Сердце — одинокий охотник: мысли о любви

ПЛАТОН: СОВЕРШЕННЫЙ СОЮЗ

ОМАН ПРУСТА «В поискахутраченного времени» начинается с того, что Рописывается состояние ребенка, который ждет в постели прихода матери, она должна поцеловать его перед сном. Чувствительный и одинокий, он растет беспокойным и нервным, и на протяжении романа (построенного, скорее, как мозаика жизни, чем как связное повествование) перед нами проходят его попытки навести мосты между самим собой и остальным человечеством. Он чувствует себя предельно одиноким, отстраненным и чужим. Мы наблюдаем ребенка в вечном поиске. Он скорее учится быть одиноким, чем стремится к единению с матерью. Один из краеугольных камней романтической любви —

атакже религии экстаза, практикуемой мистиками, — это страстное желание стать одним целым с любимым человеком.

Теории любви берут начало в древнегреческой философии. По мысли Платона, влюбленные составляют две половинки одной мозаики, — они ищут другдруга, чтобы воссоединиться. Они — сила, разложенная на две слабости.

Вкаком-то смысле каждый влюбленный желает утратить себя, быть погло­ щенным другим, слиться с другим. Только пожертвовав своей автономией, они обретают истинное лицо. В мире, которым управляли мифы, Платон стремился к рационализму и порой прибегал к ним как к красноречивой аллегории. Его рассуждения о любви в книге «Пир» представляют собой са­ мую древнюю из известных нам попыток систематизировать непонятную и неуловимую любовь. В «Пире» он советует обуздывать сексуальные порывы,

атакже стремление любить и быть любимым. По его мнению, люди должны концентрировать всю свою энергию для более высоких целей. Он отдает себе отчет, что для этого необходимо вступить в жестокую борьбу с властным инстинктом, начать войну с самим собой. Когда спустя три тысячи лет Фрейд заговорил о той же борьбе, используя такие термины, как «сублимация» и «сопротивление», это было возвращением к Платону, воспринимавшему лю­ бовь как загадку, чреватую неприятностями. Возможно, такое представление о любви было следствием неясной для самого Платона собственной сексуаль­ ной идентификации; юношей он воспевал гомосексуализм, а в старости осуж­ дал его как преступление против природы.

Пир в «Пире» посвящен Эроту. Сократ — учитель и собеседник Платона,

и его друзья обмениваются мнениями о любви. Роль Сократа состоит в том, чтобы обнаруживать изъяны в рассуждениях сотрапезников. Пирующие не имели целью расточать похвалы любви, — они желали понять ее, нырнуть в опасные воды и измерить их глубины. Первая истина гласила, что любовь есть универсальная человеческая потребность. Любовь не мифический бог, не каприз, не болезнь, но нечто присущее жизни каждого человека. Когда подошла очередь говорить Аристофану, он рассказал притчу — ту, что была известна множество тысячелетий назад. По его словам, изначально существо­ вали люди трех полов: наряду с женщинами и мужчинами — гермафродиты (андрогины), сочетавшие в себе черты первых двух. Эти древние существа имели две головы, две пары рук, «срамных частей» две и т.д. Всемогущий Зевс разделил каждое существо на две части и создал лесбиянок, гомосексуа­ листов и гетеросексуалов. Но эти новые произведения тосковали по утрачен­ ной половине, искали ее, отслеживали ее пути и, найдя, прижимали к себе, мечтая снова слиться в одно целое. Так Аристофан подводит слушателей к удивительному определению любви: «Итак, каждый из нас — это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину... Когда кому-либо, будь то лю­ битель юношей или всякий другой, случается встретить как раз свою полови­ ну, обоих охватывает такое поразительное чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время. И люди, которые проводят вместе всю жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно, хотят друг от друга. Ведь нельзя же утверждать, что только ради похоти столь ревностно стремятся они быть вместе. Ясно, что душа каждого хочет чего-то другого, — чего именно, она не может сказать и лишь догадыва­ ется о своих желаниях, туманно намекает на них. И если бы перед ними, когда они лежат вместе, предстал Гефест со своими орудиями и спросил их: «Чего же, люди, вы хотите один от другого?» — а потом, видя, что им трудно ответить, спросил их снова: «Может быть, вы хотите как можно дольше быть вместе и не разлучаться друг с другом ни днем ни ночью? Если ваше желание именно таково, я готов сплавить вас и срастить воедино...» — каждый не только не отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого желания, но счел бы, что услыхал именно то, о чем давно мечтал, одержимый стремлением слиться и сплавиться с возлюбленным в единое су­ щество. Причина этому — что такова была изначальная наша природа и мы составляли нечто целостное. Таким образом, любовью называется жажда це­ лостности и стремление к ней».

