Все орудия к бою: любовь наносит удар

ПОРАЖЕННОЕ СЕРДЦЕ

РЕДИ множества поражений, обрушивающихся на человека, нет ничего Сгрустнее, чем обнаруженная неспособность любить. Для нас любовь ле­ жит в сфере психологии, и мы даже не имеем слова, чтобы обозначить им того, кто биологически не можетлюбить. Однако есть несчастные души, которые из-за поражения части мозга не в состоянии испытывать эмоции. Для этой горстки неудачников многие сферы жизни закрыты. Любовь порой представляется нам роскошью, соперничающей разве что с каким-нибудь захватывающим хобби. Зачем оплакивать ее отсутствие? Ветераны, прошедшие через разрывы и муки, должны, скорее, завидовать тем, кого любовь обошла стороной.

НевропатологАнтонио Дамазио рассказывает об одном любопытном слу­ чае. Некий человек, по имени Джон, бухгалтер, вел нормальный образ жизни, был мужем и отцом. Втридцать пять лет у него развилась небольшая опухоль в передней доле мозга. Операция прошла успешно, но вскоре после нее его личностная структура словно переродилась. Он развелся с женой, стал пугать­ ся с проститутками, совершал безответственные поступки на работе, то и дело увольнялся, растратил все свои деньги — и при этом оставался бесстрастным и не испытывал ни замешательства, ни беспокойства. В конце концов его брат после многих лет волнений решил прибегнуть к помощи медицины.

Исследуя мозг пациента при помощи магнитного резонанса, Дамазио на­ шел поражение в вентромедиальной области фронтальной части коры голов­ ного мозга. Оно могло возникнуть во время операции по поводу опухоли, что доказывает зависимость наших эмоций от небольшого количества серого ве­ щества, расположенного в передней доле мозга. Именно на этом участке скон­ центрирована сенсорная информация и оттуда поступают сигналы в вегета­ тивную нервную систему, которая контролирует сердцебиение, дыхание, потообразование, расширение зрачков и кровяное давление. Сильное потоотде­ ление, скачущий пульс, тяжелое дыхание, как и некоторые другие признаки, часто сообща сигнализируют о том, что вы испытываете какие-то эмоции. Если вы впервые ночью облачаетесь в костюм для подводного плавания и теряете из виду вашего компаньона по нырянию, вы, должно быть, испыты­ ваете смертельный ужас. Если вы встречаете кого-то совершенно для вас не­

постижимого, вас охватывает страх поступить глупо и получить от ворот по­ ворот. Собственно, эта область мозга напоминает город в джунглях, она свя­ зывает темные дебри внутреннего существования с цивилизованностью внеш­ него мира.

Дамазио подсоединил Джона к аппарату, действие которого сходно с де­ тектором лжи, и подверг его атаке эмоционально перегруженными изображе­ ниями, звуками и вопросами. Упор делался на насилие, порнографию, амо­ ральность. Но ничто не вызвало в нем отклика. Он одинаково реагировал и на цветочную клумбу, и на убийство.

Когда я узнала об этом случае, я сразу же вспомнила фильм Ридли Скот­ та «Кровавый бег». Жестокий, страшный, удушливый музыкальный и визу­ альный ряд надолго запоминается. В фильме перед нами предстает мегагород будущего, наследник пришедшего в упадок Лос-Анджелеса, где улицы устла­ ны отрубленными руками, пропитанными кровью газетами, где на каждом шагулужи сала. Электроника отгораживает небо грубой решеткой. Чайнатаун по скоплению людей, зловония и дыма, по атмосфере греховности сопернича­ ет с адом, каким бы он нам ни представлялся. Цивилизация застыла. Общес­ тво созерцает собственное гниение и разложение. Но при этом никто не отда­ ет себе отчета в воцарении гибели, даже тычась губами в подернутые тлением кости. По улицам распространяются миазмы, исходящие от внутренностей тел. Повсюду кишмя кишат пьяйые. Можно продать или купить все что угодно. Люди живут тут, потому что совершили что-то требующее сокрытия или же замышляют злодеяние, и ежедневно перерезается такое количество глоток, что точильщики ножей необычайно процветают.

