20.3.2.3. Разведение политики и морали как абсолютно автономных сущностей

Гипертрофированным отражением раз­личий политики и морали является подход к их взаимоотношению, отделяющий эти две области общест­венной жизни друг от друга. Согласно этому подходу, по­литика и мораль автономны и не должны вмешиваться в компетенции друг друга. Мораль — это дело гражданского общества, личной ответственности, политика же — область противоборства групповых интересов, свободная от нравственности. Этот подход именуется ценностно-нейтральным и предполагает игнорирование политикой нравственных ценностей. Это достаточно старая политическая традиция, присутствующая еще в древнеиндийской «Артхашастре» [8].

В качестве нравственных ценностей у всех народов почитаются честность, верность, уважение к старшим, трудолюбие, патриотизм. И хотя в жизни люди далеко не всегда проявляют подобные качества, но ценятся они людьми высоко, а те, кто ими обладают, пользуются уважением. Эти ценности, представляемые в их безупречном, абсолютно полном и совершенном выражении, выступают как этические идеалы.

Важнейшей особенностью нравственности является финальность нравственных ценностей и императивность нравственных регулятивов. Это значит, что принципы нравственности самоценны. То есть на вопросы вроде: «Для чего они нам нужны?», «Зачем нам стремиться к нравственным ценностям?», «Почему мы должны соблюдать нормы нравственности?» — нельзя ответить иначе, как признать, что цель, ради которой мы следуем нравственным принципам, состоит в том, чтобы следовать им. Здесь нет тавтологии: просто следование нравственным принципам — это самоцель, т. е. высшая, финальная цель» и нет никаких других целей, которые мы хотели бы достичь, следуя им. Они не являются средством достижения какой-либо вне их лежащей цели [66].

Родоначальником таких взглядов в европейской политической традиции многие считают Макиавелли. Действительно, этот выдающийся мыслитель, освободил исследование политики от религиозного и этического контроля, поставил в центр политического анализа проблему эффективности политики, способов и средств достижения целей. В своей знаменитой работе «Государь» (1532 г.) [82] он утверждал, что политика должна учитывать конкретное состояние общественных нравов, в т. ч. нравственную испорченность людей. Человек, желающий всегда делать добро, при безнравственном окружении ничего не добьется, не будучи реалистом, и погибнет. Поэтому если в народе не развиты гражданские добродетели и в обществе нарастает анархия, то ради спасения государства и порядка государь вправе использовать любые, в т. ч. и безнравственные средства.

Один из важнейших постулатов макиавеллизма гласит: «цель оправдывает средства». Для пользы и в интересах государства, утверждал он, правитель должен органически сочетать в себе хитрость и силу, т.е. быть одновременно лисой и львом в одном лице. Он вправе не хранить верность своему слову, прибегать к лукавству и вероломству и т. д., т. е. использовать все средства, которые служат делу укрепления государства.

К аналогичному выводу, хотя и с прямо противоположных исходных позиций, пришел и марксизм, особенно в его ленинской ипостаси. В период возникновения социалистические и коммунистические идеи представляли собой идеальные и нравственные устремления людей своей эпохи. Существуют некие внутренние механизмы и особенности зарождения, достижения зрелости и постепенного самоисчерпания мобилизационных и интеграционных возможностей разного рода идей и концепций. Провозгласив целью социализма «грядущее избавление от рабства и нищеты», К. Маркс и Ф. Энгельс выступили против «фантастических сентиментальных бредней», которые, по их мнению, могли оказать лишь «деморализующее влияние на рабочих» [88]. Они высказывались за свободное самостоятельное творчество «нового мира, покоящегося на чисто человеческих, нравственных жизненных отношениях».

Однако в дальнейшем, когда был выдвинут тезис о приоритете социально-экономических факторов и реальных жизненных интересов, эти соображения, как пишет К.С. Гаджиев [24], фактически оказались отодвинутыми на задний план. Более того, уже в «Манифесте Коммунистической партии» провозглашалась идея о том, что коммунистическая революция «самым решительным образом порывает с идеями, унаследованными от прошлого», в т. ч. и с моралью. При всех необходимых в данном случае оговорках нельзя не признать, что в марксистской «этике» центральное место занимает противопоставление «классовой морали» универсальным гуманистическим ценностям. Ф. Энгельс, например, писал: «Мы отвергаем всякую попытку навязать нам какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона... Например, мы утверждаем, что всякая теория морали являлась до сих пор в конечном счете продуктом данного экономического положения общества... Мораль, стоящая выше классовых противоположностей и всяких воспоминаний о них, действительно человеческая мораль станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда противоположность классов будет не только преодолена, но и забыта в жизненной практике» [141, с.95-96].

