ТЕОРИЯ ПРИВЯЗЧИВОСТИ

Следуя за Фрейдом, многие мыслители углубились в лабиринт человечес­ кой души, захватив с собой тот или иной прибор, способный осветить самые темные ее уголки. Список психоаналитических теорий любви, развивавших учение Фрейда, противоречивших ему или же ниспровергавших его, мог бы занять целые страницы. Поскольку многие умы подвизались на этом попри­ ще, вопрос «Что такое любовь?» получил целую серию замысловатых ответов. Одни полагают, что любовь — это выстрел, мороз по коже, буря, наркотичес­ кое забытье. Другие уверяют, что любовь — это приобретенная уязвимость, и соглашаются с Франсуа де Ларошфуко, говорившим: «Есть люди, которые никогда бы не полюбили, если бы им постоянно не твердили о любви». Третьи доказывают, что любовь — это стихия, фантазия. Как заметил однаж­ ды Джон Барримор, «любовь — это восхитительная пауза между встречей с девушкой и открытием, что она напоминает селедку». В любви также видят нарциссианство, когда люди, ощущающие собственную неполноценность, ис­ пользуют других для самосовершенствования. Существуют попытки разгра­ ничить слепую страсть и «настоящую» любовь. Ставится вопрос о том, явля­ ется ли любовь поведением или отношением. Перечисляются виды любви и ее стадии. Кто-то различает лихорадку юношеских отношений и более устой­ чивую, «дружескую» любовь между супругами, прожившими вместе много лет. Любовь имеет столь много перспектив, оценивается по стольким показа­ телям, что перед нами возникает как бы подручный атлас, карта местности, где отмечены гряды гор, побережья, границы и области. И тем не менее тайны ожидают тех, кто изучает любовь и пускается по ней в путь, как по неизведанной стране.

«Теория привязчивости», одно из наиболее распространенных направле­ ний в исследованиях, посвященных любви, связывает это явление с эволю­ ционным контекстом. Английский психиатр Джон Боулби, изучив поведение детей, обратился к работам биологов Конрада Лоренца и Гарри Гарлоу, на­ блюдавших за птенцами и детенышами обезьян. Боулби был поражен обнару­ женным им сходством. Детеныши многих животных нуждаются в формиро­ вании страстной привязанности к тому, кто является «донатором ласки», — обычно к матери. Если такая привязанность развилась, то после устранения «донатора» детеныш демонстрирует подавленность, отчаяние, эмоциональное нездоровье. Это явление имеет биологическую базу: невзрослое животное на воле неразрывно связано с семьей, без которой оно, несомненно, погибнет от голода или же будет съедено хищником. Для того чтобы особь имела продол­ жение, семейство тесно сплачивается, «и возникает необходимость в немед­ ленной, автоматической реакции нй каждую отлучку, пусть даже краткую, в усилии собрать все семейство, и в особенности вернуть того его члена, привя­ занность к которому наиболее сильна, а также убедить его в неуместности дальнейших попыток самоустранения... Обычная реакция на отсутствие объ­ екта привязанности состоит в поисках его, а затем в выражении недовольства.

116 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

После этих автоматических актов, имеющих чисто биологическую подоплеку, возникает привычка реагировать подобным образом на любую утрату вне зависимости от того, действительно ли потеря невосполнима... или нет. Я полагаю, такого рода механизмы объясняют, почему, лишаясь кого-либо, че­ ловек обычно испытывает потребность вернуть того, кого он утратил, даже если осознает всю безнадежность подобных попыток, и отчитать его, несмот­ ря на всю иррациональность упреков».

Когда ребенка разлучают с матерью, его реакция предсказуема: сначала его протест выражается в громком крике и неиством поиске, затем он стано­ вится грустным, пассивным; когда наконец мать возвращается, он демонстри­ рует равнодушие, занимает оборонительную позицию и даже отказывается подойти к ней. Переживание утраты как трагедии уходит корнями глубоко в прошлое. С данной точки зрения многие психиатрические заболевания явля­ ются формой траура по утерянной или безответной любви. Боулби, наблю­ давший в клинических условиях пациентов старше двадцати лет, обнаружил множество связей между болезненным состоянием взрослых и нарушением привязанностей в детстве. Он доказывал, что резкий скачок чувств и есть то, что мы называем «влюбленность», зависание в прыжке является «любовью», а разрыв или любая другая форма утраты партнера сопровождается состоянием, названным «горе». (Дарвин писал, что переживание горя состоит из двух враж­ дующих импульсов: желания кричать, подобно брошенному ребенку, и уси­ лий подавить в себе крик.) Все три фазы объяснимы биологически. Для удоб­ ства, во избежание путаницы, а может быть, в силу предубеждения мы пред­ почитаем считать, что природа не властна над нами, и поэтому прибегаем к особым иероглифам, обозначающим то, что на самом деле представляет собой эмоциональную драму, выработанную стратегией выживания.

