ФРЕЙД: ИСТОКИ ВОЖДЕЛЕНИЯ

дупреждения самоубийств, узнал, что один человек, потрясая заряженным револьвером, угрожал своей семье, что он убьет всех, а также любого, кто станет на его пути, а потом и себя. Джек поспешил в дом этого человека, сел рядом с ним и спокойно сказал: «Расскажите мне о себе». Через десять часов тот отдал Джеку револьвер. Суть этой драмы словно проросла из сердцевины теории Фрейда. Каждому из нас есть что рассказать, у каждого наготове заря­ женный револьвер, которым мы угрожаем себе. Проходит много часов или лет, пока не находится собеседник, и револьвер падает из рук, как только кто-то выслушает историю от начала до конца.

Фрейд пытался составить карту тех зон сердца, где возможны военные действия, где сирены оповещают о воздушных налетах и рвутся снаряды, а тени бродят в полутьме, ища дороги домой — к любящим родителям, к очагу, к еде и теплу ласки. По его мнению, в мире, начиненном психологическими минами, каждый шаг в память может отозваться взрывом и даже небольшое путешествие по гальке психики отзывается болезненным растяжением эмоци­ ональных сухожилий. Мы принадлежим прошлому, мы его рабы и баловни, хотя цепи, связывающие нас, невидимы.

Но мы также принадлежим своему времени. «Ключ к той эпохе, — писал Ральф Вальдо Эмерсон, современник Фрейда, о прожитых годах, — как ка­ жется, заключается в том, что разум стал познавать себя... Юноши рождались с готовым к препарированию мозгом, с тягой к сосредоточенности на себе, к саморезекции, к анатомированию каждого импульса». Фрейд посвятил было себя медицине и скальпелю, но потом его все больше стал привлекать нож пристальной беседы и его возможности вскрывать мозг. Хотя он совершил немало открытий в области сна, сексуальной направленности и неврозов, в области любви он меньше доверял своим изысканиям. «Я не думаю, — писал он Юнгу, — что наш флаг психоанализа следует водрузить над территорией нормальной любви».

Он выудил проблему на свет, и его интуиция взорвала мир устоявшихся мнений. До Фрейда люди воспринимали любовь как нечто дающее о себе знать после достижения половой зрелости, когда тело пробуждается для игры и супружества. Фрейд искал ключ к любви там, где, казалось, неуместно и даже запрещено вести поиски, — в раннем детстве. Его дерзкие, провокаци­ онные, шокирующие теории базировались на идее детской чувственности. Он не имел в виду, что дети стремятся к сексуальным контактам, но предполагал, что все их зоны возбуждения включены, особенно вокруг рта и в области ануса. Высшая степень детской сексуальности проявляется в так называемом эдиповом комплексе, когда ребенок тоскует по одному из родителей и желает смерти другому, в котором видит соперника. По сути, ребенок любит обоих родителей и в то же время обоих ненавидит, так что гетеросексуальные и гомосексуальные инстинкты накладываются друг на друга. Спасительная ам­ незия приводит к тому, что позже ребенок забывает об этом и его сексуаль­ ные ощущения подавляются. Достигнув отрочества, он начинает высматри­

вать партнера вне семейного круга, но подсознательно выбирает того, кто напоминает родителя, заставившего его пережить первую любовь. Эта внут­ ренняя память лежит глубоко в подсознании, и она запечатана табу на инцест. Взрослые любовники, испытывающие наслаждение от поцелуев, ласк, ораль­ ного секса и других подобных игр, согласно Фрейду, стремятся воссоздать ощущения, пережитые у материнской груди. В книге «Три очерка теории чувственности» он пишет: «С того времени, когда сексуальное удовлетворение в своих зачаточных формах начинает связываться с актом кормления, сексу­ альный инстинкт выбирает в качестве находящегося вне тела ребенка объекта переживаний материнскую грудь. Позднее ребенок утрачивает этот объект, и это происходит одновременно с формированием в его сознании целостного представления о матери, являвшейся для него источником удовольствия. Как правило, в этот момент сексуальный инстинкт обретаетсамостоятельность, и еще дозавершения периодалактации первоначальные отношения закрепляются. Имен­ но поэтомуребенок, сосущий материнскую грудь, становится первообразом лю­ бовника. Поиск объекта любви на самом деле лишь его реставрация»,

Если продолжить рассмотрение образа матери, созданного Фрейдом, и учесть не только материнскую 1рудь, но и прочие признаки атрибуции, вывод о том, что «поиск... лишь... реставрация», насыщается новым смыслом в свете современной теории психоанализа. Как мысли Платона, так и идеи Пруста шрают здесь в полную силу. Любовь — это воспоминание о прошлом, поиск утраченных радостей. Согласно Фрейду, чтобы иметь возможность любить свободно и уравновешенно, следует помнить о привязанности к одному из родителей, но страстная любовь требует освобождения от этих сетей. Иначе очень сложно сфокусировать все желания на потенциальном партнере, и от­ сюда проистекает множество неврозов. Фрейд так описал эту ситуацию: «Лю­ бовь лишается желания, а желание — любви». Люди, оказавшиеся в таком положении, зацикливаются на тех, кто им недоступен и кто не отвечает им взаимностью, или же испытывают потребность в унижении и развенчании партнера. Почему так происходит? Фрейд доказывает, что чрезмерно (и от­ кровенно) любящие родители слишком рано пробуждают в ребенке гениталь­ ную чувствительность и в результате этого он полностью сосредоточивается на них. Он не в силах ослабить хватку родителей и найти другой объект любви. Фрейда интересуют две крайности этой проблемы: извращения, про­ истекающие от чрезмерной сексуальности, и неврозы, восходящие к подавле­ нию сексуальности. Некоторых привлекают только необычные партнеры, на­ пример мужчины в форменной одежде, женщины, значительно превосходя­ щие по возрасту, чужие жены, — Фрейд объясняет подобное поведение не­ осознанным желанием соединиться с отцом или матерью. Такой жесткий по­ иск не оставляет места для свободы воли. В подсознании прочно отпечатыва­ ется семейная фотография, и внимание человека притягивают только те, кто имеет черты сходства с персонажами, запечатленными на пожелтевшем от времени снимке.

Это наблюдение — о наличии заранее отлитого образа будущего избран­ ника — восходит к Платону, полагавшему, будто существуют некие идеаль­ ные универсальные черты, в поисках которых среди окружающих постоянно пребывает человек. Как конструкторы самолетов помнят о первых созданных моделях, люди всю жизнь строят и перестраивают отношения по неким иде­ альным чертежам. Но можно ли достичь спокойствия и удовлетворения, любя то, что является стихией? В книге «Неудовлетворенность в культуре» (1930) Фрейд после долгих размышлений отказывается от иллюзий и дает отрица­ тельный ответ на этот вопрос. Идеи Фрейда о «реконструкции любви», как и платоновские идеальные формы, многое объясняли. Есть что-то глубоко че­ ловеческое в необходимости полагаться на определенные ориентиры, древние образы, фундаментальные законы и глубокие привязанности.

По Фрейду, влюбляясь, люди возвращаются к детству и идеализируют своих партнеров, точно также как когда-то они идеализировали своих роди­ телей. Их самосознание переходит в чужие руки. Если любовь оказывается взаимной, они снова ощущают себя обожаемым ребенком, спокойным и оце­ ненным, — центральной фигурой; они испытывают горделивое, безоблачное, всесокрушающее блаженство любви. Подоплека этой теории сугубо экономи­ ческая — любящие переносят самоценностность на своего избранника, в ко­ тором видят свой идеализированный образ. Объект любви, в свою очередь, ощущает себя богаче, благороднее, тоньше.

Многие из самых блестящих идей Фрейда не вполне оригинальны. Ни­ цше уже заметил до него, что «в каждом мужчине заложен идеал женщины, подсказанный образом его матери, и в соответствии с ним он делает выбор между уважением к женщине или презрением к ней». Шопенгауэр писал о символической связи между женским лоном и смертью. Действительно, в Елизаветинскую эпоху часто использовался эвфемизм «умирать» для обозна­ чения сексуального удовольствия. Былое полное единение с матерью застав­ ляет мужчину искать блаженного покоя лона, пусть даже не того, откуда он был рожден. Платон писал о прообразах, сублимации, сопротивлении и слия­ нии. Многие философы и поэты придавали большое значение снам. Однако Фрейд обогатил все эти соображения, объяснил базовые механизмы, обобщил выводы и создал действенную терапию, основанную на своей теории. Фрейд был также безжалостным аналитиком собственного прошлого и собственных побуждений. Его размышления порой опирались на приобретенный им самим болезненный опыт и вписывались в контекст представлений XIX века о жен­ щине, а также культурной революции конца века и идей, захвативших первое двадцатилетие начала следующего века. Провозгласив себя обывателем в том, что касалось творчества Пикассо, Брака, а также других кубистов и экспрес­ сионистов, популярных в Вене, он тем не менее работал в параллельном на­ правлении, экспериментируя, передергивая и искажая образы, чтобы лучше объяснить эмоциональное состояние и роль каждого в жизни человека. Тео­ рия относительности оказала влияние на таких романистов, как Вирджиния

Вулф и Томас Гарди, на лингвиста Бенжамина Ли Ворфа, на многих поэтов и художников, философов и теоретиков. Их приговор, согласно которому вос­ приятие относительно и мир заново воссоздается при взгляде на него, полу­ чил известность в обществе и стал приписываться детерминистским идеям Фрейда, главным образом полагавшегося на случай и на выбор. Мир для него, в отличие от разума, являлся чем-то непредсказуемым.

Фрейд появился на свет в бедной еврейской семье во Фрейберге, в 1856 году, и получил имя Сигизмунд Шлом, сокращенное им самим во времена отрочества до более понятного немецкому уху Зитунд. Его отец, Якоб, был торговцем шерстью. В возрасте четырех лет мальчик мельком видел свою мать, Амалию, обнаженной, и образ юной, красивой женщины поразил его тогда. Даже спустя тридцать шесть лет он мог описать это событие только на латыни, настолько оно казалось ему дискомфортным. Она стала третьей же­ ной Якоба и была моложе его на двадцать лет. Ребенком Фрейд часто ощу­ щал, что она больше подходила по возрасту его молодомудяде или сводному брату. Эти переживания, что-то смутное во взаимоотношениях с родителями, кровными и полукровными родственниками положили основание его теори­ ям — от эдипова комплекса до размышлений о творческой активности. Он отважно использовал собственную личность как сырье. Его биограф, Петер Гей, так описывает ситуацию: «Загадки, над которыми Фрейд ломал голову в детстве, осели в его сознании и находились много лет под гнетом. В 90-х годах он выпустил их на свободу благодаря снам и кропотливому самоанали­ зу. Память возвратила ему все: молодую мать, беременную соперником; свод­ ного брата, непостижимым образом связанного с ней; племянника, превосхо­ дившего его по возрасту; лучшего друга и смертельного врага; доброго отца, достаточно старого, чтобы годиться ему в дедушки».

В двадцать лет Фрейд женился на обычной женщине, Марте Бернайс, которая родила шестерых детей. Она не вмешивалась в интеллектуальную жизнь мужа. Его женитьба на ней была предопределена, и, поскольку они хранили целомудрие на протяжении четырех лет, пока были обручены, он страстно желал ее. Как-то он писал ей из Парижа о своем восхождении на Эйфелеву башню: «Нужно преодолеть триста ступеней, кругом тьма и одино­ чество, и, если бы вы были со мной, я мог бы целовать вас, так что в конце пути у вас возникли бы проблемы с дыханием и с рассудком». Он писал Марте нежные, эмоциональные любовные письма все то время, когда они считались женихом и невестой, но после женитьбы с подобными письмами было покончено. По всей видимости, он изменял жене со своей свояченицей. Как известно из его письма к близкому другу, в тридцать семь лет он трево­ жился из-за утраты потенции. Завзятый курильщик, Фрейд был привержен привычке, которая, как он догадывался, грозила ему смертью и со временем доконала-таки его, поскольку принимаемые им дозы кокаина возрастали. Еще до женитьбы он писал Марте, что «курение необходимо тем, кому некого целовать», а позднее утверждал, будто это пристрастие есть замена мастурба­

ции. Его дом был типичным буржуазным домом, где ценились порядок и аккуратность, где отец решал все, а остальные подчинялись ему. Он один выбирал имена своим детям, называя их в честь своих героев, учителей и друзей.

В 1980 году участники ежегодной конференции Американской ассоциа­ ции психоаналитиков получили редкостный подарок: восьмидесятипятилет­ няя дочь Фрейда, Анна, представила тридцатиминутный фильм об отце, сня­ тый любительской кинокамерой его друзьями (и одновременно — пациента­ ми). Не подозревая о включенной камере, Фрейд держался расслабленно, как настоящий патриарх, играл в снегу с собакой, нежно обняв двоих внуков, старался разглядеть в пруду золотую рыбку. «Сейчас отец не знает, что его снимают», — пояснила Анна Фрейд, когда в кадре Фрейд мирно беседовал в саду со своим старым другом. «Он терпеть не мог фотографироваться и, когда замечал направленный на него объектив, начинал гримасничать». Затем был показан другой, более официальный, двадцатиминутный фильм, включавший сцены торжества по случаю пятидесятилетнего юбилея его женитьбы и его бегства из Вены, от нацистов. Фрейд запечатлен там с братьями и сестрами, многие из которых погибли затем в концентрационном лагере, и с детьми, — среди них маленькая Анна, горделиво улыбающаяся, в прелестном платьице. Этот более поздний фильм был сделан пациентом Фрейда того времени Фи­ липпом Р. Лерманом; Фрейд по-прежнему не очень-то ладил с камерой, но счел, что нужно пойти на уступку неотвязному желанию Лермана снимать его. Заглянув через камеру в замочную скважинучастной жизни, члены Амери­ канской ассоциации психоаналитиков получили возможность мельком увидеть Фрейда вдомашней обстановке, среди во всехотношенияхдостойного интерьера.

Страстный любитель египетских, греческих и римских древностей, он расположил свою коллекцию — обломки прошлого — в гостиной и кабинете и сетовал на то, что прочел гораздо больше книг по археологии, чем по психологии. Древность бесконечно очаровывала его. Пациенты имели воз­ можность разглядывать статуи, резьбу, осколки камней, репродукции разва­ лин. Ожидая приема, они не могли, вольно или невольно, не обратить внима­ ния на репродукцию картины Энгра «Эдип, вопрошающий Сфинкса» или же на загадочные фрагменты едва угадываемых лиц, на бесформенные существа, мозаики из камня. Сидя за рабочим столом, Фрейд часто брал какой-нибудь предмет из коллекции и задумчиво поглаживал его. Этот караван осколков совершенства, преодолевший время и пространство, всегда находился в поле его зрения. Его преследовала властная символика предметов, напоминавших ему о его работе (раскопки в недрах души) и, возможно, также о предках с Ближнего Востока, о мальчишеских мечтах, о простой вере в то, что любая форма, пусть даже изуродованная, сохраняет вечное благородство и красоту. Ущербность предмета в его глазах лишь придавала таинственности. Свою ра­ боту он воспринимал как снятие прошлого слой за слоем и постепенное пог­ ружение все глубже, в затерянные города сердца.

Фрейд осознавал, какую революцию в философии он начал. Словно иг­ рок с такой силой запустил мяч в воздух, что нужно ждать некоторое время, пока тот не упадет на землю; свидетелям же не остается ничего другого, как стоять задрав голову. Фрейд прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как его ученики обретают славу, что не могло не волновать его.

Последние годы жизни он находился в центре политических страс­ тей, которые можно назвать пробным камнем молодой профессии психиатра. Ему приходилось хранить тайны о сексуальных извращениях пациентов и друзей, а это емудавалось с трудом, и порой вмешиваться в отношения между отцом и сыном (так, например, было с Юнгом), что приводило к болезнен­ ным, тяжелым разрывам. Его связи с друзьями мужского пола и помощника­ ми всегда были непростыми. В его жизни, напоминавшей шахматную доску, обожание сменялось мелкими ссорами, на которые он сам напрашивался, если испытывал внутреннюю потребность саботировать отношения, слишком мно­ гозначившие для него. Вкниге «Интерпретация снов» он признавался: «Близкий друг и заклятый враг всегда необходимо сопровождали мою эмоциональную жизнь». Весь процесс психоанализа сопровождается нелегкими проблемами; не последнее место среди них занимают такие: насколько действенна подо­ бная процедура и как перенести результаты, полученные во время сеанса, на повседневную жизнь. Но даже если курс лечения у Фрейда не давал ощути­ мых результатов, все равно пациент выносил из общения с ним что-то важное

иценное для себя: он проговаривал свою жизнь. Благодаря Фрейду он делал попытку выловить все фантомы и подтексты, существующие в его сознании

ивлияющие на его поступки, вне зависимости оттого, насколько они позор­ ны, зловещи или неловки.

Фрейд мечтал написать большую книгу о «любовной стороне жизни муж­ чины», но так и не сделал этого, однако оставил несколько важных заметок на эту тему. Например, во время конференции Венского общества в 1906 году он сказал: «Мы исходим из того, что человек строит свои любовные отноше­ ния в соответствии тем, как с ним обращались в детстве. Любящие часто называют друг друга ласкательными именами, придуманными для них роди­ телями во времена детства. Влюбляясь, мужчина становится ребенком... Счи­ тается, что любовь иррациональна, но ее иррациональная сторона восходит к годам детства: любовь вынужденно инфантильна».

Достаточно согласиться с тем, что в наших избранниках мы ищем сходст­ ва с родителями, — и приходится видеть в любви возвращение к детству. Возможно, люди, вырастая, так тоскуют по детству, что объединяют силы для сокрушительного действия, позволяющего им пуститься в обратный путь во времени — туда, где каждый снова чувствует себя чьим-то ребенком. В этом смысле любовь — это поиски золотых дней, утраченного блаженства деспо­ тии, подразумевающей всеобщее внимание, навсегда сгинувших отношений мать—дитя.