Греция

стязаний — ведь греки ничто так не любили, как испытания ловкости тела и ума. Гражданин Афин — это статус, привилегия, экономическое процве­ тание (только горожане были собственниками), достоинство (оба родителя должны были являться гражданами Афин, — в IV веке афинянин не имел права жениться на неафинянке). Афины оберегали права своих граждан. Как гордо заявлял Перикл, движимый чувством, позже воспринятым почти

вточности колониальной Америкой, «наше общественное установление зо­ вется демократией, потому что власть находится в руках всего народа, а не нескольких людей. Когда идет диспут, все равны перед законом: если стоит вопрос о том, чтобы один горожанин обошел другого и занял высокое место

вобщественном управлении, важна не его принадлежность к какому-либо классу, а его способность действовать. Никто из тех, в ком есть желание быть полезным городу, не может быть отвергнут по причине бедности... В том наше отличие: мы никогда не говорим, что тот, кто не способен к политической деятельности, в силах пестовать частное дело, — мы говорим, что такой человек вообще не имеет ничего общего с деловой активностью».

ВАфинах, в атмосфере таких идеалов и полной интеллектуальной свободы, политики наливались соками. Однако подобного рода стимулы радовали лишь мужчин. Женщины в Афинах не имели таких прав, как мужчины. Политика была им не по плечу, считалось, что женщины по своей натуре существа иррациональные, истеричные, помешанные на сексе и кушаньях. Участие в самоуправлении требовало строгой рациональности. Не допуска­ лись они и до горячих диспутов. Жена не разделяла трапезы мужа, а если тот приводил в дом гостя, всем женщинам полагалось ретироваться на свою половину. На любую женщину, оказавшуюся в обществе мужчины —даже если они вели вполне невинную беседу, — смотрели как на проститутку. Но это вовсе не значит, что мужчины плохо относились к своим женщи­ нам. В греческой литературе женщинам посвящено много нежных строк, а сцены из домашней жизни, которые мы находим на вазах, изображены с трогательной любовью. При рассмотрении тяжб в судебных палатах часто звучали обращения от имени матери, сестры, жены или дочери. Мужчины вряд ли бы стали прибегать к подобной уловке, если бы не рассчитывали, что она поможет. Однако основой семейного благополучия был строгий надзор за женой, заточенной в мрачный склеп и составлявшей часть богат­ ства. Родовитые афинянки выходили замуж рано — девственницами, — но не разделяли социальное положение мужа. Мужчины женились поздно (обычно не раньше тридцати лет), и от них никто не требовал святости. Это значит, что ни мужчина, ни женщина не имели возможности любить рав­ ных себе. Как правило, образованного, умудренного сексуально, полити­ чески активного мужчину средних лет ждала дома неграмотная шестнадца­ тилетняя жена. Девушки 13—19 лет не разгуливали по улицам, чтобы не возбуждать фантазию мужчин. Юноши этого же возраста показывались на людях и будили воображение любителей малолеток. Частым местом прогу­

26 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

лок мужчин были гимнасии, где упражнялись обнаженные юноши. Пос­ кольку афинянки были почти недостижимы, мужчины обычно заводили себе любовников или же имели дело с куртизанками и удовлетворялись их дружбой и любовью, тогда как пользовавшиеся уважением женщины нахо­ дились в социальной изоляции.

Случалось, что супруги влюблялись друг в друга, но любовь не была непременным атрибутом брака, необходимого лишь для продолжения рода. Согласно Менандру, брачная формула звучала так: «Я беру эту женщину, чтобы собрать урожай законных детей». Владение женщиной ассоциирова­ лось с земледелием, с процессом пахоты и жатвы. За мужчиной стоял разум и цивилизация, за женщиной —дикая сила природы, ожидающая того, кто её приручит.

МИР ЖЕНЩИНЫ

Над камином в моей гостиной висит гравюра, которая называется «Ди­ ана на охоте». Ловкая и гибкая в разлитом по телу движении, сладостраст­ ная богиня и ее пленительная женская свита мчатся по лесу в погоне за оленем, словно в нем воплощены все их стремления. Известная еще как Артемида, эта «прекрасная дева-охотница» излучает чувственность и энер­ гию. Она воплощает образ ликующей дикой и свободной природы. «Царица зверей» была официальной покровительницей диких животных, и она шес­ твовала среди них, легкая, как дуновение ветра, и воздушная, как солнеч­ ный свет. Высшей точкой свадебного обряда в Древней Греции был мо­ мент, когда невеста отказывалась от защиты Артемиды и приносила клятву верности Деметре, богине земледелия и покровительнице замужних жен­ щин. Поклонение Деметре (буквально «мать земли») подразумевало от­ каз от эротики и плодовитость. Хорошая жена не могла быть неприру­ ченной дикаркой. Ее свободолюбивая природа должна была пройти очи­ щение и обратиться к воспроизводству себе подобных. Все прочие за­ просы мужчин — интеллектуальные, романтические — находили вопло­ щение вне семьи.

В Древней Греции существовало два особых праздника. Замужние афи­ нянки ежегодно праздновали Тесмофории, которым сопутствовало полное сексуальное воздержание. К этим торжествам не допускались куртизанки и мужчины. На другом культурном полюсе находятся так называемые Адонии, — праздник куртизанок и проституток, посвященный Адонису, возлюбленно­ му Афродиты. Адонии проходили в полнокровном чувственном веселье, которое включало символическую церемонию: женщины сажали в горшоч­ ки семя растений. Под слепящим средиземноморским солнцем растения быстро давали побеги, наливались соками и так же стремительно увядали. Их цветение было мгновенным и восхитительным, но не давало плодов. Возможно, об этом празднике думал Мимнерм, когда писал:

«Что жизнь, что радость без золотой Афродиты? Я умер бы, если б долее не вселяли в меня силы тайные свидания, ложе и сладкие ночи».