Боулби также полагал, что любовные конфликты, в особенности на ста­ дии ухаживаний, проще всего объясняются в эволюционных терминах: «Лю­ бое животное постоянно терзается несовместимыми импульсами — атаковать, биться и получить право на самку». В жестоком и прямолинейном мире при­ роды перемирие возможно лишь после периода спаривания, только тоща можно не опасаться нападений и боевой инстинкт уничтожения утихает. Вспомним двух щеголей XVIII века, застывших в комичных елейно-грациозных позах в дверях гостиной. «После вас», — говорит один. «О нет, только после вас!», — настаивает другой. И это повторяется до тех пор, пока оба не влетают в комнату, пропихнутые рассерженной, оголодавшей толпой. Боулби использу­ ет в качестве примера европейскую малиновку: особи как женского, так и мужского пола имеют красную грудку. С приходом весны особи мужского пола начинают охранять свою территорию от чужаков. При виде красной грудки особи женского пола он инстинктивно готовится атаковать ее. Ей также не терпится улететь. Но несмотря на это, она замирает, делает вид, что нисколько не интересуется им. Так продолжается некоторое время, достаточ­ ное для того, чтобы он подавил свой гнев и приступил к ухаживаниям. «На

ранней фазе, — пишет Боулби, — и он и она проходят через внутренний конфликт. Он выбирает между желанием атаковать и сексуальным зовом, а она испытывает потребность понравиться и вместе с тем стремится улететь». Подобные конфликты свойственны и другим парам, переживающим любовь. Способность подавлять их и делает возможным существование самой любви, семей и общества. Люди, не справляющиеся с конфликтными эмоциями, склонны к психическим заболеваниям.

В детстве наши привязанности абсолютны, мы полностью зависим от родителей. Но, становясь взрослыми, мы пытаемся воспроизвести эту привя­ занность, направляя ее на партнера или же на другие авторитетные для нас фигуры, например на учителей или работодателей. Мы выбираем того, кто справляется с жизнью лучше, чем мы. Возможность в случае необходимости целиком положиться на кого-то дарует нам чувство безопасности. Нужда в таком ощущении особенно возрастает, когда нам грозит опасность или когда мы больны и одиноки; этот инстинкт совершенно нормален и свидетельству­ ет о нашем психическом здоровье. Ребенок спешит под опеку «спасительной незыблемости» после кратких вылазок в суматошный мир, полный необычно­ го, страшного и чужого. Как открыла Мэри Салтер Эйнсворт за время своих четырехлетних наблюдений за детьми в Уганде, ребенок, возвращаясь домой после небольших экспедиций, нуждается в том, чтобы его ждала мать. Парал­ лельно Эйнсворт изучала поведение американских детей в Балтиморе и полу­ чила такие же результаты. Она выделила три уровня привязанности. Если «донатор ласки» соответствует запросам ребенка, он с радостью эксплуатирует эти отношения и, скорее всего, разовьется в самодостаточную личность. Если «донатор» отталкивает ребенка в его стремлении установить близость, тот учится держаться на дистанции, занимает себя внесоциальной деятельностью, и его самодостаточность становится вынужденной. Если же «донатор» не­ предсказуем — то отвечает потребностям ребенка, то игнорирует их, то навязывает свое внимание, — он провоцирует страх, более сильное выра­ жение горя и желание избежать контактов. Человек чувствует себя на­ столько уверенным в себе, насколько он мог положиться в свое время на родителей. Дети, доверяясь родителям, видят в отношениях с ними спаси­ тельную гавань, и впоследствии, лишаясь ее, проявляют себя как самосто­ ятельные, стабильные личности.

Фрейд полагал, что связь мать—дитя особенно прочна, поскольку основа­ на на процессе вскармливания. Однако Боулби доказывает, что детская бес­ конечная потребность в привязанности мало связана с получением пищи. Аналогичным образом взрослые ищут партнера, достойного их любви. Крик, призывы, следование по пятам, попытки притянуть к себе — все это повсед­ невные проявления, смыслом которых является желание привлечь внимание. Среди взрослых аналогию в поведении легко наблюдать у людей, охваченных тревогой, болезнью, горем, страхом. Разлука с объектом привязанности, — скажем, связанная с необходимостью для ребенка ходить в школу или кол­

ледж — всегда грозит опасностью, и малейшее увеличение этой опасности приводит к щемящей боли.

Фрейд пришел к выводу, что любящие, действуя иррационально, на са­ мом деле возвращаются к запросам, фантомам и неуверенности детства. Ис­ пользуя археологическую метафору, он описывает разум как многослойный Рим, где эры и общества, сменявшие другдруга, плотно притиснуты. Прямо под современной суетной столицей лежат другие города, и каждый имеет свою систему ценностей, юридический кодекс, нравы, обычаи, свое благочес­ тие, опасные зоны. Теория же привязчивости, наоборот, видит в Риме, в осколках прошлого нечто большее, чем культурный слой: «...многие знамени­ тые исторические ориентиры, мосты и извилистые улочки сохранились до сих пор. Но древние памятники не пребывают неизменными, они не изолированы и в нашем сознании, поэтому простое возвращение к ним, простая фиксация невозможны. Привязчивость есть континуум поведения, однако она подвер­ жена значительным модификациям».

