38 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

Заклинаю тебя моими слезами и правой рукою твоею,— чем еще я, несчастная, могу заклинать тебя, —

единением наших сердец и нашим едва начавшимся союзом: если я хоть в чем-то помогла тебе, если хоть что-то во мне

пришлось тебе по сердцу, — сжалься над нашим гибнущим домом, забудь о своих намерениях, молю тебя!

Из-за тебя ливийским народам, номадов царям и тирийцам стала я ненавистна, из-за тебя я потеряла уважение всех, — то единственное, что могло сделать меня бессмертной.

Ах, чувствую я приближение смерти! На что ты меня обрекаешь?

И далее:

Если бы только я могла зачать от тебя ребенка, прежде чем ты покинешь меня! Маленький Эней играл бы рядом со мной и напоминал бы мне твои черты,

и я бы не чувствовала себя покинутой, оставленной без надежды на будущее!

Но, когда Дидона поняла, что мольбы не трогают Энея, что он все равно намерен оставить ее, в ней пробудился гнев и она прокляла его, пред­ сказав ему горькую судьбу, бурное море и множество несчастий. Затем она приказала вынести под открытое небо брачное ложе, положила на него все то, что осталось ей от Энея, — меч, который она ему подарила, его платье, — а потом распорядилась разжечь костер под этим импровизированным алта­ рем. Взойдя на костер, она упала на меч Энея, зная, что с моря будет виден ее погребальный огонь. Как сообщается в «Энеиде», позже Эней спустился в подземное царство, чтобы встретиться со своим отцом, и там увидел тень Дидоны, блуждающую по лесам. Охваченный раскаянием, он просил ее о прощении, клялся, что оставил ее не по своему желанию, а повинуясь при­ казу Небес. Он нежно говорил с ней, «стараясь смягчить суровость горест­ ной тени», которая отвергла его «упорные призывы» и умчалась, так и не простив его, оставив с ним свою ненависть.

СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ

Жизнь римлян подчинялась строгим правилам, не оставлявшим места головокружительной страсти. Стреноженные законами и социальными ус­ ловностями, люди исповедовали моногамию и сдержанность, однако снис­ ходительно относились к чувственности, всплескам темперамента и прочим тайным порокам, и в этом они не походили на викторианцев. Многими веками позже строгость, стоицизм и отрешение от соблазнов стали состав­ лять часть образа отца семейства. Дети обращались к отцу, который являл собой воплощение твердости поведения, — «сэр». Как может человек про­

тивиться соблазну? Только ступив на путь тяжелой работы. Добродетель легче всего торжествует в утомленной плоти. На долю матерей выпадает покладистость. Женщине приписывается эмоциональность и порой неус­ тойчивость психики.

Не только браки, но и усыновления имели в основе лояльные отноше­ ния между семьями и меркантильные соображения. Дети были своего рода движимостью, которая могла обмениваться на деньги или власть, и родите­ ли часто оставляли их на полное попечение нянек и слуг. Вскормленный кормилицей, воспитанный «педагогом», мальчик должен был знать мифо­ логию, греческий язык и греческую литературу, риторику и некоторые дру ­ гие столь же изысканные предметы. В отличие от греков, считавших, что воспитывать следует не только дух, но и тело, римляне не уделяли такого внимания гимнастике. Благородный римлянин изучал мифы, и никто не

выяснял, верит ли он в них или нет. Образование ценилось не потому, что оно развивало ум, а потому, что оно придавало значимости в социальном раскладе. Образованный человек мог рассчитывать на уважение. Девочек ничему це учили, поскольку уже в четырнадцать лет они получали статус женщины и выдавались замуж. Потом забота о развитии молодой женщины ложилась на плечи мужа, который решал эту задачу по своему усмотрению. Юноши пользовались большой свободой, посещали проституток или жили с любовницами, но, женившись, должны были оставить все свои дурные привычки, так как глава семьи мыслился образцовым гражданином. Римс­ кая система брака предусматривала, что сыновья вне зависимости от воз­ раста и семейного по-ложения подчинялись своему всемогущественному отцу. Суровое осуждение отца было равносильно смертному приговору. Сыновья не имели реальной власти в глазах общества и, вероятно, испыты­ вали чувство унижения от необходимости во всем советоваться с отцами, шла ли речь о делах, карьере или женитьбе. От отцов зависели доходы сы­ новей, к тому же отцы могли в любой момент лишить своих чад наследства. По закону при заключении брака требовалось согласие невесты. Но, с дру­ гой стороны, она не могла не считаться с мнением родителей. Легко по­ нять, почему семейные ссоры часто оборачивались бедой и вели к лишению наследства или отцеубийству.

Первоначально рабы не имели права жениться. Когда в брак вступа­ ли благородные граждане Рима, этот акт, ритуализированный и церемонизированный, не имел никакого законного оформления. Никаких юри­ дических бумаг никто не подписывал. По закону о наследстве требова­ лось признание детей законными, однако все хорошо знали, состоит ли пара в браке или нет. Чтобы избежать осложнений, считалось уместным устроить свадебный пир или же заручиться удостоверением пары свиде­ телей. Все считали своим долгом вне зависимости от реального располо­ жения дарить подарки, что, очевидно, служило средством установления связей между гостями и теми, кто вступал в брак. Жених дарил невесте

кольцо. Вот как Геллий объясняет выбор пальца, на котором нужно но­ сить обручальное кольцо:

«Если расчленить человеческое тело, как это делали египтяне, и препа­ рировать его, то можно увидеть некий тонкий нерв, идущий от одного из пальцев к сердцу. Из-за этой связи с главным органом тела люди сочли его наиболее подходящим для ношения кольца».