Наиболее далеко идущие выводы из такой постановки вопроса сделали В.И. Ленин и его сподвижники и последователи. «Наша нравственность, - писал Ленин, - подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата». Здесь мораль, по сути дела, всецело поставлена на службу политическим целям по принципу: цель оправдывает средства, мораль и нравственность сведены до уровня элемента идеологии. Более того, как пишет К.С. Гаджиев, идеология приобрела универсальный характер в том смысле, что, тотально подчинив себе политику, как ее фактографическую сторону, так и интерпретацию, марксизм, по сути дела, изгнал из сферы исследования не только мораль, но и огромный массив факторов, не сообразующихся с определенным набором идеологических установок, тем самым предельно редуцировав и исказив реальную жизнь [24].

Если марксизм-ленинизм пришел к отрицанию морально-этического начала в политике, подчинив его всецело так называемой классовой морали, то идеологи фашизма и нацизма добились того же результата, поставив во главу угла своей идеологии так называемую национальную мораль, противопоставленную как классовой, так и общечеловеческой морали.

Особого внимания заслуживает позиция позитивизма. Руководствуясь рационалистической традицией, восходящей к Р. Декарту [45], Т. Гоббсу [31] и др. мыслителям Нового времени, позитивисты стремились свести политику всецело к науке как служанке механизма разрешения или смягчения политических конфликтов. Считалось, что политическая наука, раскрывая причинно-следственные закономерности, дает возможность определить те константы и переменные величины, воздействуя на которые можно достичь желаемых результатов. Постепенно торжество рационализма, сциентизма и научных методов исследования политических феноменов привело к отделению фактов от ценностей, объективации, ценностной и идеологической нейтрализации позитивистской политологии. Провозглашенная позитивистами нейтральность, или беспристрастность, политической науки привела к тому, что нравственные аспекты политики были объявлены «личным делом» участников политического процесса, не имеющим никакого отношения к политическому анализу.

Ценностно-нейтральный подход разделяет современный отечественный исследователь О. Гаман-Голутвина. Она пишет, что суть морали — в незыблемости раз и навсегда установленных идеалов, норм и ценностей. Формулами общепринятой морали на бытовом уровне могут служить нравственные максимы «Возлюби ближнего, как самого себя», «Сам погибай, а друга выручай» и т. п. Иначе говоря, суть морали — в укрощении эгоистической природы человека в пользу альтруизма на основе следования фундаментальным незыблемым идеалам [25].

     Между тем в политике константой является понятие «интерес», а не «идеал». Отсюда — необходимость постоянных изменений политики, ориентированной на реализацию интереса. Суть политики может быть выражена известной формулой: «В политике нет вечных друзей и вечных врагов — есть вечные интересы». Наиболее точное выражение это соотношение получило в философии истории Г.-В.-Ф. Гегеля: «Всемирная история совершается в более высокой сфере, чем та, к которой приурочена моральность, чем та сфера, которую составляют образ мыслей частных лиц, совесть индивидуумов, их собственная воля и образ действий… то, что творит провидение, стоит выше обязанностей, вменяемости и требований, которые выпадают на долю индивидуальности по отношению к ее нравственности… Таким образом, дела великих людей, которые являются всемирно-историческими индивидуумами, оправдываются не только в их внутреннем бессознательном значении, но и с мирской точки зрения. Но нельзя с этой точки зрения предъявлять к всемирно-историческим деяниями и к совершающим их лицам требования, которые совершенно неуместны по отношению к ним» [28, с.114-115]. Иначе говоря, моральность мирового духа не тождественна частной морали.

С точки зрения массового сознания, руководствующегося «частной» моралью, пакт Молотова-Риббентропа является аморальным политическим шагом, тогда как с точки политического реализма он может рассматриваться как оправданный и даже необходимый шаг. Не случайно денонсация этого соглашения на Съезде народных депутатов СССР в 1989 г. явилась пиком политики политического идеализма в нашей стране и одновременно знаменовала геополитическое поражение государства, ставшее прологом крушения Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений [25].

Автономистский подход достаточно распространен в западной политологической мысли. Американский политолог Э. Гутман полагает, что демократия моральна сама по себе, прежде всего в силу того, что устанавливает равноправие женщин. В качестве примера Гутман приводит аморальность смертной казни. И аморальность ее защиты; следствием подобного высказывания стал вопрос, заданный неким американским сенатором: «Чтобы сейчас было с христианством, не будь смертной казни?». «Иисуса через 10-15 лет досрочно освободили бы из тюрьмы за примерное поведение». Более того, считается, что воздействие морали на политику может быть только отрицательным, деформирующим.

Социальное назначение этого подхода, по мнению А.А. Гусейнова, состоит в том, чтобы развязать руки политике. Поэтому он был легко усвоен российской политической элитой и обслуживающей ее интеллектуальной «тусовкой» с тем большей легкостью, что он не встретил никакого противодействия ни со стороны этической теории, ни со стороны политической науки. Текущая отечественная библиография по теме соотношения морали и политики крайне скудна, а политологическое образование спокойно обходится без курсов политической этики.

Он считает, что можно дать такое определение морали и такое определение политики, которые разводят их по разные стороны и заведомо исключают возможность приложения моральных критериев к политике. Но это будет лишь означать, что мы заранее и незаметно спрятали за пазуху то, что хотим впоследствии громогласно там же найти. Это – уход от проблемы, а не ее решение. Идея моральной нейтральности политики может заслуживать серьезного рассмотрения только в том случае, если нам представят мораль, в которой нет нормы «не убий» как ее краеугольного основания, и если нам представят политику, которая не практикует убийства и угрозы убийством в качестве одного из существенных выражений своей дееспособности. А пока этого нет, мы можем считать «теоретически абсурдным и практически опасным» сам взгляд, который пытается загнать мораль и политику в разные взаимно непроницаемые ниши [39].

Эту аргументацию отвергает О. Гаман-Голутвина [25]. По ее мнению, мышление в парадигме политического реализма не есть специфическая особенность политического сознания российского властного класса. Политический реализм — это универсальный принцип западного (впрочем, и восточного тоже) политического сознания, характерный как для властных, так и для массовых групп. Истоки столь солидарного мышления коренятся в том, что несмотря на разницу в уровне и качестве политического участия массовых и властных групп западного общества, обе эти категории причастны к миру политики, ибо политика здесь не поглощена административным управлением (власть организована дисперсно). Причастность миру политики дает возможность и рядовому гражданину (а не только политикам) осознать специфичность политической морали. Что касается властных групп западного социума, то у них политический реализм безраздельно господствует.

Рассекреченные и опубликованные к настоящему времени документы косвенно свидетельствуют, что президент США Ф. Д. Рузвельт был заблаговременно информирован о грядущей атаке на Пирл-Харбор, однако не предпринял никаких мер, чтобы предотвратить ее, ибо был убежден, что агрессия японцев обеспечит мобилизацию американского общества для борьбы с государствами оси «Берлин—Токио—Рим». Другим примером того же порядка могут служить данные о том, что премьер-министр Великобритании У. Черчилль благодаря достижениям английских криптографов, предоставивших в распоряжение британского руководства расшифрованные донесения немецкого генштаба, знал о готовящейся бомбардировке города Ковентри. Однако британский премьер не предпринял ничего, чтобы предотвратить трагедию: меры по обеспечению безопасности одного города были чреваты рассекречиванием факта доступа англичан к тайнам немецкого командования и его утратой, результатом чего могла стать национальная катастрофа. 

В рамках представленной группы подходов вызывает интерес позиция, согласно которой политика и мораль несовместимы, поскольку носителями их являются различные субъекты. Сторонники этого мнения исходят из того, что политика есть всегда коллективное действие, как бы она ни была организована и кто бы и на каких бы основаниях ее ни персонифицировал. Действительно, политика – это действие больших социальных групп, их столкновения и единение во имя интересов власти и властных структур. Политические процессы – это взаимодействия политических партий, политических институтов, общественно-политических движений, ассоциаций, объединений граждан, которые пытаются оказать прямое или косвенное влияние на власть. Способность к действию в политике всегда уступает способности к  рефлексии. Что касается морали, то в ней главная фигура - это индивид, человек, который, руководствуясь общечеловеческими нравственными требованиями, самостоятельно делает выбор своего поведения, поступка, намечает цели и средства ее достижения.

В сфере моральной регуляции особую роль играет индивидуальное сознание – сила и оправдание моральных требований заключаются в том, что субъект должен обращать их на себя и только через опыт собственной жизни предъявлять  другим. Человек сам дает себе оценку, принимает ее внутренне и на этой основе направляет свои действия в дальнейшем. Отсюда и ответственность человека за моральность выбора и деятельность. Однако противопоставление политики и морали на представленном основании, по мнению Р.У. Семеновой, не абсолютно, а относительно. Дело в том, что в политике также немаловажны факторы, касающиеся так называемой политической субъективности, ответственности отдельного индивида за свои действия. Сбрасывать со счетов проявление политики на уровне сознания и деятельности отдельного индивида неправомерно, с другой стороны, в морали весьма существенное значение имеет общественное мнение в оценке конкретного поведения того или иного индивида в соответствии с общими понятиями, принципами о добре и зле [120].

Ю.В. Ирхин [59] настаивает, что устранение из политики моральных суждений - это негативная, нравственная установка, иллюзорная по самой своей сути и ошибочная по существу ориентация на полную автономность политики. Попытки обосновать полную автономность политики от др. организационных и регулятивных систем общества оказались неубедительными. Подобно тому, как политика связана с идеологией, правом, экономикой, культурой, наукой, она не может избежать контактов и с моралью Нравственность - слабое место политики и власти, отсюда и попытки уклониться от морали и моральных оценок, чего на деле не бывает.