те? В том ли дело, что боги лучше понимают человеческую натуру, чем сами люди? Знал ли Аид, что Орфей обязательно оглянется? Не поэтому ли он отпустил Эвридику? Если так, то он позволил Орфею достичь заветного предела и возгордиться своей победой, чтобы сильнее насладиться затем злорадством. Может ли дар остаться неоплаченным? Содержится ли в этом мифе урок: человек не должен возноситься, ибо худшее происходит с тем, кто пытается превзойти самих богов? Или миф просто показывает нам, ка­ кова натура музыканта: импульсивный, чувствительный Орфей не способен был подчиниться суровому разуму. В Древней Греции женщина принадле­ жала мужу, и, возможно, для Орфея вполне естественно было полагать, что она одновременно с ним выйдет из мрака на свет. Кто знает, не была ли трагедия Орфея в том, что он не подумал об Эвридике как о женщине, имевшей свою, отдельную от него судьбу.

В балете Баланчина на музыку Стравинского вина возлагается на Эври­ дику. Во время пути в мир живых она цепляется за Орфея, дергает его за руки, пытаясь заставить обернуться, и в конце концов побеждает. Она за­ ставляет Орфея снять маску и взглянуть на нее. Таким же образом можно обвинять Еву в совершенном ею грехе. Как бы там ни было, этот миф зани­ мал сердца и умы греков и тех, кто пришел им на смену, как пример пред­ анности, жертвенности влюбленных и могущества любви, которая оказыва­ ется сильнее смерти. Миф учит тому, что и после смерти любящих эхо их чувств остается жить среди людей. Оно становится воплощением их судьбы. Миф напоминает нам о бесконечном воскрешении любви, о том, что вера способна вынести нас из глубин ада. Возможно, простая мораль этой исто­ рии состоит в том, что, когда любишь, нельзя оглядываться назад.

Рим

КАК СТРАШНО РОДИТЬСЯ ЖЕНЩИНОЙ

Корнелия, маленькая девочка, стоящая у дверей, еще не знает, что она носит то же имя, что и Корнелия Гракх, мать семейства, откуда вышли великие государственные деятели Рима I в. н.э. Я пишу эти строки и вижу, как она играет на сваленном стволе дерева, соединяющем наши владения. Соседи всегда точно знают, где начинается и где кончается их территория. Граница едина для всех, но для нас ближайший конец является началом (как начало нашего существования воплощается в рождении), а отдален­ ный — концом (так смерть становится концом нашего существования). Полагаю, что мы воспринимаем время и жизнь личностно, причем первое представляется нам чем-то уже известным, а вторая как бы придумывается нами заново. Однако многое, что определяет нашу индивидуальность и наши поступки, мы наследуем. Например, застенчивость. Сын моих друзей ко­ кетничал со всеми с самого своего рождения. В прошлом году, уже семилет­

34 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

ним мальчиком, он встретил меня у дверей их дома на Лонг Айленд и, сдавив что есть силы в объятиях, спросил: «А кто вы?» Чувства его рвались наружу, словно поток горной реки.