Итак, любовь — это своего рода танец. Это возникший эволюционным путем способ столкнуть и соединить партнеров, заставить их заботиться о детях, чтобы те росли здоровыми и испытывали привязанность к родителям. Это не простой и не быстрый процесс. Человеческий мозг устроен так слож­ но, его разум так изобретателен, что биология и опыт идут рука об руку. Междудетством и зрелостью люди переживают множество поражений, увле­ чений и влюбленностей. Они учатся использовать привязчивость, которой пронизано их существо, в своих интересах. Понимая, что избранник управля­ ет всеми нашими помыслами, мы предпочитаем смерть разрыву связей в об­ ласти нашей привязанности. Любящие напоминают две планеты, орбиты ко­ торых проходят так близко, что каждая испытывает на себе гравитацию дру­ гой. Поскольку нам кажется, что никто и ничто не может значить для нас больше, разрыв разбивает сердце, выворачивает грудную клетку, оставляет от увеличительных стекол надежд лишь осколки и приводит к заранее предска­ зуемой драме. Оставленный возлюбленный горюет, проклиная весь свет и себя, плача навзрыд или беззвучно.

Как научиться переживать горе? Общество вырабатывает определенные правила и ритуалы, но само сердце подсказывает телу необходимое поведение. Сначала мы протестуем и отказываемся признавать истину, — мы твердо верим, что наш избранник волшебным образом вернется. Затем мы разража­ емся потоком слез. После этого мы впадаем в отчаяние, мир проседает под тяжелым, мертвым грузом нашей боли. Мы предаемся печали. Со временем мы начинаем придавать нашей утрате не больше значения, чем пропавшей пуговице, и опять пускаемся на поиски новой привязанности.

А если речь идет о сироте или оставленном ребенке? Когда в силу при­ скорбного стечения обстоятельств первичная связь междуребенком и родите­ лями нарушена, возможны глубокие психологические последствия. Так, со временем возникают проблемы со вступлением в брак, личностные наруше­

ния, неврозы, трудности в отношениях с детьми. Лишенный любви ребенок затем всю жизнь ищет защиты, спасительных отношений и абсолютной при­ вязанности, на которую он получает право уже самим фактом своего рожде­ ния. Взрослея, так и не воплотив свою мечту, он начинает враждебно отно­ ситься к миру, никому не верит и ведет уединенное существование изгоя. Ребенок, не знавший чувства безопасности, отверженный, не получивший достаточно ласки, испытывает тревогу, цепляется за всех и имеет мало шансов преуспеть. Он привыкает к мысли, что все станут его отталкивать, поскольку он принадлежит к категории людей, не заслуживающих другого отношения, и пытается замкнуться на самом себе, не рискуя обращаться за лаской к другим людям. Такой ребенок терзает сам себя, он обходится без обвинителя, без линчующей толпы. Он чувствует себя так, словно его поймали с поличным на месте преступления, каковым он считает собственную жизнь. Есть ли спасе­ ние для затравленного ребенка? Исследования показывают, что только нали­ чие последовательно симпатизировавшего в детстве «донатора» позволяет че­ ловеку надеяться на излечение. В идеале таким «донатором» должны быть родители, в которых ребенок находит защиту, преданность, доброжелатель­ ность, восхищение, финансовую опору. Но как минимум необходим ангелхранитель — если не отец или мать, то хоть кто-то, рядом с кем можно чувствовать себя уверенно, уходя и возвращаясь.

Психолог Синди Газан и его коллеги проделали огромный путь, чтобы нанести на карту прямые параллели между различными формами детской привязчивости и любовными отношениями взрослых. Они находят, что из-за опытов детства тормозятся, а иногда подтачиваются и разрушаются более поз­ дние любовные контакты. Но нет ничего незыблемого. Взрослея, ребенок кует новые связи, и многие из них способны вытравить неблагоприятный детский опыт. Этот вывод очень важен, поскольку дает надежду оставленным детям, лишенным любви. Известно, что пружиной психотерапии является любовь. Каждый, кто приходит к психотерапевту, в той или иной степени сокрушен любовью. Каждому есть что рассказать — об утраченной или от­ верженной любви, о предательстве, исковерканности, извращениях и наси­ лии. Клочками разорванных отношений устланы полы кабинетов. Люди пок­ рыты застарелыми шрамами. Они выворачивают карманы. Они приносят бо­ лезненное уныние, рожденное отчаянным, тяжелым, горьким детством. Инва­ лиды неведомой войны, ветераны незримых сражений, не подозревавшие о своем участии в боях. Какое поле битвы может сравниться с этим, есть ли враг более дорогой сердцу?