Гаррисон Форд играет наемного убийцу, который был послан в эту пре­ исподнюю, чтобы выявить роботов-гумановдов, сбежавших из своего мира в поисках того, кто их изобрел. Гуманоидам стало известно, что их смерть запрограммирована и должна наступить в точно определенный момент. Ди­ кие, маниакально жаждущие крови, они все же умеют думать, испытывают душевные движения и не хотят умирать. Они стремятся вызнать, какова про­ должительность их жизни. Они ищут встречи со своим хладнокровным кон­ структором. В широком смысле «Кровавый бег» — это фильм о мучительном поиске человечности и душевности, о встрече лицом к лицу с создателем, которому можно предъявить жестокие вопросы о любви, смерти, добре и зле.

Как персонаж Гаррисона Форда и другие претенденты на вознаграждение узнают гуманоидов? Они испытывают тех, кто внушает подозрение, предла­ гая им монотонным голосом список непростых вопросов. Только люди реаги­ руют на проблемы, касающиеся сопереживания, нравственности или социаль­ ной ответственности. Во время испытания Форд фиксирует размеры зрачка, которые становятся ключом к разгадке. Благодаря вегетативной нервной сис­ теме зрачки расширяются, когда человек сталкивается (пусть даже в вообра­ жении) с такими острыми переживаниями, как ужас, секс, насилие. Быть человеком — это значит чувствовать, регулярно поверяться самыми разнооб­

разными эмоциями, в том числе и любовью. Утрачивая эту способность, мы лишаемся условия для того, чтобы вырабатывать человечность — качество, заставившее брата Джона беспокоиться о его судьбе.

ФИАСКО ПЛЕМЕНИ ИКОВ

Травма многолика. Порой она откровенна (скажем, удар по голове), но может быть и не столь очевидна, — например, длительное ущемление детско­ го самолюбия. Если любовь является естественным, более того, главным чув­ ством человека, автоматическим отзвуком семейных отношений, этого реша­ ющего фактора в формировании личности, то, должно быть, невозможно вы­ травить его у целого народа, не правда ли? Одно из наиболее любопытных описаний нарушений в области любви мы находим у антрополога Колина Торнбулла. В 1970-х годах Торнбулл провел два года среди иков, крохотного племени охогников, в отдаленном, пустынном горном районе Уганды. О про­ шлом иков он знал немного — лишь то, что их язык ближе к классическому древнеегипетскому языку Среднего Царства, чем к какому-либо живому язы­ ку. Он радовался возможности обосноваться в этом племени, потому что антропологу легче наблюдать за жизнедеятельностью именно небольшого и изолированного общества. Торнбулл вооружился известными представления­ ми антропологов о том, как работает общество, где основные занятия — это охота и собирание чего-либо годного в пищу. Обычно женщины собирают коренья, ягоды и прочие растения, составляющие основу рациона, а мужчины отправляются на охоту. Хотя охоте, связанной, в отличие от собирания ягод и прочего, с опасностью и треволнениями, придается огромное значение, про­ мысел женщин воспринимается как столь же важное занятие, поскольку бла­ годаря ему племени есть чем питаться каждый день. В соединении собирания и охоты — основа выживания. Подобные племена напрямую зависят от при­ роды и в силу этого вступают в глубокие мистические отношения с окружаю­ щей средой. Члены племени обладают качествами, которые мы очень высоко ценим: они гостеприимны, великодушны, привязчивы, честны и милосердны. Все эти черты настолько значимы для нас, что мы объединяем их под общим именем «добродетели»; если нас попросят определить человеческое существо высшей пробы, мы перечислим ровно те же качества, дополнив список таки­ ми понятиями, как сострадание, доброта и разумность.

Для членов же племени охотников все эти «добродетели» вытекают не из этических соображений. Ими движет не сознательный выбор, не идея пред­ почтительности именно такого поведения, но инстинктивная стратегия, на­ правленная на выживание. Маленькое замкнутое общество требует сосущес­ твования его членов, иначе оно распадется. Хотя наши предки также были охотниками и собирателями и от них мы унаследовали многие инстинкты и черты характера, теперь, в том обществе, где мы варимся, добродетели явля­ ются для нас малым подспорьем. Но мы все еще дорожим ими. Живя среди

иков, Торнбулл вопреки своим ожиданиям сначала с грустью, а затем с гне­ вом и ужасом наблюдал у детей, родителей и супругов отношение к любви не как к базовому чувству, а, скорее, как к «роскоши, позволительной лишь во времена излишеств». С этим племенем произошло нечто поистине чудовищ­ ное — ики разучились любить.