Пятилетняя Корнелия общительна, но никому не вешается на шею. Я знаю ее с рождения, и она всегда была бесстрашно пытлива. Ее притягива­ ют змеи, червяки, гусеницы и слизняки. И это не та тяга ко всему уродли­ вому и гадкому, которую часто можно наблюдать в маленьких мальчиках, — они открыли для себя действенность страшного и пугают девочек, разма­ хивая перед ними чем-нибудь отвратительным. Нет, Корнелия находит при­ роду увлекательной. У нее есть куклы и другие игрушки, есть брат, лепечу­ щий первые слова, и няня, которая занимается с детьми, пока родители на работе. Но она с большим удовольствием проводит время одна в саду, изу­ чая насекомых, кусты, желуди и грибы. Она называет жуков Катти, предпо­ читая другим насекомым именно их. Ее явно озадачивает имя, которое я дала змеям, живущим на заднем дворе, — «бесконечности», — но она по­ нимает мое желание как-то обозвать их и, хотя и не явно, все же одобряет меня. Она еще не умеет скрывать свои чувства, как того требует социум, но уже учится этому. Она пока не знает, что повторяет усилия Адама, давшего имена животным, но испытывает неодолимое стремление персонифициро­ вать природу. Она не подозревает, что интриги, бушевавшие в детском саду на прошлой неделе, с новой силой обрушатся на нее многими годами поз­ же. Поскольку она одна из самых старших в группе, на нее обращают вни­ мание. И в этом нет ничего особенного, — те же самые отношения можно наблюдать в группе шимпанзе или других приматов. Мальчики задирают ее. На прошлой неделе пятилетний Натан, сраженный ею, в знак восхище­ ния ударил ее по лодьгжке, а Корнелия, разобидевшись, заявила ему, что больше не станет с ним дружить. Огорченный до глубины души, Натан пришел домой с рыданиями, страдая от того, что Единственная отвергла его, и вечером его мать позвонила родителям Корнелии. Общими усилия­ ми они постарались внушить Корнелии мысль, что, быть может, она была слишком жестока с Натаном, и отправили девочку в гости к отвергнуто­ му другу, где они играли вдвоем, к всеобщему удовольствию. Эта неболь­ шая драма со всеми взрослыми атрибутами — властностью, обожанием, изгнанием и примирением — напоминает историю любви, и, понимая это, мать Корнелии, рассказывая мне о происшедшем во время нашей утренней прогулки, вздыхала.

«Натан такой чувствительный, такой впечатлительный, — сказала она. — Боюсь, какая-нибудь девчонка разобьет ему сердце». Мы почти бежали, когда взбирались на холм, откуда открывался вид на пурпурно-серый ин­ дейский учебный центр, неровное бейсбольное поле и кирпичные домики студентов, и не спеша спустились со склона. После этого разговаривать стало легче.

«Как вы думаете, будет ли Корнелия счастлива в любви?» — спросила я.

Глядя перед собой, мать Корнелии улыбнулась, приняла тот лукавый вид, который обычно был ей свойствен, когда она играла со своими детьми, и энергично встряхнула головой. «Не знаю, — ответила она; казалось, какието воспоминания вихрем пронеслись в ее сознании. — Поживем — уви­ дим».

Несмотря на то, что она, казалось бы, заранее приняла позицию сто­ роннего наблюдателя, мы обе понимали, насколько напряженной в эмоци­ ональном плане будет для нее роль как зрителя, так и советчицы. Должно быть, очень трудно помочь своему ребенку справиться с первыми боевыми ранениями. На ум сразу приходит образ спасательной лодки, которая помо­ гает кораблю миновать подводные рифы и сучковатые кораллы и лечь на безопасный курс.

Родители Корнелии надеются, что их дочь выйдет замуж по любви. Но во времена Корнелии Гракх подобная мысль вряд ли приходила кому-ни­ будь в голову. Девочки должны были радоваться уже тому, что остались в живых, поскольку в прерогативу отцов входило право оставить новорож­ денного ребенка, в особенности женского пола, в лесу. Эта практика, о которой нам страшно даже подумать, казалась римлянам вполне обосно­ ванной: рожденное землей возвращалось земле. Отец решал судьбу ребенка сразу после рождения. Что чувствовала мать, девять месяцев вынашивая дитя и не зная, разрешено ли будет ему жить? Океан материнства подталки­ вал ребенка к гавани, но он мог бросить там якорь, только если отец дарил ему свое имя. Наше слово «одержимость», со всей гаммой эмоций, стоящей за ним, отчасти объясняет отношение римлянина к собственности. Чем большей собственностью он обладал, тем значительнее, выше и сильнее выглядел. Приобретая земли, рабов, скот, богатства, жен, человек рос, и тень, которую он отбрасывал, становилась все длиннее. Вероятно, ему хоте­ лось, чтобы она покрывала все, чем он владел, и была в состоянии перева­ рить изрядную часть планеты. Возможно, матери утешали себя тем, что их обреченные на смерть дочери впали, как писал Лукреций, в «глубокий до­ лгий сон». Не исключено, что они не испытывали глубокого горя, а жили фатальным ощущением вечного возрождения. Народ, взращивающий куль­ туры и животных, обычно осознает природную цикличность и разделяет мысль о том, что «всему, как и тебе, приходит время наливаться соком и гнить, и всему грозит гибель». И все же женщины часто тайком устраивали подмены, спасая своего ребенка.