Это удивительная притча: для каждого человека существует идеальная половинка, ожидающая, пока она будет найдена. Моя мать частенько повто­ ряет: «Каждому горшочку своя крышка», но это не совсем то же самое. Мы ощущаем свою целостность, только отыскав кого-то единственного. Романти­ ческий идеал совершенной пары был придуман Платоном. Он настолько при­ шелся по сердцу человечеству, что в него верили одно поколение за другим и

88 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

до сих пор люди не отказались от него. Как засвидетельствовал Фрейд, Пла­ тон использовал древнеиндийскую притчу. В Индии некоторые боги были бисексуалами. В самом деле, первый человек в Упанишадах страдал от одино­ чества, как Адам, и, подобно этому же библейскому персонажу, просил пос­ лать ему какого-нибудь компаньона и обрадовался появлению первой жен­ щины, сотворенной из его тела. Как бы там ни было, все люди на земле восходят к этому союзу. Как считают биологи, придерживающиеся эволюци­ онистских взглядов, наши общие предки, скорее всего, были гермафродита­ ми, и в этом явно что-то есть, не на уровне разума, а если вспомнить о живущей в нас тоске по другому существу. Джон Донн великолепно написал о страсти к единению в самой пикантной из своих поэм — «Блохе». Однаж­ ды, прогуливаясь со своей возлюбленной, он заметил, как насекомое, высосав немного крови из руки его спутницы, опустилось затем на его руку. С восхи­ щением он констатировал, что их кровь перемешалась внутри насекомого.

Почему идея слияния так навязчива? Любовь меняет дозы знакомого нам мира эмоций и передвигает границы между реальным и потенциальным. Дети часто верят в волшебство и чудеса, а вырастая, переносят свою веру на лю­ бовь. Такая вера нашла отражение в некоторых мифах и легендах, — так, например, в них упоминается любовный напиток: те, кто выпивал его, ощу­ щали взаимную любовь, как Тристан и Изольда. Других поражали стрелы Купидона; третьих, как Эвридику, завораживала музыка; четвертых возро­ ждал к жизни поцелуй, — вспомним хотя бы Спящую Красавицу.

Во многих восточных и западных религиях молящийся добивается чувст­ ва единения с Богом. Хотя такое движение не предполагает эротических пере­ живаний, святые часто описывают его именно в такой тональности, задержи­ ваясь на чисто оргазмических подробностях чувственности, пробужденной те­ лом Христа. Религиозный и любовный экстаз имеют много общего — откро­ вения, обеты, обручение, всепожирающий огонь в сердце и в теле, ритуализация движения к блаженству и, для некоторых христиан, каннибальское еди­ нение с Богом через его символическую кровь и плоть. Когда мы влюбляемся в получеловека—полубога или в Божество, мы чувствуем, что они могут воз­ вратить нам древнее состояние слитности, что внутренняя электрическая сеть замыкается, что мы наконец обретаем целостность.