Когда-то давно ики были удачливыми охотниками. Но затем правитель­ ство Уганды запретило им охотиться в Национальном парке Кидепо, где они чувствовали себя как дома, и им пришлось прилагать немало усилий, чтобы найти пропитание и устроить свое хозяйство на соседней гористой террито­ рии, на пересохшей каменистой почве. Горы морщинились расщелинами, и нельзя было пройти и сотни ярдов по этой пустоши, не опасаясь сверзиться в довольно глубокое ущелье. Но больше икам было некуда податься. Засуха и голод преследовали три поколения, и в иках проснулись враждебность, эгоис­ тичность, скаредность. Любовь, как и все прочие так называемые добродете­ ли, была ими забыта. Они не могли позволить себе любить. Причина тому была чисто экономическая. Каждая секунда бодрствования — проведенная на корточках в уборной, отданная сексу (крайне редко) или же еде — посвяща­ лась чуткому обозрению горизонта в поисках пищи. «Однажды я видел, как двое юношей, забравшись на гребень горы, занимались мастурбацией. Воз­ буждая друг друга, они веселились, но умеренно, их действия никак не были продиктованы взаимной привязанностью. Они поглядывали по сторонам, бо­ ясь не заметить признаков чего-либо съестного». Шла постоянная жестокая борьба за каждый кусок. Базовые ценности утратили свою значимость. При­ ветствие, обращенное к члену семьи, к человеку того же племени и к чужаку, звучало одинаково: «Дай мне еды» или же «Дай мне табаку». Злорадство являлось высшей формой юмора, — ики с удовольствием строили козни друг другу, не делая исключения даже для своих детей, и, если злопыхательство имело успех, покатывались со смеху. Больше всего им нравилось врать, и как можно более убедительно, а также вынуждать других работать на себя. Успешно обманув кого-либо, они испытывали искренний восторг, но еще большее наслаждение получали, рассказывая о проделке и лицезрея муки несчастной жертвы. Стариков не кормили, считая, что на них не стоит переводить еду, их оставляли мучительно умирать в одиночестве. «На вто­ рой год засухи часто можно было видеть, как юноша разжимает зубы ста­ рику и извлекает еду, которую тот уже прожевал, но не успел проглотить». Детей выгоняли из дома по достижении трех лет, и они жили стаей, пред­ оставленные сами себе.

К родственникам, даже ближайшим, ики не испытывали привязанности. Смерть ребенка почиталась большой удачей. Торнбулл наблюдал, как мать положила ребенка на землю и отправилась по своим делам, а, вернувшись, обнаружила, что того утащил леопард. Происшествие напугало всех, в том числе и мать, но лишь потому, что это означало, во-первых, прекращение лактации у кормящей женщины, а во-вторых, угрозу, исходившую от прита­

124 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

ившегося неподалеку хищника. Никто не горевал о судьбе младенца. Ики выследили леопарда, убили его и съели «с потрохами и с ребенком».

Нашедший что-либо съедобное быстро пожирал добычу в укромном мес­ те. Понятия «хотеть» и «испытывать необходимость» обозначались в их языке одним словом. Они хотели только то, что было совершенно необходимо, и если у них и возникало желание помочь кому-нибудь, то только тогда, когда такая помощь обещала выгоду. Все ритуалы были преданы забвению. Ритуа­ лы влекут за собой устройство пиршества, а это усугубило бы голод. Самым неестественным, пожалуй, являлось то, что ики разучились смотреть друг другу в глаза. Даже в часы досуга, собираясь вместе, расщепляя ветки, они сосредоточивали свое внимание на движениях рук, а не на лицах. Если слу­ чайно их взгляды встречались — они тут же в замешательстве отводили глаза: не смели выказывать интерес к кому бы то ни было.

«Оказалось крайне сложно выявить у них хоть какие-то эмоции», — писал Торнбулл. Все разнообразие эмоций сводилось к эгоистическим им­ пульсам. «Я не увидел семейной жизни в тех очевидных формах, в которых она представлена повсюду. Я не нашел ни одного намека на любовь, с ее стремлением к самопожертвованию, с сопутствующим ей осознанием собствен­ ной нецелостности и желанием соединиться сдругим человеком. Даже то, что лишь отдаленно можно назвать привязанностью, я наблюдал в предельно редуцированной форме... В жизни племени не было местадля такой роскоши, как семейные отношения и любовь. В царстве голода подобная роскошь обо­ рачивается смертью... Личность ни в чем не заявляла о себе... Вдетях, как и в престарелых родителях, видели только обузу. Всякий, кто не мог сам позабо­ титься о себе, мешал выжить другим».

С тяжелым сердцем Торнбулл покинул иков и пустился в обратную доро­ гу, назад к цивилизации. Спустя год он вернулся к икам. Сезон выпал очень плодородный, и поля принесли обильный урожай. Но, к своему ужасу, Торн­ булл обнаружил, что в племени царили прежние нравы. Изобилие пришло слишком поздно. Равнодушие, подобно сорняку, пустило корни и цвело пыш­ ным цветом, распространяясь вширь. Семьи не возродились ни в эмоцио­ нальном плане, ни экономически. Ики по-прежнему не имели представления о дружбе и не испытывали уважения к жизни как таковой. Торнбилл, ужаса­ ясь тому, что произошло с иками, думал и обо всем человечестве, которому, столкнись оно с такими же лишениями, придется аналогично этому племени совершать решительный выбор.

История иков леденит душу. Но если любовь можно так быстро вытра­ вить из жизни целого племени, следовательно, она не является необходи­ мостью, она только роскошь или даже выдумка. Этот вывод страшен. Он страшен потому, что поселяет сомнения в стойкости любви. Действительно, ики быстро избавились от любви и стали относиться к ней как к чему-то глупому и опасному, как к пустой трате энергии. Любовь властна не над всеми. Она может уйти навсегда, подобно сложной мелодии, которую некомувоспроизвести.

Чему учит нас бедственное состояние иков? Находятся ли ему аналогии в западном обществе, где родители оказываются в домах для престарелых, дети проводят целый день в государственных учреждениях, где своекорыстие вы­ теснило заботу об общем благе, где мы тоскуем о больших семьях и надежных друзьях? Может ли так быть, что ценности, которыми мы дорожим, не прису­ щи человеку как таковому, но являются лишь побочным продуктом опреде­ ленной стратегии выживания общества? Я привела два примера. В одном случае любовь была убита мозговым нарушением, в другом она уступила приспособленческой линии развития. Оба они объединяются тем, что ис­ чезновение эмоций связано с повреждениями, нанесенными нервной сис­ теме, и этот факт заставляет задуматься о последствиях такого скрытого зла, как детские психологические травмы, а также о том, к чему ведет голод или недоедание. Мало кто задается вопросом, что произошло бы с психикой детей из Сомали, если бы они остались в живых. Мы связываем нарушения в развитии мозга с недоеданием, однако голод ассоциируется у нас только с нарушением прав человека. Любовь предполагает отстранение от бедствий. На примере иков мы видим, что представляет собой человек с такими нарушениями нервной системы, которые привели к ампутации спо­ собности любить.

Если способность к любви может быть поражена, следовательно, она яв­ ляется физической реальностью, материей. В какой части тела она сосредото­ чена? Когда У.-Г. Ауден писал о таинственном процессе, «когда усилием хи­ мической реакции любовь ширится и надежда прорастает в сердце», он, гово­ ря о романтической любви, напоминал нам и об органике взаимной тяги. Люди отвели любви место в сердце, возможно, из-за его тяжелых, спаситель­ но-регулярных ударов — степа, сопровождающего нас до и после первого вздоха. В древнеегипетском языке мы находим подтверждение того, насколь­ ко древни представления о сердце как о чертоге любви и вместилище других эмоций. АЬ, иероглиф, означающий сердце, представляет собой фигурку тан­ цующего человека. Сердце откликается на вздох и помысел любимого челове­ ка. Не зная, в каком именно органе нашего тела мужает любовь, мы предпол­ агаем, что ее следует искать в той области, где под охраной ребер бодрствует самый неугомонный и шумный жилец. Разве не странно, что люди так часто размышляют именно о нем? Изображение сердца украшает почтовые карточ­ ки, донорские пункты, кофейные чашки, наклейки. Настоящее сердце, от­ крывающееся, например, взгляду хирурга, кажется слишком невзрачным по отношению к тому количеству эмоциональных состояний, которое мы с ним связываем. Мы говорим: «Из самого средоточия сердца», словно речь идет о матрешке; словно в глубине подземелья проложен лабиринт наших чувств. Любовь настолько тиранична и упряма, что она обязательно должна иметь некий источник (если не вмешивать в дело властных богов и богинь или же колдунов), и этот источник находится в никому неведомом органе, в опреде­ ленном сцеплении клеток. Не зарождается ли любовь в мозге человека? Или