на другой день позвали его на аудиенцию в епископский замок. По обычаю, пред послом несли подарки (по Рюссову: сеть, пару собак и шитый платок; по Ниенштету: шелковую епанчу, пару собак, да узорами шитое сукно), и по обычаю же, посол, представляясь епископу, сказал: "Царь и великий князь всей Руси Иван Васильевич приказал спросить о здоровье епископа и магистра. Присылали вы в Москву послов ваших к царю и великому князю всея Руси и просили продолжить мир, и государь, царь и великий князь их пожаловал: мир им дал; а они поднесли государю за свою печатью грамоту, которую государь им приказал написать на том, что епископ и магистр печать послов отрежут, и привесят свои печати — епископскую и магистрову. И приказал им государь не долго здесь оставаться",

Епископ Герман поблагодарил посла, изъявил свое удовольствие о царском здоровье и отпустил посла в его помещение. Посол, уходя, сказал: "Если мне скоро не будет ответа, то я уеду без вашего ответа — ждать не стану".

Затем начался совет. Мнение канцлера Юргена Гольцшира было принято. Он предлагал: при вручении послу припечатанной грамоты прочесть в слух протест в том смысле, что ливонцы, без согласия римского императора, не вправе обязываться платежем дани, и этот протест внести в имперскую камеру.

По одобрении мнения Гольцшира, немедленно-же послали к императору просьбу о посылке к московскому царю посольства и отвращении грозящего Ливонии зла.

Терпигорева после этого снова позвали в замок, отдали ему грамоты с новыми печатями, и оратор прочел протест, а писаря стали его записывать (см. Ниенштета, 46 и след.).

— Что это говорили и что записывают? — спросил Терпигорев.

Толмач объяснил ему. [347]

— А какое дело моему государю до императора — сказал Терпигорев сердито. Дали мне грамоту, довольно: не станете государю дани платить — сам соберет!

Насмешливый тон Терпигорева, когда он прятал грамоту, рассердил епископских советников. Терпигорев, провожаемый немецкими гоф-юнкерами, когда пришел домой, еще раз раздосадовал немцев. Отдавая своему подъячему грамоту, он сказал:

— Смотри-же ты у меня, береги этого теленка, чтобы он вырос велик и разжирел.

Москвитяне, в глазах немцев, завернули полученного теленка в шолковую ткань и уложили в обитый сукном ящик.

Дерптцы роскошно угостили посла. Терпигорев благодарил за хлеб-соль и после обеда заявил, что ему еще нужно поговорить в совете об одном деле. Ему назначили аудиенцию на другой день.

В назначенное время Терпигорев пришел в совет и был предварительно угощен в особой комнате. После угощения он вошел в зал совета, сопровождаемый каким то русским. Посол заявил, что у этого человека на псковской дороге разбойники убили брата и отняли несколько сот талеров. Этот русский просил управы у епископа, но не получает ее. По крестному же целованию, за убийство отвечает вся околица или платежем за пограбленное, или выдачею убийцы. Пусть епископ велит заплатить этому русскому за пограбленное.

Послали этого русского к епископу и тот отвечал, что люди той околицы, где совершилось убийство, живут далеко от Дерпта, надобно подождать, пока их вызовут. Терпигорев отвечал: Ждать мне долго нельзя: пусть совет заплатит деньги, а после получит с тех, кто платить обязан. "У нас нет столько денег" — отвечали советники. "У вас под ратушей стоит двенадцать бочек золота" — говорил Терпигорев.

Некоторые засмеялись, а бургомистр Дорстельман сказал: Может быть там и есть деньги, да ключей нет у нас: одни у города Риги, другие у города Ревеля; без их воли нельзя притронуться к этому золоту.

Терпигорев не настаивал, но сказал: "Ну, так напоминайте же епископу, чтоб из ваших грамот и печатей вышло вам добро — а это будет тогда, когда вы дань заплатите, иначе станется вам несчастие великое!"

С этими словами, он — говорит Ниенштет — простился и уехал.