Стремление смешать свою кровь и плоть с кровью и плотью другого человека кажется странным. Конечно, люди не в состоянии достичь этого в буквальном смысле, это невозможно чисто физически. Сама по себе идея почти абсурдна. Каждый из нас — самостоятельный организм. Даже сиамс­ кие близнецы автономны друг от друга. Но почему мы ощущаем себя как бы неполноценными? Откуда эта вера в то, что, сливаясь телом, мыслями и судьбой с другим человеком, мы излечиваемся от чувства одиночества? Не естественнее ли было бы полагать, что любовь объединяет двоих в своеобраз­ ную коммуну, а не в абсолютный организм? Идея слипания настолько ирра­ циональна, настолько противоречит здравому смыслу и опыту, что ее корни,

вероятно, следует искать в глубинах нашей психики. Ребенок рождается ма­ терью и начинает самостоятельную жизнь, поэтому и воспринимается нами как отдельная личность. Но в биологической терминологии это выглядит подругому Ребенок является органической частью матери, отторгаемой при ро­ ждении, но он берет от нее многое — на уровне биологии, характера и даже запаха. Единственно абсолютный и совершенный союз двоих осуществляется, когда плод плавает в материнской утробе, он связан с ней теснейшим образом, ощущает ее кровь, гормоны, ее настроение, проникающие в него, чувствует то, что чувствует она. Наступающее после этой блаженной зависимой незави­ симости рождение напоминает ампутацию, и ребенок, будто побег, еще цеп­ ляется за тело. Конечно, речь идет о чисто подсознательных процессах, но они отчасти объясняют всем нам известную тягу к слиянию сердец, тел и флюидов. Только тончайшая оболочка — кожа — разделяет нас. Только пи­ тательная среда индивидуальности не позволяет нам пересечь границу, идя на поводу внутреннего столь нам дорогого стремления стать одним порывом, одной судьбой с другим человеком. И если мы в конце концов достигаем желанной вершины, мы переживаем нечто большее, чем целостность: мы пог­ ружаемся в безграничность.

СОЛНЦЕ СТЕНДАЛЯ

Особая ирония истории ума и сердца состоит в том, что мудрые люди редко совершают поступки, достойные их одаренности. Писатели, счастливо проникающие в психологию своих героев, порой не способны понять ни своих друзей, ни самих себя. Гордые мыслители часто мелочны и подозри­ тельны в быту. Даже боговдохновенные и воодушевленные лидеры втайне иногда страдают от депрессий или же мечтают о состоянии покорности и униженности в будуаре. Мы приписываем знаменитостям стабильность на­ строения, хороший характер и образ жизни, соответствующий их гению. Та­ кая банальная истина, что они, подобно остальному человечеству, беспомощ­ ны и нервны, всегда воспринимается нами как шок, которого общественное мнение не прощает. По-моему, не имеет никакого значения тот факт, что Фрейд на практике освоил любовь втроем; Гавелок-Эллис любил, чтобы жен­ щина мочилась, занимаясь сексом; Черчилль частенько передвигался на чет­ вереньках, направляясь в спальню жены, и мяукал, изображая кота. Но, воз­ можно, не все так относятся к этому. Многие полагают, что их кумиры без­ упречны. Мне кажется, что величие как бы приподнимает людей. Гений отде­ ляет выдающегося человека от обыкновенных индивидов, только гений мо­ жет проявляться по-разному. В самом деле, он в состоянии изобретать запу­ танную сеть механизмов. Но мы забываем, что высокоорганизованные лич­ ности также особенно чувствительны к неуважению и непризнанию и порой не верят в собственные силы.

Анри-Мари Бейль (Стендаль) был именно художественной натурой. Про­

ницательность в том, что касается человеческой природы, сквозящая в его романах, не помешала ему в жизни погрязнуть в длительном романе с жен­ щиной, которая играла им. Ее отношение стало для него незаживающей ноже­ вой раной. Но он не в силах был бороться с этим наваждением. Матильда Висконтини Дембовски, двадцативосьмилетняя миланская красавица, мать двоих детей, разошлась с мужем, поляком, и направила всю свою активность на итальянскую политику. В 1818 году Стендаль страстно влюбился в нее. Она не понимала его и не отвечала ему взаимностью. Шла зима, и с каждым днем Матильда становилась все холоднее к несчастному влюбленному и даже сократила его визиты до одного краткого посещения раз в две недели. Она не отвергала его окончательно, и их свиданий вполне хватало, чтобы поддержи­ вать его надежды. Ее власть над ним, по всей видимости, была беспредельна. Настало время, когда Стендалю пришлось бежать в Англию от ареста; Ма­ тильда умерла в возрасте тридцати пяти лет. Он с тоской вспоминал о ней всю оставшуюся жизнь и пестовал свою несчастливую любовь.

