Часть II • Исследовательские практики

ТвмаЗ • Метод интервью

387

здесь гораздо большая степень субъектной выраженности ин­форманта, гораздо меньшая степень регламентации процеду­ры общения в сравнении с классическим интервью. И пото­му эти отношения — не субъект-объектные. Очевидно, здесь имеет место особый тип субъект-субъектных отноше­ний, основанных на сохранении определенной дистанции, когда четко различаются интервьюер и исследуемый субъ­ект. Можно даже сказать, что у исследуемого субъекта оста­ется «объектная» сторона — ведь он интересен интервьюеру в первую очередь не как уникальная личность с набором уникальных характеристик, но как носитель именно техха-рактеристик, которые значимы с точки зрения целей и задач исследования.

5.5. Проблема истины в нарративном интервью

Мы уже говорили, что рассказ информанта в нарра­тивном интервью — это всегда и результат коммуникации ин­тервьюера и информанта, их совместного «здесь и сейчас» конструирования реальности.

Реальное взаимодействие (вспомним прагматизм. — А-Г.) — это всегда и процесс производства самосознания субъектов общения. Важный элемент такого взаимодействия — это ожидания и оценки Другого, на которые каждый участник взаимодействия обязательно ориентируется. Отсюда и принципиальная драматургическая множественность иден-тичностеи индивида: взаимодействие, по И.Гофману¹, всег­да происходит не столько между индивидами как субъекта­ми, целостными личностями, сколько между разными социальными ликами индивидов, как бы между изображаемы­ми ими персонажами.

Это означает, что нарратив как продукт сотворчества иссле­дователя и информанта в значительной мере зависит от «лика» интервьюера, и прежде всего от того, к какой группе в резуль­тате процесса стереотипизации в процедуре интервью он отне­сен информантом.

¹ Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. С. 52.

Наш исследовательский опыт показывает, что отнесение информантом интервьюера к группе «юных, не знающих жизнь» порождает повествование, которое существенно отли­чается от нарратива как результата взаимодействия между ровесниками'. То есть один и тот же человек-информант мо­жет «выдавать» достаточно разные нарративы, зависящие от контекста, от того, как он определяет ситуацию общения с ин­тервьюером. Фактически это означает появление нарративов-черновиков, равнозначных нарративов, принципиально не имеющих «чистовиков», т.е. единственно «правильных» пове­ствований².

Но что делать с этим социологу, пытающемуся сквозь ин­дивидуальное «прозреть» типическое? Возвращаться не­сколько раз к одному и тому же информанту в надежде «ухва­тить» как можно больше его идентичностей, что сделать неимоверно трудно, и рассматривать каждый такой нарратив как самостоятельный? Или оставить эту пустую затею, до­вольствоваться получившимся нарративом и успокаивать себя тем, что получившееся после анализа таких нарративов теоретическое знание — всего лишь исследовательская ин­терпретация, не претендующая на «истину в последней инс­танции»?

Впрочем, есть еще один выход — триангуляция, т.е. исполь­зование дополнительных методов, повышающих «обоснован­ность» теоретических выводов нарративного анализа (если, ко­нечно, социолог работает в рамках тяготеющего к научному направления качественных исследований).

¹ Это утверждение основывается на методическом экспери­менте, проведенном нами в рамках уже упоминавшегося исследования социально-экономической адаптации росси­ян. Жизненные истории, рассказанные 50-летней женщи­ной интервьюеру — студентке социологического факульте­та и через короткий промежуток времени (1,5 недели) — опытному социологу с 30-летним стажем, были фактически разные.

* Лехциер В.Л. Апология черновика, или "Пролегомены ко всякой будущей...»//Новое литературное обозрение. 2000. №4.

288