3. Образы казахского героического и лирико-бытового эпоса и их мировоззренческое значение

Казахские ханства с самого начала процесса их формирования и развития утверждали себя и свою власть в ожесточенной, нередко жестокой и кровопролитной борьбе с внешними врагами, особенно с полчищами калмыцкого воинства и претендентами на ханскую власть со стороны потомственных предводителей родов и племен, в свое время входивших в состав империи Чингиз-Хана. Борьба, естественно, рождала героев. Точно также, естественно, имена героев обрастали легендами, а дела их приобретали характер мифических деяний батыров, непобедимых богатырей, для которых не существовало непреодолимых преград, какими бы тяжелыми они не были. Легенды и мифы о героической борьбе батыров легли в основу казахского героического эпоса. В течение многих веков войны велись практически непрерывно. И тем не менее жизнь продолжалась. Люди не переставали производить все необходимое для своего существования, общаться между собой, обмениваться продуктами своего труда, создавать семейные очаги, рожать и растить детей и пр.

Разрушенные во время военных столкновений бытовые условия снова восстанавливались, понесенные потери основного богатства казахского общества - скота, со временем возмещались. Словом, все шло своим чередом. Однако отношения между людьми внутри казахских ханств не были простыми. На их функционирование и развитие все большее влияние стали оказывать продолжающееся углубление социальной дифференциации и той пропасти, которая образовалась между привилегированными представителями степной знати, сосредоточившей в своих руках всю полноту власти и массой трудового люда, оказавшейся на самой низшей ступени социальной лестницы. Последствия такого социального расслоения были драматичными, а подчас и трагичными особенно для неимущих слоев казахского общества. В какой-то степени от этого страдали и сами социальные верхи. Далеко нередко неразрешимые сложности возникали в семейно-бытовой сфере, насквозь пронизанной давно отжившей свой век патриархалыциной. Далеко нередко социальные катаклизмы разворачивалась вокруг романтической любви молодых, девушки и юноши, социальная почва происхождения которых решительно не совпадала. События подобного рода были типичны для казахского общества в течение довольно длительного периода его исторического развития. Они сразу же становились достоянием массового сознания. Вокруг них слагались многочисленные правдоподобные вымыслы разного свойства. Некоторые из них были сродни мифам, отражавшим реальные события и лица, связанные с ними, в образах, нередко представляющих собой плод фантастического воображения человека. Весь этот материал - реальные события и формы их, по существу, неупорядоченного и разноречивого отражения и трактовки в массовом сознании служили достаточно добротным основанием для казахского лирико-бытового эпоса.

Произведения героического и лирико-бытового эпоса вошли в структуру казахского фольклора в качестве его важнейшей составной части и занимают в ней особое место. Они всегда пользовались неизменной популярностью в народе. Особенно чтились такие произведения героического эпоса как "Кобланды-батыр", "Алпамыс-батыр", "Ер-Таргын", "Камар-батыр" и др. Среди произведений лирико-бытового эпоса особой известностью пользовались те из них, в которых в превосходной степени воспевалась любовь, верность и готовность к самопожертвованию женщин, мужество и отвага мужчин. К таковым относились прежде всего эпические шедевры типа "Козы-Корпеш и Баян-Сулу", "Кыз-Жибек", "Айман и Шолпан" и др.

Эпические творения казахов, как и произведения других жанров их устного народного творчества являются анонимными. Вопреки единства стиля и логики описания событий, они не составляют продукт творчества отдельных авторов, а представляют собой произведения народа как единого целого. Это реальный плод народного творчества, продукт сведения в относительно законченную целостность бытовавших среди различных слоев народа представлений о событиях и людях, имевших место и действовавших в определенном и реальном времени и пространстве.

Особенность эпоса заключается в том, что в его содержании дискуреивные формы мышления в пословицах и поговорках, а отчасти и в сказках, уступают свое место художественно-образноаду мышлению. Проще говоря, эпос - это художественно-образное отражение действительности в народном сознании. Однако образы эпической классики во многих отношениях носят особенный характер. На первый взгляд болыпинство из них кажутся вымышленными, совершенно неправдоподобными и не имеющими никакого отношения к реальной действительности. Например, неодолимая физическая сила и мужество батыров, каждый из которых сносит головы полчищам своих врагов и одерживает победу над ними. Конечно, этому предшествует тяжелая и нередко неравная схватка с предводителями ратных войск, таких же богатырей, порой более мощных телом, но менее устойчивых духом. Как правило их подводит собственная спесивость, бахвальство и ничем не обоснованная самоуверенность. Во всем этом заложен глубокий философский смысл морально-этического свойства. Побеждает не тот, кто слепо надеется на свою несокрушимость, а тот, кто не только силен, но и умен и способен вести бой или схватку в единоборстве расчетливо и умело.