Взнаменитой книге «О любви» Стендаль использует особый код для обозначения имени Матильды и приписывает другим мужчинам то, что слу­ чилось с ним с^мим. Даже его друзья не знали, что он писал о себе, что он истязал свое сердце и фокусировал его созидательную энергию в стремлении завоевать уважение Матильды. Возможно также, он анализировал собствен­ ную страсть, стремясь таким образом разорвать ее смертельные объятия. Ведь раньше считалось, будто изгнать демонов можно, назвав их по имени.

Вначале книги Стендаль объясняет, что существуют четыре вида любви: «манерная любовь», «физическая любовь», «тщеславная любовь» и стоящая выше прочих «страстная любовь» — романтическое, всепоглощающее, смер­ тоносное чувство, не требующее взаимности. Об этом последнем виде любви Стендаль знал не понаслышке. Матильда не позволяла емудостичь состояния равновесия в те редкие моменты, когда они бывали вместе, и он понимал, что значит прессинг обаяния. И, само собой, он часто становился в ее присутст­ вии неуклюжим, косноязычным, навлекал на себя насмешки невнятным бор­ мотанием или же разражался какой-нибудь бестактностью. Должно быть, он казался ей слишком патетичным. Его желания были безнадежно неосущес­ твимыми, скорее даже — убийственными для него, ибо питались иллюзиями, что рано или поздно она обязательно ответит на его любовь. Как-то в ноябре 1819 года он решил открыться ей особым, искусственным образом, иначе у него не хватало мужества. Он задумал написать рассказ под названием «Ма­ тильда». Через несколько недель другая идея завладела им, куда более смелая. Он замыслил написать «физиологию любви», которая разворачивалась бы на нескольких уровнях. Обычный читатель нашел бы в ней глубокий труд об интуитивном проникновении, для Матильды же он представлял особую мате­ рию. Героине он дал имя Леонора, а себя изобразил в юноше, которого он называет «одним из моих знакомых». Матильда, конечно же, узнала обоих, тем более что он дословно цитирует диалоги и события, имевшие место в ее

жизни. Таким образом, хотя миллионы читателей открывали книгу в поисках истинного знания о любви и восхищались этим творением, оно было создано страданиями одного несчастного человека, переполненного неразделенным чув­ ством.

«Франкенштейн» Мэри Шелли, опубликованный годом раньше, содержал в себе нечто от этого неоцененного чувственного каприза Стендаля; писатель нашел себе жилище невдалеке от бунгало Матильды и тоскливо высматривал через окно свое драгоценное нещечко, прекрасно отдавая себе отчет, сколь неприпривлекателен в ее глазах.