ВАфинах умные, образованные женщины, умевшие поддержать беседу

осамых разных предметах, становились куртизанками. Они не могли быть уверены в своем будущем, которое порой приобретало горестные очерта­ ния, однако им выпадало прикоснуться к сокровищам афинской культуры. Они были броскими и остроумными, разбирались в искусствах и политике и являли собой нечто среднее между гейшей и проституткой. Мужчин вос­ хищали в них именно те качества, которых они не терпели в своих женах. Афины — город парадоксов. Пока демократия бурлила и побеждала, горо­ жане посещали своих рабынь, доставлявших им немало приятных минут. Они могли также провести время в обществе уличных женщин, не обещав­ ших, впрочем, большого эмоционального накала. Их непременный атри­ бут — сандалии — пережили тысячелетия. На подошвах, оставлявших след в пыли, был выбит призыв: «Следуй за мной!»

МУЖЧИНА ЛЮБИТ МУЖЧИНУ

Любовные отношения, включая сексуальную связь между взрослым мужчиной и юношей, сочетавшие в себе нежность и наставничество, бла­ гословлялись обществом и воспевались философами и поэтами. «Аристок­ ратический идеал, — пишет историк Чарльз Бей, — подразумевал красоту тела, сформированную гимнастическими упражнениями, и в то же время красоту внутреннего мира, воспитанную музыкой и поэзией». В комедии Аристофана «Облака» изложена программа воспитания юноши, согласно которой тот должен был «быть скромным, сидеть, скрывая свою «срамоту», уничтожать оставшиеся на песке «очертания прелестей», чтобы не ввести в

искушение влюбленных, стремиться стать сильным... Красота определяла все... Красивый юноша не мог быть дурным человеком... Воспитание было самым тесным образом связано с любовью взрослого мужчины — эта мысль составляла часть проспартанской идеологии Афин... Юноша, вдохновлен­ ный любовью к мужчине, старался во всем подражать ему, что и являлось сердцевиной воспитательного процесса. В свою очередь мужчина, воспла­ мененный красотой юноши, делал все возможное, чтобы помочь ему на пути к совершенству».

Итак, гомосексуализм был изощренной формой воспитания. Но на деле не все получалось так складно, как в теории. Древнегреческая литература извергает на нас сцены наглой и циничной, мучительной и вероломной, темной и самоубийственной любви. В пьесе Аристофана «Птицы» некий муж говорит, обращаясь к своему ровеснику: «Прекрасно, нечего сказать, ты поступил с моим сыном! Ты встретил его, когда он выходил из гимна-

28 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

сии, совершив омовение, и что же? Ты не поцеловал его, не сказал ему ни одного слова, ты не обнял его, не прижал к себе! И после этого ты смеешь называть себя нашим другом!»

Сократ и его друзья за трапезой имели обыкновение обсуждать раз­ ные материи. «Пир» Платона («Symposium» в переводе с греческого зна­ чит «совместные возлияния») доносит до нас букет чувств и идей. И до сих пор мы именно за ланчем или ужином поверяем близким свои мысли и проблемы.

Впервые я столкнулась с прожорливыми студенческими умами в Питтсбургском университете, где начиналась моя педагогическая карьера. Од­ нажды семинар, посвященный поэзии, состоялся поздним вечером. Мы все отправились в ближайшую забегаловку «Пит тэвен», где студенты частень­ ко пропускали стаканчик горячительного, запивая его легким пивом. Кру­ тые яйца с острой приправой вполне заменяли им обед, а между тем под рокот разговоров и музыки происходили импровизированные симпозиумы. Правда, они не удостаивались пера такого замечательного летописца, как Платон, и все же, осмелюсь сказать, юные умы, объединившись, штурмова­ ли самые непростые вершины осознания бытия. Споры касались таких про­ блем, как соотношение природы человека и того, что дает ему воспитание; как эстетический идеал; как цель любви, причем спорящие, не отдавая себе в том отчета, порой пересказывали идеи Платона. «Что, по-вашему, важ­ ней, — спросила меня моя слушательница, — истина или красота?» «Это одно и то же», — ответила я бойко и затем описала ей идеал человека, созданный много веков назад в Греции и позднее использованный Джоном Китсом в его «Оде греческой урне». «Истина в красоте, — писал Ките, — истина красоты — это все, что мы знаем, и все, что нам нужно знать». В Афинах нравственными людьми считались те, кто был хорош собой. Да и могло ли быть по-другому в мире, где царили симметрия, равновесие и гармония? До сих пор мы подсознательно верим в равновесие, приписывая красоте высокие мотивы, редкий ум и благородство. Известно, что хоро­ шенькие ученицы получают прекрасные отметки; что обаятельный преступ­ ник вызывает меньше упреков. Но в Древней Греции красивый мужчина признавался совершенством, — доброта могла найти выражение только во внешности. Следовательно, гомосексуализм базировался на почти религи­ озном рвении и вписывался в гармонию космоса. Понятно, что это приво­ дило к всепоглощающей привязанности, к взаимопроникновению двоих, которое мы называем сегодня романтической любовью. В любви женщины есть доля вседозволенности и иррациональности. Когда мужчина любит муж­ чину, он поклоняется одновременно телу и добродетели, упаковывая свои чувства в оболочку веры. Все, что ниже этого, становится ересью.

Мужчинам, конечно же, доставляли радость сексуальные отношения с женами, иначе женский заговор, описанный Аристофаном в «Лисистрате», — женщины запретили мужчинам приближаться к себе до тех пор, пока не будет