Считалось, что мужчина получает «руку» невесты, и кольцо означало, что женщина отдает ему не только руку, но и всю себя. Каждый раз, сопри­ касаясь руками, муж и жена соприкасались и сердцами. Свадебная церемо­ ния сочетала в себе божественные и человеческие установления, была спле­ тением небесного и гражданского в союзе двух жизней. Невеста наряжалась в белые одежды и крепко-накрепко перепоясывалась. Этот пояс мужу пред­ стояло распутать, когда супруги останутся наедине после церемонии. Воло­ сы невесты, тщательно причесанные, покрывал ярко-оранжевый платоксимвол рассвета. Гости осыпали чету зернами, желая ей собрать большой урожай потомства. После церемонии гости пировали, произносили тосты в честь новобрачных, а потом провожали невесту до порога. Если подобный свадебный обряд кажется нам таким знакомым, так это потому, что многие древние обычаи приняты и сохранены христианской церковью. За исклю­ чением жертвенного приношения животных, в них мало что изменилось. А вот что пишет историк Поль Вейн по поводу брачной ночи: «Брачная ночь являла собой узаконенное изнасилование — испытание, из которого жен­ щина выходила «обесчещенная мужем» (привыкшим к покорности рабынь и не видевшим разницы между грубым овладением женщиной и инициати­ вой в сексуальной игре). Иногда женихи не лишали невинности своих не­ вест в первую брачную ночь, но не потому, что проникались их застенчи­ востью, но чтобы возместить затем свое терпение большими требованиями».

Никто не искал в браке великой любви. Брак заключался ради потомст­ ва, ради выгодных связей и установления кровного родства. Однако инсти­ тут брака приобрел и нечто новое. Предполагалось, что муж и жена станут добрыми друзьями и будут в хороших отношениях. Но ни радость, ни на­ слаждение не учитывались как нечто необходимое. Секс существовал толь­ ко ради воспроизводства. Помимо этой цели любой поцелуй, любое при­ косновение считалось экстравагантностью, и стоическая философия не про­ щала усилий, затраченных вхолостую. Жены подчинялись мужьям, однако относились к женам с уважением. В Древней Греции мужчина расценивал необходимость жениться как свой гражданский долг. Его роль в обществе зависела от роли мужа и главы семьи. В Риме мужчине приличествовало жениться и стать хорошим супругом. Респектабельному гражданину пол­ агалось отдавать справедливость тем, кто от него зависел: слугам, детям, рабам, жене. Видела ли жена в муже дорогого сердцу спутника жизни? Осоз­ навали ли супруги свое единство? Доставляли ли они друг другу радость в сексуальном плане? Вряд ли. Римляне ценили гармонию семейного очага

как нечто искомое и замечательное, возможное лишь в качестве награды. В изгнании поэт Овидий написал о своих нежных чувствах к жене и о том, что любовь делала их друзьями. Однако он признавал, что такой союз яв­ лялся редкостью. Овидий повсюду искал любовь, но обрел ее у своего до­ машнего очага, в заботах и в праздности, в чувстве, с которым он просы­ пался, одевался, приступал к трапезе. Занимался ли он любовью с женой при свете дня? Если да, то, конечно же, тайком и, вероятно, со щекочущим нервы риском, связанным с нарушением табу, так как мало что могло срав­ ниться по бесстыдству с сексом в дневное время. Любовники, словно ноч­ ные тати, действовали лишь под покровом ночи, при бледном свете луны.

О ВИКТОРИЯ!

Римляне представляются нам этакими сексуальными гладиаторами. Или же необузданными пьяницами, веселящимися на дружеских попойках. Рим­ ляне не находили ничего предосудительного в пенисе как объекте поклоне­ ния. Фаллические символы могут использоваться в искусстве как образы власти, покровительства и секса. Латинское слово fascinum, обозначавшее магию, ассоциировалось с фаллическим амулетом. Родители давали его своим детям, чтобы предохранить их от злого глаза. На одной из высот Рима, Велии, стоял храм, посвященный Богу, изображенному в виде пениса. Слу­ жители храма и замужние женщины приносили этому Божеству цветы, а новобрачные устанавливали его изображение в своей опочивальне. В день свадьбы невеста садилась на изображение, принося таким образом в жертву Богу свою невинность.

Но, несмотря на пиршества, зрелища и фаллических богов, римлян ок­ ружали пуританские запреты. Адюльтер и инцест были табу, Так же как и секс с обнаженной женщиной. Только проститутки снимали с себя Вою одежду, другие оставляли хотя бы лифчик в знак своей скромности. Ораль­ ный секс допускался между гомосексуалами, мужчины могли наслаждаться им в объятиях куртизанок, однако считалось отвратительным и недопусти­ мым, чтобы он доставлял подобным образом удовольствие женщине. Это последнее представление связано с недопустимостью самой мысли о служе­ нии женщине. Римлян обуревала мания величия. При гомосексуальных кон­ тактах это означало активную позицию. Римлянин, был ли он с мужчиной или с женщиной, отвергал пассивность, не желая никому служить, — он требовал служения себе. Более всего он опасался действий, напоминающих поведение раба, — во всем, в том числе и в любви. Психология тех, кто принадлежал к высшим слоям общества, предполагала отрыв от народа, дистанцию в идеологии. Страсть порабощает, однако обычно мы с готов­ ностью надеваем на себя кандалы. Поскольку любовь влекла прочь от инте­ ресов полиса, она воспринималась как нечто равносильное государствен­ ной измене. Любовь приводила к внутренней зависимости от женщины,