Отголоски характера Стендаля можно найти и в романе Карсон МакКаллерс «Сердце — одинокий охотник». Мак-Каллерс было всего двадцать четыре года, когда она написала роман об одиночестве сердца. Главный герой, мистер Сингер, глухонемой, отяжелен любовью, которую он не в силах доне­ сти до мира. Юная героиня, Мик, ощущает себя изгоем среди ровесников. В романе все охотятся за любовью, в той или иной форме, — выслеживают ее, долго целятся, промахиваются, терпеливо караулят в тщательно продуманной западне. Некоторые стреляют в ее тень. Другие выбирают мишени, которые невозможно поразить. Но большинство, подобно планетам, вращаясь по опре­ деленным орбитам, притягиваются друг к другу силой человеческой природы, прочно занимают место в кильватере, обреченные на вечное движение, но не на соприкосновение. Многие герои Мак-Каллерс увечны в том или ином смысле. Пятью годами позже, в двадцать девять лет, ее саму поразила мус­ кульная дистрофия, и до самой смерти, вплоть до пятидесяти лет, она остава­ лась прикованной к инвалидной коляске. Заняв место среди зрителей, она пристально всматривалась в игроков, перемещавшихся по полю. Она была особенно чувствительна к скрытому уродству. Ее героев часто пожирает внут­ ренний червь, жизнь рвет их на части. Никто из них не замечает страданий другого. У каждого впереди свой одинокий путь, и, несмотря на стремление разделить его с кем-либо или хотя бы обсудить, они не могут ни к кому пристать душой. Мистер Сингер предельно отчужден от остальных, посколь­ ку лишен возможности общаться с окружающими. Он напоминает гимнаста на трапеции, который раскачивается над пропастью, отказавшись от надежды обрести руки, готовые подхватить его. Должно быть, Стендаль чувствовал себя как дома на этой высоте одиночества и любовной лихорадки.

Его исследование любви представляет собой анатомию мании. Он гово­ рит о парализующей робости, охватывающей человека в присутствии предме­ та любви; о том, как важно держаться естественно, и о том, как это трудно; речь идет об онемении, которое могут произвести несколько ласковых слов, сорвавшихся с уст любимой; об изнуряющей череде надежды и отчаяния; о тривиальных жестах и фразах, то опустошающих, то приносящих блаженство; о музыке, безмолвно похружающей в пучины любви; о могуществе любви, обеляющей истинную натуру возлюбленных; о беспощадности рефлексии и самосознания, раздирающихдушулюбящего. Словно ученый-систематик, Стен­

даль описывает семь стадий любви. Все начинается с восхищения. Потом возникает надежда на то, что это чувство взаимно. Восхищение, соединяясь с надеждой, рождает любовь. Все в человеке пробуждается; прикосновение, взгляд, беседа — любой контакт вызывает радость. Следующий этап является ключевым, — Стендаль называет его «кристаллизацией». Возникает потреб­ ность идеализировать избранника или избранницу, уверять себя в том, что он или она лучше и благороднее всех прочих людей. Это «головной процесс, состоящий в усилиях толковать все события в пользу любимого существа»; Стендаль выбрал для этого процесса название «кристаллизация» по ассоциа­ ции с наращиванием соляных кристаллов. Добытчики соли опускают голые прутья в заброшенные шахты и через два или три месяца извлекают их, — уже обросли сверкающими кристалликами. «Хрупкая веточка, не более ногот­ ка мальчика с пальчика, оказывается усыпанной гроздьями переливающихся брильянтов. Простая веточка преображается». После кристаллизации наступа­ ет пора сомнений и страшных предположений, когда любящий нуждается во все новых доказательствах привязанности. Стендаль поясняет, что мужчин и женщин терзают разные сомнения. Мужчина опасается того, что он недоста­ точно привлекателен и не сумел пробудить в избраннице настоящей любви. Женщина страдает при мысли о неискренности возлюбленного и о его ненад­ ежности, ей мучительно думать, что его интересует лишь секс и что он быстро охладеет к ней. Когда сомнения утихают, происходит «вторая кристаллиза­ ция», рождающая новую чередудоказательств любви. На этом этапе любовь получает в качестве антитезы смерть. Если идеализированный предмет обожа­ ния оставляет любящего, то он исполняется мрачной уверенности, что это произошло по его собственной вине и что его дурное поведение послужило причиной разрыва. Ничто не способно утешить его. Депрессия гасит любую светлую мысль. Разум отказывается принимать все, что несет положительные эмоции. Стендаль пишет: «Это своего рода оптический обман, который ведет к роковому пистолетному выстрелу».