Нельзя сказать, что римлянам не было свойственно чувство нежнос­ ти, —достаточно обратиться к литературе, чтобы убедиться в страстности, с которой они предавались любому делу. Рим — первый в мире город с населением три четверти миллиона — был построен по горячим следам любовной истории, известной всем римлянам до малейших подробностей. Поэт Вергилий пересказывает ее в «Энеиде», напряженной, увлекательной эпической поэме. Хотя речь в ней шла о событиях отдаленных, читатели,

Дидона тоже думала об этом восхитительном пожаре. Конечно, речь идет не об ощущении физической боли от ожогов, а о том невидимом огне-первооснове, ярком и вечном. Любовью поддерживается пламя, длин­ ные языки которого обнимают наши тела. Дидона почувствовала физичес­ кое влечение к Энею, она была очарована рассказами о войне и о долгом плавании. Но, кроме того, у нее нашлось много общего с Энеем, несмотря на то, что они принадлежали к разным культурам. Они оба были царствен­ ными особами. И более всего их роднили пережитые страдания. Вот слова Дидоны:

Япрошла через многие испытания; как и тебя, меня не щадила Судьба, но теперь она позволила мне водвориться здесь.

Явидела горе вблизи и научилась помогать несчастным.

Ее великодушие нашло выражение в множестве быков, овец, свиней

ипрочего добра, розданного людям Энея, в пышном пиршестве в его честь и в приглашении остаться в городе до тех пор, пока ему не захочет­ ся снова пуститься в плавание. Она полюбила Энея, не отдавая себе в том отчета, и скоро, «обезумев от страсти... блуждала по городу, гонимая желанием, словно лань, раненная стрелой». Однажды Дидона пригласи­ ла Энея на охоту; застигнутые непогодой, они укрылись в пещере. Там они стали любовниками и поклялись друг другу в верности. Для Дидоны

иЭнея это означало заключение брака. Они блаженствовали до тех пор, пока боги не приказали Энею плыть в Италию, чтобы основать там но­ вый город. Терзаемый любовью и чувством долга, Эней наконец решил­ ся покинуть Карфаген тайком, ночью, пока Дидона спит. Пусть читатели простят ему это коварство, — с болью рвал он сердечные нити. Когда слухи о планах Энея достигли ушей Дидоны, она помешалась от горя. Могущественная, всезнающая царица почувствовала себя нищей и ос­ корбленной. Дорога, по которой она шла к будущему, исчезла в песча­ ной буре, и она утратила ориентацию. Без любви жизнь казалась пусты­ ней, вечной ночью, полной воя волков. После смерти первого мужа сер­ дце Дидоны впало в долгую спячку, она словно застыла. Оцепенение спасло ее от боли. Но, как и в сказке о спящей царевне, явился принц, пробудивший ее ото сна. Эней заставил ее рискнуть, поставить все на карту. Открыв свое сердце, она стала уязвимой. Когда Эней предал Дидону, сердце ее не выдержало. Мольбы Дидоны — это вечный гимн об­ манутой женщины, которая борется между чувством гордости и стрем­ лением любой ценой удержать любимого. Почти в бреду она молит Энея, цепляется за новые словесные доводы, пускает в ход все мыслимые улов­ ки. Какой подсудимый, какой адвокат может сравниться с любящей жен­ щиной? Вот небольшие примеры ее речей: