ное отношение к полу, она эффективна, только если не осложнена взаимоот­ ношениями мужчин и женщин. Поэтому участницы экспедиций обычно ста­ раются не акцентировать свои достоинства: не носят вызывающей одежды, тщательно убирают волосы, чтобы не высвободить ненароком «демона-иску- сителя».

То же самое происходит на поприще электроники. В прошлом году с большой шумихой четыре известные дикторши телевидения коротко постриг­ лись. Что меня сильнее всего поразило, так это поднятый вокруг гвалт. Дебо­ ра Норвил из шоу «Тудей» сказала: «Мои волосы принадлежат не мне, а телевидению». После интервью с Борисом Ельциным Барбара Вальтере полу­ чила множество комплиментов, однако она с изумлением обнаружила, что изрядное количество похвал вызвала ее стрижка. Медиа вырабатывают так­ тику, исходя из того, что длинные волосы выглядят слишком вампирично, лишают женщину искренности и необходимой авторитетности. Изменению длины волос соответствует движение по шкале сексуальности. «Теперь моя жизнь должна пойти по новому руслу, — сказала Диана Соуйер из «Прим тайм лайф» в интервью для «Ньюсуик», — мне предстоит долгий поиск материалов для репортажа, — вы можете судить об этом уже по моим волосам!» Говорят, ее муж жаловался, что он ложится спать с сексуальным символом, а просыпается «рядом с Питером Пеном».

Не только люди зациклены на волосах. Многие приматы часами ко­ пошатся друг у друга в шерсти — не только из соображений гигиены, но и с тем, чтобы завязать отношения. Некоторые млекопитающие обожают чистить друг друга. Возможно, поэтому мы, словно в гипнозе, с восторгом играем волосами наших любимых. Уход за волосами почти всегда требует участия других лиц. Мы посещаем парикмахерские, специальные салоны красоты. Готовясь к встрече с возлюбленным, мы одержимы идеей получше причесать­ ся. Волосы кажутся нам живыми, хотя они состоят из мертвых клеток. Они переливаются. Они находятся в постоянном движении. На какое-то время мы подчиняем их, стрижем и красим, но они снова отрастают и отбиваются от рук. В этом мы склонны видеть эхо строптивости природы. Люди часто жалу­ ются, что волосы «непослушны», что «с ними ничего нельзя поделать», что они «торчат во все стороны» и привести их в надлежащий вид нет никакой надежды, — иной раз нас это пугает. Несмотря на постоянные усилия, волосы не терпят полного контроля над собой. Как не терпят его наши чувства. Как не терпим его мы сами.

ЖЕНЩИНЫ И ЛОШАДИ

— Лоренцо, мой красавец, мой мальчик!.. — говорит женщина в галифе, целуя в нос высокого, черного жеребца.

Он впитывает ее глубокое дыхание, словно они два спящих любовника. Она проводит пальцем по его мягким губам. Снаряжение болтается у нее на

плече, она поглаживает его бок, грудную клетку — и вот уже подтягивает кожаные подпруги и ремни. Каждый рывок сопровождается его едва слыш­ ной жалобой. Она вскакивает на него, слегка трогает его бока пятками — и они начинают двигаться, в одном ритме, слитые воедино.

Мы находимся в «Клэримонт райдинг акэдеми», в центральной части Манхэттена, где даже лошади — собственники. Лошадь прогуливается по по­ мещению, и потолокдрожит, словно от шагов каменного гостя. В углу между досками сыплется мелкий дождик, потом перестает. Лоренцо переходит на медленный, легкий галоп. Четыре девочки, присутствующие на занятии, тоже двинулись галопом вдоль стен арены. Мало что может сравниться по красоте с лицами глубоко сосредоточенных десятилетнихдевочек. Несмотря на тени, которые отбрасываются полями черных специальных шапочек, видно, что их лица пылают, нагретые внутренним электричеством энтузиазма. Тела поют хвалу дисциплине, но глаза сияют, словно они из вольфрама, — как будто омыты чистыми струями света.

—Я одновременно начала ходить на сеансы психоанализа и купила ло­ шадь, — говорит Джейн Мари, садясь на гнедого породистого жеребца, по кличке Кахлуа.

Яставлю ногу в стремя каштанового Кранча, и мы отправляемся на прогулку в Центральный парк. Специалист по кукольной культуре Японии, Джейн Мари разрывается между изучением религий и выездкой. Она выросла

вМонтано, ходила в школу в Колорадо и не может припомнить периода жизни, не связанного с лошадьми. Машина «скорой помощи» с воем несется позади нас, мигая красным глазом. Пешеходы останавливаются и провожают ее взглядом, но жеребцы не поводят и глазом. Они привыкли к неудобствам города, к плотным толпам людей и машин между Клэримонт и парком. Три маленькие девочки с рюкзачками за спиной возвращаются из школы. Они бросаются к нам с криками: «Аможно их погладить?» По очереди прикасают­ ся крохотными ладошками к мягким губам лошадей и тут же, испугавшись, отбегают. Светофор подмигивает нам, мы пересекаем улицу, оказываемся на дорожке парка и переходим на легкую рысь.

—И как обстояло дело с психоанализом? — спрашиваю я.

—Я все время рассказывала о том, ιαικ обстоитдело с выездкой, поэтому первые месяцы мой психоаналитик, наверное, думал: «Что ж, ей просто надо дать насытиться этой темой, а потом уж мы перейдем к более серьезным материям». Но, знаете, этой теме не было конца. Я только и говорила, что

олошади и ее успехах. Например, лошадь и упряма и податлива, как человек. В терминах психоанализа можно говорить о механизме ее сопро­ тивляемости. Лошадь никогда нельзя бить по голове, чтобы добиться пос­ лушания. Люди регистрируют предметы в форме понятий. Опыт перене­ сенных травм заставляет лошадь запоминать сигнал телом. Со временем я обнаружила, что кто-то раньше обижал мою лошадь, пытаясь превратить ее

взапуганного пони.

Кахлуа цокает по камням, присыпанным песком, высекая звук, как при трении кремней. Эта дробь, приглушенная мягким песком, волнует верховых лошадей. По-видимому, в ней им чудится что-то незнакомое и насторажива­ ющее. Вместо того чтобы двигаться на дистанции, лошади вдут бок о бок, как будто выбивая ноты, соединяющиеся в один аккорд. Жесткость и пружинис­ тость. Дикость и смирение. Сдержанность и паника. Грация и сила.

— Объезжая лошадь, — продолжает Джейн Мари, — вы стараетесь с са­ мого начала раскрыть ее потенциал и в то же время приучить ее не бояться других лошадей, наездников и вообще людей. Своему психоаналитику я рас­ сказывала о сопротивлении, которое оказывает лошадь, — но речь шла не только о ней, обо мне тоже.