Стендаль подробно описывает роль памяти. Неожиданно то или иное ощущение может властно напомнить о любимом. Это происходит потому, замечает Стендаль, что, находясь рядом с любимым, мы не в состоянии скон­ центрироваться и запечатлеть окружающий нас мир, за нас это делают органы чувств. Позднее, столкнувшись с тем, что было позабытой нами ценностью, мы ощущаем значимость момента памятью чувств. Тот, для кого «страсть была единственным курсом, которому он следовал», пишет о собственных переживаниях, ссылаясь при этом на дневник «друга»:

«Любовь привела меня к состоянию безысходности и отчаяния. Я про­ клинаю день, когда я родился. Я потерял интерес ко всему... Каждая линия на стене, каждая деталь меблировки с укором напоминают мне о надеждах, которые я вынашивал в этой комнате и которые теперь улетучились навсегда.

Я мерил шагами улицы под ледяным дождем; счастливая случайность, если позволительно так выразиться, привела меня под ее окна. Наступила

ночь, и я бродил поблизости, неотрывно глядя на окна ее комнаты. Слезы душили меня. Внезапно занавески на мгновение отодвинулись, словно для того, чтобы пропустить мимолетный взгляд на пустынную улицу, и я быстро отступил в темноту. Сердце мое зашлось. Ноги стали ватными, я оперся о портик соседнего дома. Все мои чувства пришли в смятение; возможно, зана­ веска шевельнулась случайно, но вдруг это именно ее рука коснулась ее!

Есть только два горя на свете: неразделенная страсть и могильный холм. Мне кажется, будто безграничное счастье, заблудившееся в дебрях моих

мечтаний, притаилось за углом, ожидая хотя бы словечка или улыбки.

Без любви... Ничто не радует меня, и я уже начинаю сомневаться, есть ли хоть что-то в этом мире, сохранившее для меня свою ценность...»

Раздражение растет. Отверженный влюбленный сетует на то, что он ро­ дился со страстным сердцем, не позволившим ему дремать в неге безмятеж­ ности. Но, словно пес, который долго крутится на месте, прежде чем улечься спокойно, он снова и снова возвращается к неизбывному могуществу любви, открывающей для человека «загадочную и священную цель» жизни. Покон­ чив с девниковыми записями «друга», Стендаль продолжает трактат, приду­ мывая мудрые изречения, например: «Шестнадцать лет — это возраст любо­ вной жажды, когда особенно не волнует вопрос, какой именно напиток заго­ товила судьба». Или: «Долгая осада унижает мужчину, но возвышает женщи­ ну». Или: «Взгляд — это незаменимое оружие опытной кокетки, нет ничего, что нельзя было бы выразить взглядом». Мудрое проникновение Стендаля в психологию человека выдержало проверку временем. Так, например, он по­ нимал, как прошлое влияет на наш выбор: «Вы составляете себе идеал, не осознавая того. В один прекрасный день вы встречаете кого-то, отдаленно напоминающего ваш идеал; кристаллизация... и вот уже перед вами хозяин вашей судьбы, о котором вы давно мечтали». Стендаль замечает, что «любя­ щие люди не всегда равны в своих чувствах. Бывает так, что сначала один партнер, ia потом другой проходят период страстной любви». По мнению Стен­ даля, некоторые люди «любят в кредит, они предпочитают ринуться навстре­ чу опыту, а не ждать, пока все произойдет само собой». На основе собствен­ ного опыта он писал: «Власть женщины зависит от степени несчастья, которое она в состоянии причинить своему возлюбленному»,

Для Стендаля соль любви была в полете фантазии. Мы придумываем богов и богинь и влюбляемся в них. Мы лишаемся ясности взгляда. Мы не понимаем сил, влекущих нас, но мы заранее расположены к ним. В самом деле, наш выбор определяется предшествующим жизненным опытом задолго до встречи с тем, кто заполняет отлитую прежде форму.

Прямое отношение к любви имеет также страх. Конечно, взаиморасположенность, открытость могут привести к дружбе, к приятному, доброжелатель­ ному общению, но тут еще далеко до лихорадочной влюбленности. В отличие от многих более поздних мыслителей, понимавших под любовью эмоцио­ нальное событие, разворачивающееся междудвумя партнерами, Стендаль ут­