4. § 4. Могут ли институты быть рациональными?

Институты регулируют доступ к законному использованию редких и цен­ных ресурсов, а также определяют принципы этого доступа. Иначе говоря, они определяют, в чем состоят и каким образом должны воплощаться в жизнь те или иные интересы, учитывая тот факт, что сама по себе редкость этих ресурсов, обусловливающая трудность доступа к ним, составляет основу для соперничества и даже конфликтов в борьбе за обладание ими. Институты регулируют подобную борьбу различных интересов. Они определяют правила игры, а также цели, которые в этой игре могут быть достигнуты, но не ходы, которые игроки должны делать в течение игры, оставаясь при этом в рамках институционально определенного пространства возможностей, выбора и стимулов. На этом пространстве отдельные типы прикладных, стратегичес­ких и других действий, совершаемых в соответствии с формальными инсти­туциональными правилами и свободами, не предписываются и не запрещают­ся (а, скорее, разрешаются или предлагаются). Определенную роль при выбо­ре образа действий здесь играют и психологические факторы, такие, как «заданные» предпочтения и степень допущения риска в условиях неопреде­ленности. Институты определяют способы, с помощью которых вызванный нехваткой ресурсов конфликт может быть смягчен и разрешен. Таким обра­зом, устанавливается реальное соотношение свободы и действий, как рацио­нальных, так и любых других.

Можно ли говорить о том, что такое качество, как «рациональность», в отличие от акторов, присуще институтам? Институты также могут действо­вать эффективно, т.е. рациональные акторы не будут поступаться эффектив­ностью поставленной цели ради того, чтобы нанести институтам ущерб. Это верно, по крайней мере, в том случае, когда в ходе сотрудничества не возни­кает никаких препятствий для поддержки таких институтов. Проблема кол­лективных действий должна решаться таким образом, чтобы ни одна значи­тельная группа акторов, стремящихся к получению преимуществ, не смогла нанести ущерб позициям того или иного института своими произвольными действиями или стремлением к краткосрочной выгоде, грозящей значительно более существенными потерями долгосрочного характера.

Не вполне понятно, что имеют в виду политэкономы и к какому выводу они хотят подвести, утверждая, что один институт может быть более рацио­нальным, чем другой (Schotter, 1981; North, 1990).Во-первых, институты (такие, как избирательное законодательство, банковская система или систе­ма соглашений в промышленности) обычно обладают достаточным влияни­ем с известными и неизвестными, положительными и отрицательными,

667

долгосрочными и краткосрочными, желательными для одних и нежеланны­ми для других последствиями. Объединить все эти факторы в рамках един­ственного критерия, определяющегося большей или меньшей степенью «эф­фективности», представляется исключительно трудным. Так, в частности, в области производственных отношений система может идеально работать в тех случаях, когда необходимо достичь социального мира и гибкости в отно­шении выдвигаемых трудящимися требований. Но это может ослабить кон­курентоспособность промышленности за счет давления тех, кто стремится к повышению уровня заработной платы. Равным образом мажоритарная изби­рательная система в чистом виде, как известно, обеспечивает стабильность правительства, но вместе с тем ущемляет права структурных меньшинств. И поскольку в данном случае договоренность между двумя сторонами не мо­жет быть достигнута иначе, как произвольно и предвзято, то на основе каких критериев можно оценить подлинную эффективность такого рода со­глашений?

Во-вторых, даже в том случае, если эта трудность будет преодолена, как можно дать однозначную оценку эффективности данного института на прак­тике? Действующие институты крайне редко распадаются только потому, что их деятельность считают сравнительно мало эффективной, а новые институ­ты не создаются только из соображений возможной эффективности (Offe, 1996).Скорее, функционирование институтов определяется родом их деятель­ности, культурными традициями и многими другими факторами, в числе которых эффективность является далеко не определяющим параметром. Пере­мены чаще происходят с ними потому, что меняются те ценности, которые обусловливают их существование, или они сами становятся несовместимыми с другими ценностями и институтами, но никак не по соображениям эффек­тивности(Selylick, 1992).

Политэкономия и социология расходятся и в способах решения конфлик­тов между парадигмами, возникающими между теми подходами, на которые они опираются. В политэкономии часто используется инженерный подход к институтам. Согласно этому подходу, институты стремятся оценить и в итоге повысить эффективность не только действия как такового, но и институцио­нальной структуры (прав собственности, контрактов, отношений в промыш­ленности, избирательных систем, властных структур, публичной администра­ции, конституции и т.п.), в которой данное действие осуществляется. По мере того как институты внедряют или усваивают более эффективные методы ра­боты (оцениваемые прежде всего с точки зрения транзактных затрат), их следует преобразовывать с тем, чтобы максимизировать эффективность их деятельности и тем самым обеспечить повышение благосостояния. Социологи нередко воспринимают такой подход как «имперский», однако в силу отсут­ствия специальной социологической теории производства, инвестиций и по­ведения потребителей, реагируют на доводы политэкономов скорее в оборо­нительном, чем в наступательном духе.

В соответствии с большинством традиций социологической теории, соци­альный мир разделен на две сферы. Одна из них редставляет собой сферу рационального стратегического преследования интересов, опосредованного формализованными кодами (например деньгами и голосами избирателей). Другая область — это сфера всеобъемлющего социального порядка, солидарности и самоценных форм объединения и сплоченности людей. Эта сфера не является

668

спонтанным результатом рыночной деятельности или других форм стратеги­ческого взаимодействия, а потому нуждается в защите от натиска тех сил, в основе которых лежат лишь соображения эффективности.

В аналитическом противопоставлении «системного» и «жизненного» аспек­тов социального порядка Ю. Хабермас дает наиболее завершенный и глубокий вариант осмысления этого социологического дуализма, начало которого про­слеживается еще в призыве О. Конта к «порядку и прогрессу», относящемуся к периоду зарождения самой этой дисциплины (Habermas, 1981; Etvoni, 1988; 1993; Giddens, 1984).Более того, социологи также любят заострять внимание на своем неявном вкладе в достижение эффективности институциональных соглашений, которые одновременно являются как исходными условиями для совершения рыночных транзакций, так и стимулами развития производства. Поскольку эти соглашения были разработаны и внедрены не ради их эффек­тивности, их нельзя отменить во имя целей, связанных с мнимыми выгода­ми, которые может принести эффективность(Streeck, 1992).

С социологической точки зрения, существуют такие области общественной жизни, которые нельзя назвать «экономическими» — т.е. области, в которых соображения полезности и эффективности должны рассматриваться в качестве основополагающих. Ассиметрию двух дисциплин можно определить следую­щим образом. Политэкономия имеет в своем распоряжении экономическую теорию институтов, и поэтому предпочитает игнорировать водораздел, суще­ствующий между двумя этими областями. Социологи же, по-видимому, рас­полагают лишь зачатками собственно социологической теории для описания того, что происходит на рынках и в фирмах (Gintis, Bowles, 1986).Однако наиболее честолюбивые из них ратуют за то, чтобы социологи на деле доказа­ли, что «внеэкономические» сферы общественных отношений не только функ­ционируют иначе, чем отношения экономические, но что эффективность и институциональная жизнеспособность экономики зависят от того, насколько эти параметры ограничиваются и регулируются внеэкономической сферой действий и мотиваций.

Так, социальными нормами, способствующими поддержанию высокой экономической эффективности, являются выполнение обещаний и уважение права собственности. Если эти принципы перестают соблюдаться, транзактные затраты стремительно возрастают. Однако такой вклад в увеличение эф­фективности, по сути дела, и является «скрытой» функцией именно этих норм и принципов. Если бы эта функция оставались чисто «декларативной», а экономия на транзактных затратах превратилась в единственную оправданную и стимулирующую силу, согласие было бы разрушено: соблазн максимально увеличить индивидуальную выгоду при нарушении этих принципов возобла­дал бы повсеместно, поскольку никакой иной внешней силы, заставляю­щей соблюдать эти нормы, не существует. Продолжая распространять принци­пы рациональной максимизации полезности как единственного приемлемого и/или функционального мотива, политэкономическая теория действия в том случае, если она получит слишком широкое распространение в экономике, чревата большой опасностью и риском для всего общества. Социолог в этой связи мог бы задать вопрос: «Так насколько же все-таки эффективна рацио­нальная практика политэкономии?»

669