Не менее фантастичны и образы близких и надежных друзей батыров - их коней. Они не только могучи, быстроходны как вихрь и ловки в боевой обстановке, но и изумительно понятливы, слиты в едином стремлении со своими любимыми седоками-батырами одержать победу над врагом. Нередко кони батыров предупреждают их с помощью своих, только им присущих приемов, а, иногда и прибегая к человеческой речи, об опасности, ожидающей всадника при принятии того или иного решения, как это сделал, например, Тайбурыл - конь Кобланды, или же невзрачный на вид, но физически сильный и умный конь батыра Алпамыса по кличке Байчубар и т.д.⁷⁹

Итак, совершенно очевидно, что присутствие фантастического в эпосе является фактом и фактом неоспоримым. Но это отнюдь не превращает эпос в произведения, наполненные религиозным содержанием, хотя в тексте любого эпоса можно встретить в болыпей или в меньшей степени ясно выраженные идеи домусульманских верований и даже некоторых основополагающих идей ислама. То есть мировоззрение, выраженное в эпосе синкретично по существу, но этот его синкретизм не совпадает с синкретизмом шаманизма. Если в шаманском синкретизме приоритет отдается вере в сверхъестественное, то в эпосе этого нет. Здесь, наоборот, предпочтение принадлежит предметной реальности окружающего мира. Даже фантастические образы, которые зачастую могут дать повод усомниться в реализме эпического повествования, и те имеют чувственно-предметный характер. И в самом деле. Образы батыров в героическом эпосе, их родителей, братьев и сестер, невест или жен, а также их неизменных спутников - коней и т. д. как правило имеют своих антиподов в реальной жизни и окружающей действительности. Другое дело, что в сложной обстановке бескомпромиссной борьбы с жестокими и коварными врагами героические персонажи эпоса волею авторов приобретают чудесные свойства, иногда граничащие с волшебными. Они, разумеется, являются плодами вымыслов, но таких, которые призваны предельно выпукло высветить правду. Достаточно обратить внимание на то, что на одно из волшебных свойств персонажей не является сверхъестественным. Они ни в коем случае не результат божьего дара, а продукт реальных условий окружающей жизни, если речь, скажем, идет о батырах. Свои выдающиеся качества подлинных батыров они унаследуют от родителей, приобретая с молоком матери, в результате воспитания и собственного старания. Не малую роль играет и их образ жизни в детском возрасте, общение со своими сверстниками. Нет в классическом эпосе казахов случая превращения чувственно-предметного образа в чувственно-сверхчувственный, как это зачастую имело место в их домусульманских верованиях, особенно в шаманизме. Вполне объяснимы и встречающиеся в эпической классике казахов исламизмы. Следует полагать, что, по всей вероятности,' они вошли в тексты позднейших вариантов эпического жанра. Кроме того, заметно бросается в глаза их чужеродность, напоминающая собой подобие некоторой несовместимости духовной трансплантации. В целом ряде случаев они выглядят не более, чем данью привычкам и обычаям времени, а не продуманным и сознательным использованием их для усиления убедитедьноети повествования.

Принцип реализма полностью превалирует при описании в эпосе природы и ее явлений: етепных просторов, гор, рек, озер, неба и небесных светил, красоты которых сравнимы разве что с прелестями любимой невесты или жены. Однако куда как чаще красота женщины сравнивается в эпосе с красотой природы. Например, цвет кожи всегда сравнивается с белизной чистого снега, гибкость стана со стройностью тростника, лик любимой с ликом луны и т. д.

Наряду с этим, конечно, создателям эпоса не была чужда владевшая умами людей древнего общества святая вера в духов предков. Она настолько цепко держалась в сознании представителей всех слоев казахских ханств, что объяснение ни одного достойного внимания события не обходилось без обращения к этой вере. Более чем наглядно это отразилось в эпосе. Чтобы убедиться в справедливости сказанного, по-видимому, достаточнр будет привести здесь лишь один, но весьма типичный пример.