Мой жеребец встряхивает гривой и прижимает уши, демонстрируя неудо­ вольствие. Всеми доступными мне способами я пытаюсь его образумить и вынудить к приличному поведению. Кранч успокаивается, я бормочу какието слова одобрения и глажу его по загривку. Гнедой Джейн Мари переходит на короткую рысь, бросаясь вперед на невидимого врага, сжимаясь и рас­ прямляясь в стремительном полете. Руки Джейн Мари двигаются синхронно телу; глубоко сидя в седле, она пускает жеребца крупной рысью, и его ноги работают, словно поршни. Его шея изгибается, он рвется вверх. Кажется, будто он прорвал время и завис над двигающимися стрелками жизни. Точно такое же впечатление производит водолаз, который, достигнув безмолвных пучин, вдруг взмывает над водой, с трудом переводя дыхание.

— Что труднее всего осознать при верховой езде, — говорит Джейн Мари, — так это необходимость привести в гармонию два центра тяжести. Люди часто полагают, что, дрессируя лошадь, они перекраивают ее поведение на человеческий лад. На самом деле главное — это научить лошадь перено­ сить центр тяжести, когда на нее садится наездник. «Перецентровки» требуют вообще любые отношения. Это то, что мы должны делать, сближаясь с други­ ми людьми. У всех у нас разные центры тяжести.

Невольно она слегка перемещается в седле в поисках оптимального пол­ ожения. Неожиданно я замечаю надпись «Патагония» на ее зеленом жакете. Много лет назад, когда я была в Патагонии, я видела наездницу на черном андалузском жеребце. Его хвост касался земли, а длинная шелковистая грива плескалась на ветру, как знамя. Роскошные черные волосы наездницы тоже трепал ветер. Легким галопом всадница и конь, слитые воедино, проплывали над золотисто-зеленоватой галькой пляжа. Сидя на лошади без седла, облада­ тельница великолепных волос, казалось, была погружена то ли в сон, то ли в мечты.

— И что самое поразительное, женщины вполне могут обходиться без человеческих отношений, довольствуясь общением с лошадью, — продолжает Джейн Мари. — Существует несметное количество форм сближения, но люди зациклены лишь на одной — сексуальной. Каким жалким выглядел мой же­ ребец, когда я его купила! Но со временем он похорошел, приобрел грациоз­

ность. Он совершенно преобразился. Изменились его посадка, пропорции тела. Он стал вести себя по-другому, потому что сдвиги произошли не только во внешности, но и в характере.

—А что он значил для вас?

—Иметь лошадь — все равно что иметь две пары ног, готовые умчать вас от всех. Я выросла на северо-западе Монтано, а там девочки с самого раннего возраста становятся объектами жестокости и насилия. Лошадь спасала от злок­ лючений. На ней можно было скрыться от бед. Но дело не только в этом. Я не знала депрессий подросткового возраста именно потому, что у меня была лошадь. Другие двенадцати-четырнадцатилетние девочки часами простаивали

узеркала, колдуя над прической и гадая, обратит ли какой-нибудь мальчик на них внимание или нет. Я же чистила мою лошадь и расчесывала ей хвост. Это, естественно, отвлекало меня от мыслей о том, в каком состоянии мои волосы и есть ли у меня прыщи на лице. Что меня беспокоило, так это в каком состоянии находятся копыта моей лошади и как выглядит ее шерсть. Вечерами я осторожно заплетала ей гриву, стараясь не выдрать ни единого волоска, и приводила в порядок ее хвост.

—По-моему, кони совсем не являются суррогатом партнера по жизни. Они воплощения нас самих.

Дорожки устланы листьями. Копыта выбивают сухой, ритмичный глухо­ ватый звук. Фонари вьются вдоль тропинок, полные золотистого румянца. Птицы облепили верхушки деревьев и кусты. Воробьи, зяблики, голубые сойки и кардиналы клюют семена и дикие ягоды. Вороны, голуби, чайки и другие любители падали и отбросов копаются в мусорных контейнерах. Дятлы извлекают впавших в спячку насекомых из-под коры деревьев. Камни

ижелезо города согнали птиц в парк, где еще кишат летучие мыши и насекомые. В этом обширном оазисе гнездится дикость, разыгрываются самой природой древние драмы во всей их простоте и сокрушительности, как в каких-нибудь Альпийских лугах или глубоких пещерах Нью-Мек­ сико. Ноябрь — месяц ветров, время зажигать костры, поклоняться пред­ кам; период холодов, мертвый сезон. Облака затягивают небо, и солнце прорезает их широкими лезвиями света. Где-то далёко город запускает гигантские механизмы, выдыхает клубы запахов, метит в цель ярко-красным лазером, что-то производит, подводит баланс. А любовь, как уровень цен на бирже, то взлетает, то падает. «Цок-цок... цок-цок...». В просветах между деревьями нам порой становятся видны минареты техномекки. Но пока мы принадлежим лесу, лугам, — одинокие путники, мы взрываем настил из листьев, укрывающий землю.

—В Колорадо, где была моя конюшня, — говорит Джейн Мари, — при лошадях состояло много женщин. Я заметила, что они переносили свои ком­ плексы и мании на лошадей. Например, помню одну женщину лет пятидеся­ ти, отличавшуюся тучностью, — она ездила на раскормленных лошадях. Рабо­ тала она сиделкой — помогала людям соединить физическое и внутреннее

здоровье. Я обратила внимание, что с лошадьми она обращается как с пациен­ тами. Стоило лошади получить травму, как она начинала нянчиться с ней. Какую бы тему для разговора она ни выбирала — здоровье или лошадей, — она использовала ту терминологию, которой ее научили в студенческие годы. Она имела дело с детьми, страдавшимй от разных патологий, и, как я убеди­ лась, была особенно внимательна к лошадям, у которых наблюдались какиенибудь изъяны.

Мы двигаемся по узкой тропинке, кусты хлещут нас, словно проволоч­ ные веники, и мы пригибаемся, стараясь защитить глаза.

—Там была еще шестнадцатилетняя девушка, Ким, которая владела луч­ шей лошадью, зарекомендовавшей себя задолго до того, как стала ее собствен­ ностью. Тетка этой девушки, ненамного опередившая в возрасте свою пле­ мянницу, родилась калекой: одна нога сильно короче другой. Но она очень интересовалась лошадьми. Ее родители были богаты и не жалели энергии и средств для того, чтобы сделать из нее первоклассную наездницу. И девушка действительно сумеладостичь вершин в выездке. Она пользовалась стремена­ ми, разными по длине. После ее смерти Ким унаследовала ее лошадей и все снаряжение. Ким восхищалась всем этим даром, но в ее манере держаться на лошади чувствовалась грусть: она тосковала по тетке, к которой относилась с любовью и сочувствием. Эта печаль то и дело всплывала на поверхность, — Ким часто говорила о своей тете. Так вот, для нее забота о лошадях была данью памяти. И у каждой наездницы были свои причины обратиться к конному спорту. У каждой находилось больное место, требовавшее врачева­ ния. Мне кажется, многие обрели себя благодаря лошадям.

—А как складывались у вас отношения с вашей лошадью? — спрашиваю

я.

Мы выезжаем на более широкую дорожку. Стайка птиц взмывает над нами, словно кто-то бросил щепотку перца. Месяц прорывается сквозь обла­ ка. Он повисает так низко, что кажется, будто он попал за решетку, сплетен­ ную из ветвей деревьев.

—Моему коню было три года — вполне сознательный возраст. Я видела

внем друга. Его звали Бу Редли, — я назвала его так в честь героя книги «Убить пересмешника». У нас было много приключений, и сгущенность эмо­ ций в некоторых случаях могла сравниться с религиозным переживанием. Помню, как-то вечером мы въехали на вершину холма в Колорадо — и в ту же секунду налетела гроза. Конечно же, все знали историю о том, как некий всадник пал, сраженный молнией. Вы объезжаете местность, представляя со­ бой самую высокую точку ландшафта; уздечка, седло — во всем этом есть металлические вкрапления. Так вот, я сидела на лошади, прекрасно осозна­ вая, что являю собой замечательную мишень, а гроза надвигалась. Я понима­ ла — нужно что-то предпринять. Лошадь нервничала, и я решила положиться на ее интуитивное стремление скрыться. И мы помчались сломя голову. По­ верьте, спуск с холма на бешеной скорости очень опасен. Мне никогда еще не

170 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

приходилось сидеть на лошади, развившей такой бег, хотя я сызмальства привыкла к скаковым коням. Мы буквально летели над землей. Когда мы наконец оказались внизу, пот лил с нас ручьями. У меня было такое чувство, будто и я и мой конь вернулись к жизни после тяжкой болезни. Да, мы пережили немало приключений, Бу и я.

Козодои парят низко над деревьями. Мы поворачиваем назад, к акаде­ мии, а они летят раскрыв клювы, всасывая мошкару. Точно так же китовые усы процеживают океан. Как только последние насекомые исчезнут, козодои начнут миграцию на юг.

— Проскакав на лошади под молниями и громом, я поняла, что имеют в виду мистики под религиозным экстазом, — говорит Джейн Мари.

Да, возможно, что-то подобное можно испытать, когда входишь в ко­ нюшню глубокой ночью и видишь спящих лошадей. Или поджидаешь, сидя рядом с ними, пока они проснутся. Или присутствуешь при смерти лошади. Любой из этих опытов позволяет прикоснуться к миру животных, который внезапно открывается для вас.

Мы опять в аристократическом районе. Какой-то юноша в кожаном пид­ жаке, беззаботно прислонившийся к двери, злобно смотрит на нас, щурится на наши костюмы для верховой езды и черные блестящие сапоги. Перекаты­ вая зубочистку во рту, он цедит: «Эй, красотки, теперь вы знаете, как надо обращаться с мужьями».

Три маленькие девочки бурно выражают восторг, завидев нас. В большом городе все девочки мечтают о лошадях вне зависимости от того, к какой культуре они принадлежат и имели ли когда-нибудь дело с этими животны­ ми. Они придумывают истории о единорогах, им дарят игрушечных лошадок и длинношерстных пони, которым можно расчесывать гриву и хвост. Это дает о себе знать древний код, запрятанный глубоко в подсознании. Лошади — это наше общее наваждение. Они заставляют нас задыхаться от почти религи­ озного восторга.

В древности лошадь почиталась во всей Европе. Этот культ особенно расцвел во времена распространения христианства. В XII веке ирландские короли устраивали церемонии символического рождения из тела богини Эпоны (связанной с культом божественной лошади). Ее изображение, 350 футов в высоту, сохранилось в Беркшире, в Англии, и привлекает толпы туристов. Долгое время эта богиня была известна всему западному миру. Короля и королеву, правивших в области, соответствующей современному графству Кенг, звали Хенгист и Хорса, что означает «жеребец» и «кобылица». Лошади своей взрывной чувственностью завоевали значительное место в воображении чело­ века. Полные интуитивного знания и мудрости, сладострастные, с крутыми бедрами, являющиеся в цокоте копыт и облаках пыли, они казались высши­ ми существами. Они обладают более тонким обонянием, чем люди, и могут в панике сорваться с места, предчувствуя раскаты грома, предуведомляя о зем­

летрясении, спасаясь от приближающегося хищника. Они провидят не хуже колдунов. Им уготована судьба жертвы, и поэтому они постоянно начеку. При малейшем несоответствии ситуации ожидаемому словно по тревоге моби­ лизуются все органы чувств, отбирая необходимую реакцию — ржание, дви­ жение назад или в сторону, поспешное бегство. Лошади не тратят время на анализ того, насколько серьезна опасность. Они реагируют на нее, едва им почудится дисгармония — в порыве ветра, обрушивающегося на листья, в мерцающей тени, наслаивающейся на лунный свет. Пугливость таится в коп­ ытах лошадей. Наши далекие предки верили в их связь с иным миром, в то, что лошади — это четвероногие посланники запредельности. Людям свой­ ственно ощущение собственной неполноценности в сравнении с животными, даже теми, которых они приручили. Разве может быть образ более занимаю­ щий воображение, чем отважный, сильный, напряженный, как струна, конь, властно и презрительно бьющий землю копытом?

Лошадиная голова часто служила украшением дома и символизировала удачу. В Европе и Азии в культовых плясках изображается верховая езда на палке с лошадиной головой. Шаманы утверждают, что, зажав ногами конное божество, они поднимаются в воздух и устремляются на небеса. Когда умирал воин, считалось, что во время похоронной процессии конь везет его дух. В стременах укрепляли обувь умершего, но только носками назад, поскольку, по всеобщим представлениям, у духа были вывернутые наоборот ноги. В античности существовало убеждение, будто именно лоша­ ди отвозят умерших в загробное царство. Даже далекий северный бог Один задействован в культе лошадей, оставившем след на протяжении огромного пространства — вплоть до Индии. Как считали индусы, боги, умирая, пре­ вращались в лошадей. В Индии существовал особый ритуал, связанный с идеей плодородия: царица, отождествлявшая себя с богиней кобылицей Саранью, должна была взять детородный член умершего коня и возложить его между ног, что означало получение семени «сильного жеребца». Эта церемония объясняет одно из самых загадочных имен Одина — Вёльси, означающее одновременно «сын Бога» и «пенис коня». Пенис был почита­ емым «сыном» у кочевых племен, называвших себя вёльсунги (потомки Вёльси). Данный культ не ограничивается Скандинавией, — валлийцы тоже почитали прародителя бога-коня Велси (или Велса). Славяне обожествляли Волоса и верили, что внутренности и кровь жертвенного коня претворяют­ ся в живую воду. В честь Волоса вплоть до XVIII века каждую весну резали и кастрировали лошадей. Упорное почитание Волоса привело к тому, что он превратился в христианского святого Власа, существовавшего разве что в обличье языческого бога. Римляне связывали поклонение Лошади с месяцем октябрем. Известно, что существовал обычай отрезать «детород­ ный уд» у коней, которые приносились в жертву Артемиде. От союза Коня и Матери Земли произошли кентавры — полулюди-полукони. В индийс­ ких мифах эти существа получили имя гандхарвы. Они представлялись

полубогами, ловкими танцорами, исполненными похоти. В Греции счита­ лось, что крылатый конь Пегас доставлял героев на небеса, тогда как не­ уемные кентавры бродили по земле, вынашивая очередную проказу, выис­ кивая молодых женщин, которых они похищали для себя. У шведов быто­ вало представление о коне и о его жрицах, носивших маски лошади и нападавших на королей.

Еще в XVI веке европейцы проливали кровь лошадей за день до Рождес­ тва как знак жертвоприношения Белой Кобылице и «седлали» деревянного коня-палку на Новый год. До сих пор мы дарим детям таких игрушечных лошадок, не имея понятия, что обычай этот восходит к языческому культу лошади, с его бешеными плясками. Подкова, которую мы прибиваем над дверью на счастье, символизирует вульву богини-кобылицы. Древние наро­ ды, от кельтов до индусов, с почтением относились к этому символу. Они носили подкову как амулет и строили храмы, имитируя ее форму. Действи­ тельно, самые ранние из известных в Западной Европе изображений — отно­ сящиеся к эпохе палеолита пещерные рисунки в Кастельмерле — представля­ ют собой вульву. В Греции форма вульвы отразилась в последней букве алфа­ вита — омеге, возвращающей нас вновь к альфе в знак воскрешения, следу­ ющего за концом жизни. Возможно, идея украшать место обитания изобра­ жением вульвы лошади кажется довольно странной, однако вспомним, что древние римляне повязывали детям на шею амулеты в форме пениса, чтобы отпугнуть злых духов, а в средние века у входа в церковь красовались симво­ лы женских гениталий, исполнявшие те же функции. В XVIII веке в Европе слово «подкова» могло использоваться как эвфемистическое название для женских гениталий (так, лишенная девственности девушка говорила, что она «потеряла подкову»). В лошадях люди всегда видели воплощение своей пер­ вобытной дикости, которой они воздавали почести, поклоняясь Белой Кобы­ лице, и знаком которой стала ее вульва. В ее тайном убежище женское и мужское начало соединялись, возобновляя дары природы — орехи и яго­ ды, — оберегая животных и их детенышей, охраняя людей, способных к возрождению.

Некоторые женщины обнимают лошадей, видя в них восстановительное начало, волшебных проводников. Верховая езда для них — средство совер­ шенствования души. Других связывает с лошадьми более древнее и сексуаль­ ное чувство. Во всяком случае, слепое увлечение лошадьми дает о себе знать в раннем возрасте, на подступах к отрочеству.

Расставшись с «Клэримонт акэдеми», я отправилась в глубь страны, чтобы встретиться с психоаналитиком, имеющим дело с девочками-под- ростками. Это была женщина, и жила она в городке на берегу озера. Там, в этом заповеднике птиц, стране фермеров, кони — атрибут повседневности, а вдоль дороги стоят знаки, запрещающие въезд на лошадях на скоростное шоссе.

Городки на окраине штата Нью-Йорк похожи на станции у железных дорог, куда то и дело стекаются сотни людей: кто-то тащит мешок тревог и сомнений; другой стремительно несется по скользкому коридору юности; этот с трудом волочит за собой сухой ствол травмы; иные только что прибыли из пригорода надежды; некоторые озабочены расписанием — и все стремятся куда-то уехать; те, кому свойственно думать, похожи на драгоценную оправу; кто стареет, лицом начинает напоминать солнечные часы; отчаявшиеся и оди­ нокие берут билет на поезд в просторы никуда и безрассудно устремляются в край неведомого. На окраине городка, где я жила, заброшенное депо, пре­ вращенное в ресторан, называлось «Станция» и напоминало о тех време­ нах, когда поезда плелись по длинному полотну до Манхэттена. Когда-то давно стрелки часов, находившихся внутри ресторана, замерли на цифрах 6:22 — в это время последний железный конь покидал город. Однако по­ езда не остановили своего бега. В сотрясающихся, тесных вагонах люди встречаются. Они слышат сонное дыхание пассажиров в соседних купе. И вот уже все знают друг друга — по рассказам или лично. Вагон-ресто- ран — вот Итака современности.

В центре города, в здании из красного кирпича — бывшей школе, пере­ оборудованной под магазины, — «Кафе Девитт» небрежно раскинуло столики в просторном, открытом коридоре. Сюда все приходят на ланч. Обедающие наблюдают за снующими мимо людьми и обмениваются с ними приветстви­ ями. За ланчем я и встретилась с Линдой. Живая, очаровательная женщина лет пятидесяти, с короткими, светлыми волнистыми волосами и огромны­ ми проницательными глазами, она работает психологом в клинике. Ей доводится часто иметь дело с девочками и женщинами. Покончив с сала­ том и пшеничным хлебом, сдобренным медом, мы заговорили о любви к лошадям. Лошади с детства восхищали меня. Линда не разделяла эту страсть, однако ей приходилось сталкиваться с этим чувством в своих маленьких пациентках.

—Любовь к лошадям редко зарождается в девочках, не достигших девяти или десяти лет, — сказала Линда. — До этого возраста им нравятся игрушеч­ ные пони или единороги. Страсть к лошадям просыпается в период полового созревания. На глубинном уровне ее можно расценивать как пробуждение в девочке чувственности, еще не привязанной к области гениталий. Знакомые мальчики не соответствуют тому, что они начинают чувствовать.

—То есть их распирает чувственность совершенно свободная, не имею­ щая еще ни имени, ни реальных очертаний? — спросила я.

— Да, ведь лошадь это в каком-то смысле бесполое животное. Даже кобыла источает фаллическую силу — гибкой силой и рослостью. И вместе с тем в ней есть изящество и красота, отвечающие эстетическим запросам девочки.

— Когда я была маленькая, — призналась я, — меня преследовало жела­ ние превратиться в лошадь.

— Да, — кивнула Линда. — По соседству со мной жили две девочки, которых я наблюдала. Они ездили верхом, собирали игрушечных лошадок и рисовали только лошадей. Но больше всего они любили ездить друг на друге верхом, бегать и скакать, притворяясь лошадьми. Как мне кажется, такое поведение было попыткой создать идеальный образ самих себя, — попыткой, предпринимавшейся еще до того, как они соотнесли себя с миром, с сексуаль­ ностью, связывающей мужчин и женщин. Девочки на какое-то время стано­ вились свободными, сильными и дикими. Я тоже в детстве испытывала нечто подобное, хотя лошади никогда не тревожили мое воображение.

Ее рассказ пробудил во мне рой воспоминаний. Когда мне было двенад­ цать, вся моя любовь была сосредоточена на лошадях. Хотя я держала это чувство, всепоглощающее и безымянное, втайне, в своей мании я не была одинока. Детские психологи не видят в любви к лошадям специального этапа в предподростковом развитии девочек, однако я провела неформальный опрос и выяснила, что восемь девочек из десяти проходят через период обожания лошадей. Мальчикам тоже нравятся лошади, и они часто очаровываются ими, но им не свойственна болезненная тоска по ним. Эта тоска, властная и навяз­ чивая, обычно пронизывающая отношения между влюбленными, пропитыва­ ет каждую каплю жизни девочки, наполняет ее восторгом, заставляет грезить среди бела дня, придает смысл ее существованию. Любая девочка в состоянии нарисовать лошадь, даже если у нее нет особых способностей к рисованию, и часто поля тетрадей школьниц заняты изображениями лошадиных профилей. Девочки любят играть фигурками лошадей, они читают книги об этих живот­ ных и придумывают игры, в которых скачут верхом или же сами превраща­ ются в породистых рысаков. Когда я только начинала писать, я решиладелать газету о лошадях для соседских ребятишек, но, поняв, сколько реально време­ ни займет ее тиражирование вручную, отказалась от этой идеи. Тогда я при­ нялась за рассказ о лошади по имени Сторми и о девочке, подружившейся с ней. Удивительно, сколько девочек покупают альбомы для наклеек. У меня до сих пор сохранился альбом, который я начала в день, когда мне исполни­ лось двенадцать, и он вполне соответствует состоянию души, пораженной типичной болезнью — маниакальной любовью к лошадям. Он открывается анонимной «Молитвой лошади», сочинением в стиле поэзии Дикенс, в кото­ ром содержится призыв к трепетному обращению с лошадьми, заканчиваю­ щийся словами: «Не сочтите мою просьбудерзкой, ибо я обращаюсь к вам от имени Того, Кто Был Рожден в Конюшне. Аминь!» Пожелтевшие страницы распухли от черно-белых фотографий лошадей, рисунков, вырезок из газет со сведениями о продающихся лошадях; с отчетами о различных шоу и с истори­ ями об этих животных; открыток с изображением коней и ковбоев, а еще юношей и девушек, сидящих среди табуна на выпасе, и шральных карт (вос­ ьмерок пик) с лошадиной головой на «рубашке». Есть тут и портрет девочки по имени Гайли, счастливо улыбающейся рядом с белой лошадью, многочис­ ленные изображения арабских скакунов, оставленных хозяевами наконезаво-

де, кадры из фильма, где Кларк Гейбл и Кэрол Ломбард играют с жеребен­ ком, и, наконец, гордость коллекции —я рядом с Галлантом Мастерписом, ло­ шадью, не имевшей в моем представлении равных по красоте и силе. Моя неземная улыбка говорит о том, что, прикоснувшись к этому высшему созда­ нию, я шагнула во врата рая. Иногда владелец лошади позволял мне чистить чистокровного красавца. Как-то раз, на выгоне, он посадил меня на лошадь

— и чуть было не заработал инфаркт, поскольку та вдруг понесла. Я сосколь­ знула вперед, к шее коня, но держалась и умудрялась не упасть. Не прошло и нескольких минут, как хозяин лошади поймал нас. От страха он пребывал в шоке. Что до меня, то я висела, вцепившись в гриву, в полной уверенности, что пережила лучшие минуты в своей жизни. Я записала в альбом и первую заученную мною наизусть поэму. Я читала ее перед классом и споткнулась на слове «конвульсивно». Поэма называлась «Баллада о Белом Жеребце». Это была сказка, в которой речь шла о первозданном гневе, лошадях-привидени- ях, мужественных охотниках, всевозможных красотах и о белоголовом жереб­ це, похожем на божество, — «одиноком, но свободном духе». Я до сих пор помню эту поэму.

Люди рано стали обожествлять лошадей, но женщины глубже, почти фи­ зиологически переживают связь с этими животными. Косвенно это явление касается и социологии. Насколько мне известно, достигшие шестнадцатиле­ тия девочки редко занимаются видами спорта, повышающими уровень адре­ налина, тренирующими нервы и сердце. Плавание воспринимается как спорт, «приемлемый для девочки», однако оно не загоняет до седьмого пота и не раскручивает спирали восторга. У мальчиков есть футбол, борьба, треки, бас­ кетбол, мотоциклы, — все это дает им ощущение опьянения силой и лов­ костью. Девочки же должны перекипать, зажатые в тиски неподвижности. И вот некоторые бегают на каток, другие увлекаются балетом и многие-многие обращаются к верховой езде.

Скачки напоминают гонки на машине или на лыжах: вы сливаетесь с телом лошади и осознаете себя в единстве с ним — и вот эту-то сложную структуру следует обучать и совершенствовать. Робкие и замкнутые люди, испытывающие отвращение к спортивным играм, занимаясь конным спор­ том, избавляются от чувства одиночества. Они преодолевают препятствия, мчатся наперегонки с ветром и окунаются в закрытый для всех мир, где им отведена роль суперменов. Лошадь измочаливает вас не меньше футбольной потасовки, но на высшем уровне конный спорт абстрактен: объездка, высшая школа верховой езды — разные грани искусства. Оно, это искусство, требует дисциплины буддистов, мускулов крепких, как у танцоров, гимнастической координации движений. Кроме того, речь идет о ремесле, — вы попадаете в своеобразное цеховое объединение, обладающее своей эзотерикой и особым языком. Неизменные атрибуты — галифе, голубые джинсы или бриджи — облегают икры и подчеркивают пол. Раньше женщины пользовались особы­ ми седлами и при езде были вынуждены бороться с длинными брюками, под

176 ЛЮБОВЬ В ИСТОРИИ

которые они надевали замшевые рейтузы. Казалось неприличным допустить, чтобы женщина сжимала ногами массивный корпус лошади. Женщины явля­ лись к портному и усаживались на нелепое дамское седло, чтобы тот мог правильно снять мерки наряда для верховой езды. Ни единого лишнего сви­ сающего ярда ткани не должно было быть, иначе она путалась в луке седла. Вероятно, прогулка в таком обмундировании — непростое дело. Удобно ли сидеть, если белье обтягивает одну ногу ниже лодыжки, а на другой ноге не доходит до колена?

Со временем пришла привычка справляться с трудностями. Женщина вскакивала на лошадь и отправлялась в леса или же петляла по пустынным тропам. На протяжении всей жизни она находила в таких прогулках возмож­ ность удрать от светских раутов, никого не обидев. Многих девочек лошади учили испытывать привязанность. С ними можно поговорить, их можно приласкать, доверить им свои незрелые соображения и секреты. В лошадях ярко выражено индивидуальное начало и вместе с тем они ни о чем не спрашивают и ни на чем не настаивают. Большие и сильные, они увозят в бьющее изобилие лета, или в миражи умирания осени, или в лопающийся хаос весны.

С возрастом женщина открывает, насколько легко сбрасываются все тя­ готы у дверей конюшни. Они ходят за лошадьми, пропитываются их теплом, ездят верхом. Лошади ни на что не жалуются, не испытывают отвращения к прогулкам, не нуждаются в машинах, не ограничивают сексуальные потреб­ ности, не обманывают. Считается дурным тоном акцентировать при езде дви­ жения таза, и все же движения бедер поневоле исполнены чувственности, хотя наездники и наездницы всегда горячо отрицают это. При легком галопе, при езде рысью движения тела очень напоминают то, что происходит во время полового акта. Простая истина состоит в том, что лошадь — это боль­ шая, живая сила, сжатая ногами, взмыленная и тихонько фыркающая. Мно­ гие предпочитают уходить от подобных ассоциаций с верховой ездой, но в истории такие сопоставления устойчивы.

Лошади очевидно сексуальны. Могучие создания, названные лошадьми, своими очертаниями и движениями говорят о мужественности. Когда у кобы­ лицы начинается период течки, она так меняется, что это бросается в глаза даже ребенку. У жеребцов член достигает огромного размера, и они покрыва­ ют кобыл, перебирая копытами, потряхивая гривой, стиснув зубы и испуская ржание. Но вопреки нашей привычке называть «жеребцом» похотливого муж­ чину редко какая женщина мечтает совокупиться с конем. Лошади только высвобождают их чувственность, но не возбуждают ее.

—Гавелок Эллис полагает, что для девочек верховая езда может быть равносильна мастурбации. Что вы об этом думаете? — спросила я Линду.

—Оседлав лошадь, девочка мчится по полям. Можно сказать, что у нее между ног зажат гигантский фаллос, и, когда клитор трется при езде, возни­ кают ощущения, похожие на то, что мы имеем в результате мастурбации. Для

девочки обычно это неожиданный опыт. Мало какая мать рассказывает своей дочери о механизме оргазма, о сексуальных возможностях вагины и клитора. Даже в наше время эта информация не доходит до девочек. Но этот тайный опыт иногда оказывается очень важным.

Когда я была в седьмом классе, лет в двенадцать-тринадцать, о двух своих излюбленных занятиях я не говорила ни одной душе. Мне казалось, что в них слишком много личною. В глубине нашего двора была гигантская перекладина в форме буквы Т. Дети часто кувыркались на ней. Я же обожала лезть по перекладине, и это происходило потому, что при движении я испы­ тывала оргазм. Возбуждение нарастало во мне, и я переживала полноценное сексуальное удовольствие, головокружительное, пугающее и восхитительное. Я снова и снова проделывала это упражнение, но не хотела ни с кем под­ елиться своим опытом. Конечно, я не понимала, что со мною происходит. Я не находила этому никакого объяснения и не знала, случается ли что-либо похожее с другими девочками. В тот год мы много занимались лазаньем на уроках гимнастики, и мне никогда не удавалось завершить упражнение, пос­ кольку на полпути я испытывала оргазм. Так вот, возможно, девочки, увле­ кающиеся верховой ездой, тоже обладают тайным опытом, о котором молчат. Во-первых, они не знают, как описать свое необычное переживание, а вовторых, оно связано с частями тела, о которых не принято говорить.

В детстве я была настоящим сорванцом и очень гордилась этим. Мне казалось, что, поступая как мальчишка, я перестаю быть девочкой. Я не сомневалась в том, что у мальчиков гораздо более интересная и разнообразная жизнь. Конечно, женщины, твердо стоящие на позициях феминизма, ощу­ щают себя равными мужчинам. Но я всегда чувствовала разницу между нами и ними — во всем: в физиологии, в сферах интересов, в обращении с собственным телом, в отношениях с другими людьми. Наше внутреннее «я», то, что определяет нашу сексуальную принадлежность, трудно разгля­ деть. Разве лишь при помощи специального зеркальца. Наше лоно укрыто от глаз. Мальчикам проще. Свидетельства их половой принадлежности на­ ходятся снаружи. Они легко могут быть предъявлены, не то что наша вагина. Как нам заглянуть в нее? Приходится искать партнера, который захочет рассмотреть ее поближе, исследовать закоулки, — и оказывается, что это удивительно приятно.

—Потому что таким образом мы знакомимся с неведомой частью самих себя, — добавила я.

—Знакомимся, и находим ее интересной и красивой. Мне кажется, что

переживание половой принадлежности как таинства присуще всем. Но муж­ чины и женщины изначально по-разному воспринимают мир. Мужчины за­ владевают им, проникают в него, попадают в цель...

— Играют в гольф, забивают мячи...

Она засмеялась.

— Именно. Женщины обнимают ногами бока лошадей. За любовью к

лошадям скрывается сексуальная энергия, которая должна быть направлена на мужчину. В определенном возрасте девочки начинают понимать, что они переболели лошадьми. Мне кажется, лошади более значимы для маленьких девочек, протестующих против путей форсирования женственности, навязан­ ных обществом. Эти пути являются некой константой, хотя существует ог­ ромная разница между современными девочками и девочками нашего детства. Помню, я запоем читала книги о диких животных, об одиноких волках, о собаках, разлученных с хозяевами и вынужденных приспосабливаться к жиз­ ни на свободе. Мне нравилась независимость и дикость их нравов. Как толь­ ко чудовище превращалось в обыкновенного человека, история теряла для меня всякую привлекательность. Мне всегда казалось, что это превращение, происходящее ближе к концу сказки, — словно кто-то тащит читателя назад, в повседневность, — не что иное, как предательство по отношению к тому, о чем говорилось раньше. Нам нравятся чудища, нелепые, грубые, — скрываю­ щие под гротескной внешностью нежное сердце. И вот чудище становится человеком — красивым, большим, похожим на Дана Квейла. Кто же будет изрыгать проклятия?

Со смехом я рассказала ей, что рядом с моей постелью висели две фотографии, заботливо помещенные в рамочки, — кадры из фильма Жана Кокто «Красавица и Чудовище». В волшебных сказках женщины часто выходят замуж за животных, и не все они превращаются потом в принцев.

—Как вы думаете, почему женщины привязываются к чудищам? — спро­

сила я.

—Разгадка состоит в их сексуальной силе, огромной и грозной, а следовательно, возбуждающей и продуктивной. В социальном и сексуаль­ ном отношении многие женщины находят глубокое удовлетворение в уни­ чижении, и не потому, что оно позволяет им снять с себя бремя ответ­ ственности, хотя этот фактор, конечно, был важен в пятидесятые годы. Когда вы стоите на берегу океана и впитываете его необузданную силу, вас охватывает трепет. Самолет идет на посадку, мотор работает, машина дро­ жит и ревет — и я волнуюсь, я люблю эту махину. Женщинам не так уж часто приходится отстаивать свою половую принадлежность. Чудище пред­ ставляет собой сексуальную силу, дающую ощущение того, что где-то глу­ боко внутри в нем таится уязвимое существо, которое можно увидеть и погладить. Это чувство придает женщинам уверенности. Сколько женщин влюбляется в ковбоев! Безразлично, действительно ли ковбой — это Маль­ боро с ранчо или нет. Их привлекают жесткость, молчаливость — допуска­ ющие возможность почувствовать себя избранницей, той единственной, кто найдет путь к дикому сердцу. В идее приручения дикаря есть большой соблазн, но она обычно приводит к несчастливому роману, поскольку ков­ бой на то и ковбой, чтобы скрыться в пампасах. Прирученный ковбой уже не ковбой. Так что женщина проигрывает при любой развязке.

Человечество знает много историй о борьбе с минотавром, драконом или другим воплощением сил природы. Мы хрупкие создания. У нас мяг­ кая, не способная отразить удара кожа. Ранние культуры страшились гро­ ма и молний. Люди верили, что по освещенному небосводу прогуливаются боги, которых надо умилостивить или победить. Люди охотились, и им было не привыкать к встрече с чудовищами. Женщина, становившаяся всадницей, могла получить власть, но сама она подчинялась дикой, силь­ ной натуре, фыркающему и гривастому чудищу, полному красоты и строп­ тивости. Никто не понимал это лучше, чем Д.-Г. Лоренс. В повести о женщинах и лошадях «Святой Маур» главная героиня влюбляется в краси­ вого жеребца с поистине стальными нервами. Решив непременно приоб­ рести его, она думает о том мире, который за ним стоит. «Он пришел из другого мира, древнего, устойчивого и могучего. В том мире лошади не знали себе равных в скорости, силе и надменности... Должно быть, стран­ ный, варварский восторг сопутствовал необузданной, темной воле, лишен­ ной эмоций и личных переживаний... Он был таким сильным и таким опасным. Но за его темными зрачками, за этими карими облаками скры­ вался другой мир, где теплился не огонь, но жар жизнестойкости — муд­ рости. Она была уверена в этом: когда он прижимал уши и стискивал зубы, а его большие глаза стреляли, она видела сонм демонов в пучине его страшных глаз.

Когда я езжу верхом, какое наслаждение доставляет мне дисциплини­ рованная свобода лошади, ее строптивое недовольство каждым поворотом, сладострастная игра мышц, грациозные прыжки. Впервые я прочувствова­ ла все это одним холодным зимним днем много лет назад. Я ехала без седла, быстрой рысью, то и дело круто поворачивая, и поначалу сидела не двигаясь, словно приклеенная. Мои ноги сжимали ее живот не хуже под­ пруг, и ее сердце билось между моих колен. Звуку, выбиваемому копыта­ ми, отвечал стук ее сердца, мягко толкавшегося в мои ноги, — мелодией, летящей над синкопой ритма. Сладкий пар поднимался от ее груди и шеи. Я слегка сжала икрами бока лошади, она сменила ритм бега, а я покачива­ лась на ее загривке, вдыхала сырой запах разгоряченной плоти, следила за ровными движениями ее головы. Мне было хорошо. Мои ноги принимали на себя вибрацию, в том числе и исходящую от меня. В беспечном восторге я перемахивала через невысокие препятствия, вцепившись во влажную шкуру, отрывалась от земли, взлетая над подпорками плетней, прорываясь сквозь серый зимний свет к солнцу, к горячему желтому потоку, который лился в конце долины. Мои ноги слились с телом лошади, мы скользили над миром, населенным людьми, как проходит над ним полоса тумана. В эти ослепительные минуты я чувствовала град сердечных ударов, я отда­ лась восторгу скорости и света, природному экстазу, древнему как мир. Жизнь растекалась по моим жилам, пронизала меня, — так ветер набегает на голые зимние ветви. Огромные маслянистые вороны, шокированные,

кричали нам вслед. Черные чернила ночи пролились на холмы, скрыв от глаз то, что еще недавно было доступно во всей своей целостности.

Когда мы покончили с ланчем, появился первый муж Линды со своей новой женой и двумя детьми. Линда тоже состоит во втором браке. Она живет в двух щагах от своего бывшего мужа, так что дети от разных браков чувствуют себя братьями и сестрами. Подобное сосуществование часто поощ­ ряется как трогательное и человечное. Девятилетняя дочь первого мужа Лин­ ды, Ханна, бросилась к моей собеседнице, обняла ее и с гордостью показала новенькие белые сапожки.

— Какая прелесть! — воскликнула Линда. Девочка потупилась.

— Мне подарили их для верховой езды. — Сама возможность произнести эту фразу явно доставляла ей удовольствие. Потом она добавила: — Ты зна­ ешь, мы ходим чистить лошадей, а потом катаемся на них!

— Взгляни на мои! — сказала я и продемонстрировала ей черные сапоги, которые были на мне. По носу правого сапога тянулась красная кожаная полоска, обитая серебряными сердечками. — Они тоже для верховой езды.

Вее глазах вспыхнул огонь. Она заинтересованно посмотрела на меня. На

еелице проступила улыбка, в которой светилось понимание, достойное взгля­ дов, которым обмениваются члены Братства свободных каменщиков. После ланча я поспешила домой, чтобы посмотреть по телевизору финал соревнова­ ний по преодолению препятствий и вопреки времени и пространству вер­ нуться в ту эпоху, когда я впервые окинула лошадь влюбленным взглядом.

Пролетая над штатом Нью-Йорк, я смотрела вниз, на стрелы хвойных деревьев, на поросшие лесом холмы, на коричнево-зеленые вельветовые поля. Неделю назад я ехала верхом по пустыне, где по ночам рьщание волков впле­ тается в сны, аднем орлы парят, дразня мир своими оперенными шароварами. Совсем недавно я мчалась галопом, впитывая другой климат, осваивая другую экологическую систему, другую культуру, и все это благодаря современной лошади — самолету, чью мощь мы можем измерить в «лошадиных силах». В стальном сверкающем футляре я парю в небесах, а подо мной планета в привычном кружении. Я оставляю позади пространства благодаря воздушно­ му чуду, которое теперь не удивляет и ребенка. Одним движением мы залива­ ем светом темную комнату, изгоняем оттуда холод. После всех этих чудес стоит ли поражаться тому, что люди научили металл летать? Что мы рассекаем ветер, словно боги-лошади древности? Что нам доступно паломничество в тысячи миль? Движение нашей планеты — это постоянное возвращение, но время течет только в одном направлении. С каждой минутой растет дисгармо­ ния. Все приходит в упадок. Мы становимся старше и предаем свои мечты. То, что проплывает подо мной, — все, что живет и дышит, — сгорит в'пламе­ ни осени. Вот-вот должны забрезжить огни аэропорта. В каком-то смысле

время — это последний оплот вероятности в нашей фантазии. Как трудно стреножить дух, так невозможно и запереть в загоне время. Однако благодаря лошадям дух материализуется.

Я пересела на другую быструю стальную лошадь — и через несколько минут взмыла в небо. Самолет накренился к востоку. Мы миновали «Индиан лэнд» (так пилоты называют высоту, на которой летают Навахи и другие легкие двухдвигательные аппараты) и надолго покинули реальность — все, вплоть до погоды. Нас омыло фиолетовое небо. 1000 миль в час — эта беше­ ная скорость позволяет мчаться почти с той же быстротой, с какой вращается земля. Внизу океан черноты, солнце сверкающим ливнем пляшет на его во­ лнах. Водная поверхность кажется гладкой, спокойной и молчаливой, но я подумала о трагедиях, разыгрывающихся в разных стихиях, о разлившемся, словно клякса, упавшая на географическую карту, океане, о разломах земли. Взаимодействуя, океан и земля образуют рифы. Сквозь иллюминатор видны неровности земной поверхности. Где-то там, далеко внизу, недоступные взо­ ру, таятся знакомые миры, люди, которых я когда-то любила...

Но вот небо становится белесым. Мы подлетаем к аэропорту Орли. Опять пересадка, и вот уже я на пути на юг, в Перигё, в Дордонь — область, славящуюся трюфелями, гусиным паштетом и древней историей. Из крохот­ ного аэропорта в Перигё такси помчало меня через городки, мимо небрежно разбросанных замков и зубчатых холмов к стене платанов и лимонным кам­ ням пещер. Я чувствовала, как во мне просыпается жгучее желание про­ никнуть в тайну: какими мы были тысячелетия назад? Порой прошлое куда более открыто для освоения, чем настоящее, и нам легче осознать истоки, чем результат. Долина набухала растительностью — можжевель­ ник, орешник, лимон, дуб; цветы переливались в травах прерий; земляни­ ка, ежевика, смородина усыпали кусты; рыба плескалась в реках, а по берегам охотились за добычей болотные птицы. Бизоны, зубры (предки испанских быков), дикие боровы, олени, кролики, лошади, козероги, львы, медведи и носороги населяли долину. Северные олени, лакомая дичь, мяли траву, их шкуры согревали охотников, а жир давал чистый, без копоти свет. Так называемые пещерные люди жили не в пещерах, а в укромных сухих убежищах, иногда рядом с пещерой, под защитой ее выступов. Уг­ лубляясь во внутреннее пространство пещер, осваивая таинственную Неиз­ вестность, люди начали размалевывать влажные стены охрой, марганцем, углем, переорганизовывая хаос жизненного опыта в то, что мы привыкли называть искусством.

Благодаря сверхзвуковой «лошадиной силе» за двадцать четыре часа я перенеслась на восток, к рассвету земли, двигаясь по проложенному следу назад, в прошлое, увидела напоминающие храм стены пещеры Ласко. Там, среди изображений животных и людей, навязчиво повторяются контуры ло­ шади. Лошадепоклонники из Ласко жили около семнадцати с половиной ты­ сяч лет назад, в мире, похожем по климату на наш. Мягкий климат превратил

холмы в кладовые. В нашем представлении люди, населявшие эти места, предстают дикарями, однако они уже умели делать иглы для шитья, были прекрасными охотниками, наловчились ловить рыбу и лазить по пещерам. Они пели и танцевали, били в барабаны, сделанные из шкур, исполняли музыку на костяных дудках и свистках. Полукочевники, они жили не­ большими племенами и часто наведывались в пещеры, должно быть, для религиозных и инициальных обрядов. Они наши предки. Где-то на пери­ ферии наших генов дремлют давно ушедшие странные образы, хранятся конверты, набитые фотографиями родственников, которых мы никогда не видели. Они завещали нам многое — не только тупую ярость, похоть и землю, но и любопытство, страх и семейственность. Если между нами су­ ществуют пропасти непонимания, то их можно перейти по мостику искус­ ства, — жажда созидания красоты властно заявляет о себе в наши дни. Наши праотцы испытывали чувственную страсть к лошадям, они не могли не превозносить и не славить природу. И мы унаследовали от них этот механизм поклонения прекрасному.

Пещера Ласко закрыта для посещений. Она тщательно оберегается, пос­ кольку бесценные рисунки со времени их обнаружения сильно попортились от проникновения воздуха, от влажности и человеческого дыхания. Осознав, что плесень начала пожирать изображения, французское правительство мудро закрыло для публики доступ в пещеру и построило поблизости ее двойник (с нанесенными на стены точными лазерными копиями рисунков). Но на протяжении многих лет меня томило желание постоять там, где ступала нога пещерного человека, обласкать взглядом чистые штрихи. Только пя­ теро исследователей имеют право войти в пещеру — и то ненадолго и тщательно соблюдая ряд строжайших правил. Мне посчастливилось по­ пасть в их число.

Вкрохотном офисе мы прослушали инструкции гида, а затем тронулись в путь. Мы опустились в распухшее чрево горы по ступеням, через узкий вход просочились в первое помещение, где в неглубоком бассейне с дезинфициру­ ющими средствами нам предстояло омыть ноги. Пройдя церемонию очище­ ния, мы направились к стальной двери. За ней продолжился наш головокру­ жительный спуск в разверстое лоно, сквозь темноту. Гид указывал дорогу нашей группке. Луч фонарика прорезал черноту. Сырость отдавала песком и чем-то солено-сладким. Все хранили молчание. Из-за вентилятора не слышно даже дыхания. Из пятерых посвященных четверо — женщины.

Шепот прервал мое оцепенение. Передо мной чернело нутро пещеры. Послышался слабый шорох шагов — и внезапно поток света залил потолок и стены. Ярко раскрашенные животные рванулись нам навстречу. Крепко за­ жмурившись, я подалась назад, пытаясь преодолеть растерянность. Куда бы я ни посмотрела, повсюду — вокруг нас, над нами — неслись очертя голову животные, разбрасывая копыта и потрясая рогами. Бизоны, зубры, козероги