Ментальность и правосознание

Китаев П.М., Сев.-Зап. академия гос. службы, Санкт-Петербург

Утверждение о том, что право является институтом культуры сегодня, пожалуй, не вызывает возражений, как и мысль о первичности норм последней по отношению ко всем другим правилам поведения (см.: Спиридонов Л.И. Теория государства и права. Курс лекций. СПб., 1995. С. 120). Если это действительно так, то специфические черты, присущие культуре разных государств не могут не наложить заметный отпечаток на нормативные системы, функционирующие в них, включая конечно же и правовую. Они же, по всей видимости, в значительной мере предопределяют соотношение и роль этих систем в регулировании поведения отдельных лиц и коллективов, а также в регламентации действий публично-властных структур. Выявить эти черты позволяет, на наш взгляд, обращение к категории ментальности (мировосприятия).

Соглашаясь с определением ментальности как глубинного уровня коллективного и индивидуального сознания, включающего и бессознательное (см.: Визгин В.П. Ментальность, менталитет // Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 176), считаем необходимым подчеркнуть, что она предстает при этом своего рода «фокусом», итогом, средоточием процесса индивидуальной жизни. Поскольку же последняя является моментом жизни общества в целом (как совокупности социальных связей) и, следовательно опосредуется им, постольку в упомянутом «фокусе» присутствуют в снятом виде перипетии как персональной истории индивидуума (истории его рода), так и динамики социума. Ментальность в подобном качестве, по всей видимости, не может не выступать определенным способом синтезирования (интеграции) жизненных явлений, жизненного опыта.

Мы предполагаем также, что способы подобного синтезирования многообразны и, что именно в этой области могут быть обнаружены наиболее глубокие культурные различия между народами, а также цивилизациями, в лоне которых они сформировались. В историческом плане в силу этого ментальность есть не что иное как единство логического и внелогического, непосредственного и опосредованного знания, или, другими словами, результат культуры. В текущем же моменте она в известном смысле предвосхищает будущее, поскольку является фактом сознания, определяющим возможную мотивацию предстоящей деятельности и, стало быть, направленность последующих поведенческих актов, т.е. функционирует как предпосылка культуры (см.: Китаев П.М. Культура: человеческое измерение. СПб., 1997. С. 113 – 131).

Ментальность как способ интеграции жизненных явлений может быть представлена в ее типах, тяготеющих в большей или меньшей степени к какой-либо из двух «предельных», т.е. противоположно ориентированных, интенций индивидуального сознания – «социальной» или «индивидуальной». Первая предполагает преимущественную устремленность человека во внешний мир с целью его капитальной переделки в интересах большинства вплоть до забвения личных потребностей, до «саморастворения» в различных формах коллективности как это было, например, в первые два десятилетия советской истории. Вторая, напротив, обращена на самое себя и в этом случае индивид оказывается в оппозиции ко всему, что покушается на свободу его самоутверждения в той форме, в какой он сам сочтет необходимым. Процесс подобного самоутверждения отнюдь не соотносится с соображениями какой-либо общественной пользы.

В качестве другого основания типизации ментальности необходимо рассматривать, на наш взгляд, и меру погруженности индивидуального сознания в настоящее, прошлое и будущее. Дело в том, что самый общий анализ ментальности, предпринятый нами в упомянутом труде, приводит к заключению о разнонаправленности названных интенций по отношению к этим временным сферам бытия общества и человека. Если «социальная» направленность индивидуального сознания имеет своей целью «горний» мир, вселенское будущее, что может продуцировать высокую энергию мечты и веры, то «индивидуальная» устремлена «в дольнее», в свое настоящее, злобу дня, в расчетливость, деловитость, рациональность. Эта разнонаправленность обусловливает, таким образом, неодинаковость комплекса вещей и явлений, которые чаще всего попадают в поле внутреннего зрения индивидуумов и, надо полагать, – последующую весьма существенную дифференциацию их образа мыслей и действий (см.: Китаев П.М. Указ. соч. С. 121 – 129).

Подобным образом складываются определенные типы ментальности, которые вполне соотносимы, как мы предполагаем, с тем, что Л.И.Спиридонов называет «нормами культуры». Именно они предстают, по его утверждению, глубинными критериями оценки правовых явлений и процессов, отграничивающих должное от того, что не является таковым (см.: Спиридонов Л.И. Указ. соч. С. 124, 132, 140). Ментальность оказывается, следовательно, своего рода «инструментом», посредством которого осуществляется «обработка» представлений о юридической действительности. Итогом этой обработки выступает правосознание с теми или иными национальными особенностями, присущими в большей или меньшей степени всем его структурным элементам (обыденное, рациональное, теоретическое) и видам (индивидуальное, групповое, общественное).

Правосознание в подобном качестве функционирует как своеобразный фильтр, «отбирая» из многообразия правотворческой практики государства и других, функционирующих в нем субъектов те правила, которые соответствуют ему в наибольшей степени и, следовательно, способны наилучшим образом восприниматься и исполняться их адресатами, или, иными словами, действовать наиболее эффективно. Поскольку же ментальность концентрирует в себе, как уже указывалось, и индивидуальный и социальный опыт, постольку «отобранные» таким образом нормы не могут не обеспечивать сохранение общества в целом.

Выводы из этих посылок вполне очевидны.

Правосознание и формирующаяся под его воздействием система права являются неотъемлемым элементом национальной культуры. Массированное механическое заимствование одним государством норм и институтов, составляющих систему права других государств с одновременным отказом от тех, которые использовались им ранее, с неизбежностью порождает конфликт между этими новыми правилами и преобладающими типами ментальности. Поэтому вновь введенные нормы и институты чаще всего отторгаются правосознанием, порождая на практике, в частности в России после вступления в силу Конституции 1993 г., и несмотря на последующую наработку множества законов и иных нормативных актов, состояние, близкое к аномии. Это состояние во многом обусловливает, как представляется, целый ряд крайне опасных явлений (например, демографическую катастрофу, выражающуюся в превышении смертности над рождаемостью примерно в 800 тысяч человек в год), а также создает вполне реальную угрозу утраты Россией своей государственности.

Не может и не должно существовать никаких международных «стандартов» в области права, которые могли бы обладать по отношению к внутреннему законодательству государства высшей юридической силой без их предварительной трансформации парламентом, сориентированной на особенности правосознания населения.