Алпамыс (из эпоса «Алпамыс-батыр») отправляется в дальний путь, в стан калмыцкого хана Тайшика, который во время отсутствия батыра в своем ауле отобрал у его отца весь принадлежащий ему скот и угнал к себе. Алпамыс замышляет жестокую месть хану. По мере его приближения к стану в одну из ночей Тайшику сниться вещий сон, в котором угадывается замысел казахского батыра, силу которого хан хорошо себе представлял. Чтобы не вступать с ним в открытую схватку, исход которой может оказаться для Тайшика плачевным, он решает, пользуясь коварством своих слуг, загнать Алпамыса в глубокий зиндан (темница в земле). И это ему удается сделать. Более того. Его слуги разоружают глубоко уснувшего батыра, а его коня Байчубара заковывают в цепи и загоняют в прочный металлический сарай, который закрывают на многие замки. Семь томительных лет просидел Алпамыс в зиндане, выбраться из которого своими силами нет никакой возможности. Наконец, ему удается дать знать о своем местонахождении дочери Тайшик-хана Карагоз, которая пылко любит казахского батыра. Пользуясь хитростями, известными только ей самой, она добивается освобождения коня батыра Байчубара, погружает на него военный доспехи Алпамыса, обманным путем забрав их у своего отца, и сама взбирается на коня.

Конь к зиндану ее принес,

повествуетея далее в эпосе...

Связаны арканы в одно,

И привязан конец к седлу»

А другой опущен в зиндан,

И, пройдя кромешную мглу,

К пленному батыру скользит,

Падая на самое дно.

"Не ловушка ли, не обман?" -

Размышляемт Алпамыс.

Видит - он не один сидит,

Сорок праотцов стали вокруг,

И среди низ и Шашты-Азиз,

Сорок пар их благородных рук

Прикрепили аркан, и вот

Вверх батыр, как бадья, плывет.

Натянулся аркан тугой,

А вверху Байчубар лихой

Так и роет песок сухой,

Напрягается во всю мочь.

Смотрит в яму ханская дочь,

Руку пленнику подает:

- Честь тебе, джигит, и почет! -

Алпамыс выходит на свет.

Так батыр покинул зиндан. Примечательно, что сорок праотцов т е. сорок духов предков, помогли Алпамысу прикрепить к себе аркан, а все остальное было делом его собственных рук и помощи ее любимой Карагоз и верного коня Байчубара. Очевидно, это следует расценивать как понимание народом того обстоятельства, что воля и сила духа предков далеко не безгранична и, что, поклоняясь им, люди в то же время сами должны бороться во имя достижения своих заветных целей. Точно такие же мысли имеются и во многих других казахских эпосах, что, по-видимому, может рассматриваться как убедительное свидетельство неприятия основной массой населения казахских ханств основополагающих идей ислама.

В героическом, да и в лирико-бытовом эпосе широко используется вымысел, в отдельных случаях выходящий за рамки здравой человеческой фантазии и перерастающей в фантазию религиозную. Совершенно неправдоподобно выглядят, например, картины рождения и развития батыров. Как правило они рождаются у бездетных стариков-родителей чудесным образом с помощью аллаха или мусульманск святого. Может показаться, что в эпической традиции казахов обрывается антирелигиозная традиция народного сознания. В действительности это далеко не так. Сам вымысел в эпосе применяется для более убедительного показа правды. Еще Ч.Валиханов, говоря об особом значении казахской народной поэзии подчеркивал: «Как поэзия степей, она имеет отношение к поэзии Аравии, к жизңи пустыни, - однообразие сюжета картины кочевой жизни, описание раздоров племен и вражда их - еще более сближает это сходство. Во всяком случа поэзия киргиз, как верный очерк жизни, понятий и отношений своего общества, чрезвычайно любопытна и представляет множество замечательных сторон...

В историческом отношении поэтический дух народа замечателен: первое, потому, что через удивительную память импровизаторов все древние поэмы, воспевающие подвиги героев, сохранились до нас без искажения; второе импровизаторы, жившие в разные времена, обессмертили в памяти народа замечательные происшествия своей эпохи так, что все они в совокупности составляют нечто целое; третье, все эти поэмы в совокупности с обычаями, пословицами, поговорками и с их кодексом прав народных, составили полную картину прошедшей «исторической и духовной жизни народа, дают нам возможность к пополнению известных историчесих данных и к определению их проихождения».

В эпосе, особенно героическом, описывается правда, нередко давно минувших времен. События действительно имевшие место. Наложившие столь глубокую печать на жизнь и историю народа, что могут быть сравнимы лишь с событиями фантастическими, умонепостижимыми, подобными сверхъестественным. Но, как бы там ни было, правда всегда присутствовала в эпосе. А там, где была правда, религия сразу же теряла под собой какую бы то ни было прочную почву.