Глава 5.

Конфигурации культуры как акцентуации в развитии системы аффективной организации сознания

293

постоянно действует Божественное провидение, понуждающее человека к участию в таких деяниях, где ставкой служит спасение его души в будущей вечности.

Доминирование нравственности в основном наборе культур­ных ценностей полностью меняет условия развития культуры. Мы попытаемся сопоставить эти особые тенденции в развитии куль­турных форм жизни, организующие идеально нравственное об­щественное сознание, с выделенным в нашей парадигме четвер­тым уровнем индивидуального сознания, становление которого обеспечивает каждому человеку возможность усвоения общего опыта и подчинение эмоциональному контролю. По нашему пред­положению, культурные формы нравственного сознания возни­кают именно как акцентуация развития в культуре уровня, адре­сованного индивидуальному сознанию, его механизмам эмоцио­нального контроля.

Вероятно, в наиболее выраженном, заостренном виде такая акцентуация должна проявиться в развитых формах средневеко­вого сознания, поэтому в основном там мы и будем искать воз­можные аналогии. Нравственное переживание, безусловно, за­нимает в такой культуре доминирующую роль над переживани­ем телесным — телесное, природное уничижается им. Тело человека, его жизнь меняют здесь свое значение, поскольку про­тивопоставляются духовным ценностям. Идеал средневековой культуры — жертвование своими телесными потребностями, а идеальное тело — это, соответственно, униженное, страдающее, загубленное тело. Пренебрежение телесными нуждами, терпе­ние рассматриваются как особая доблесть.

В то же время, Й. Хейзинга (1988), например, говорит об обя­зательной культивации в Средневековье внешних проявлений мо­ральных переживаний, обильные слезы умиления, растроганнос­ти, публичной скорби. Внешняя выраженность моральных оце­нок здесь прилична, даже обязательна и на религиозных, и на светских церемониях. Наши средневековые летописи также сви­детельствуют об общественной значимости переживаний состра­дания. Описания народных слез и трогательных чувств истори­ческих личностей, как правило, венчают описание счастливых и трагических событий нашей истории.

294

Глава 5 Конфигурации культуры как акцентуации в развитии системы аффективной организации сознания

Смена основного переживания, соответственно, разрушает ар­хаическую картину мира, изменяются восприятие пространства, времени, собственного тела, основной тип познания мира, орга­низации поведения, отношений с идеальными ценностями, выс­шими силами. Здесь прервалась «...тысячелетняя красота чувствен­но-материального космоса, и только здесь мыслители перестали радоваться вечному круговороту вещества в природе и стали стра­дать о всеобщем космическом грехопадении» (Лосев, 1991, с.453), здесь разрушилось единство переживания Порядка-Красоты-Ис­тины-Добра.

Избрав как высшую ценность эмоциональную связь, способ­ность к сопереживанию, человек неминуемо приобретает особое отношение к индивидуальной привязанности, а значит, становится особенно чувствителен к бренности, индивидуальной смертнос­ти, то есть отлучается от переживания бессмертия в теле рода. От­голоски переживания этой потери мы находим во многих преда­ниях, например, в собранных Д.Д. Фрейзером мифах Океании {Фрейзер, 1981). Смертность человека обычно объясняется несча­стной случайностью или коварством Бога, изначально создавше­го человека бессмертным. Однако, существует и группа мифов, согласно которым человек сам отказывается от бессмертия ради сохранения индивидуальных отношений, так как родовых ему уже недостаточно.

Иерархия находится вне мифологического сознания, объек­ты мира в нем рядоположены (Лотман, Успенский, 1973, с.282-303). В средневековом же сознании мир и его части получают нравственную окраску, и это не просто меняет оценку качества; преломляемая нравственным переживанием картина мира начи­нает двоиться, иерархически организовываться (Гуревич, 1984). Хейзинга (1988), анализируя особенности средневековой кар­тины мира, говорит о ее зеркальности, а Гуревич о двуплановос-ти — все в ней оценивается с точки зрения высших человеческих ценностей и находит свое абсолютное, истинное значение в веч­ности. Хейзинга специально выделяет потребность средневеко­вого сознания не просто в порядке, а в организации субордина­ции, говорит о значении вертикальных связей в определении смысла происходящего.

Гл а в а 5 Конфигурации культуры как акцентуации в развитии системы аффективной организации сознания

295

Для архаического, традиционного сознания аффективный центр тяжести всегда лежит в прошлом, во «времени оно», когда был сотворен мир, и Боги и Герои дали человеку образцы выжива­ния. Для человека нравственного сознания, которого мы отчет­ливо различаем в христианской традиции, этот центр находится в будущем, в вечности, когда в день Страшного Суда каждый дол­жен будет дать ответ на вопрос, следовал ли он ориентирам веч­ных общечеловеческих ценностей. Будущее, таким образом, ак­тивно определяет настоящее и даже прошлое. Так, переписка (в сущности, подделка) документов, свидетельств, оформление за­вещания задним числом не считаются в средневековой культуре преступлением, подлогом, если это преследует идеальные нрав­ственные цели и, исправляя случайность, ошибку, служит бого­угодному делу (Гуревич, 1984).

В типично эсхатологических установках средневекового созна­ния время, жестко связанное иерархическими, вертикальными свя­зями с вечностью, перестает возвращаться. Останавливается гармо­ническое вращение космического колеса мифологического сознания, время становится линейной проекцией вечности, фиксированным отрезком между точками сотворения и конца света {Лосев, 1991; Гу­ревич, 1984; Лихачев, 1987 а; Элиаде, 1987) и активным, формирую­щим смысл происходящего становится будущее. Бог манифестиру­ется в вечном будущем, смысл человеческой истории проявляется в божьей воле, в произвольном движении истории от зла к добру (То­поров, 1973, с. 101-106), от грехопадения к спасению.

Пространство для средневекового сознания остается каче­ственно неоднородным. Однако эта неоднородность отлична от неоднородности пространства мифологического сознания, опре­делявшейся потребностями и возможностями, мерами человечес­кого тела. Здесь пространство пронизано символическими верти­калями нравственной оценки, и каждая его точка, отражаясь в зер­кале высшего нравственного смысла, соответственно определяется и организуется им {Хейзинга, 1988; Гуревич, 1984). Так, Ю.М. Лот-ман, анализируя понятие пространства в русских средневековых текстах {Лотман, 1965, с.210-216), выделяет нравственные оппо­зиции земли и неба, праведных и неправедных земель, идею из­бранничества человека по его земле.

296