«Очистительное самолечение». Положение тела

Чтобы иллюстрировать, что значит «наблюдать», что значит «искать обыденное, простое и уже надоевшее», что значит «мелочь» и что значит «трезвость и холодность в наблюде-

317

нии», расскажу случай, в котором все эти элементы в достаточной степени присутствовали.

В пылу режиссерской и даже педагогической работы то и дело допускаешь ошибки. Увлечение в работе неизбежно, и ошибку повторяешь. Скоро она входит в привычку, и ты не заметишь, как и сам «вывихнулся» и потерял способность отличать верное от неверного в работе актера.

Поэтому от времени до времени я подвергаю себя курсу «очистительного лечения». Оно заключается в том, что сам я проделываю всяческие упражнения и слежу при этом за абсолютной верностью своего самочувствия.

Проще сказать — я работаю как актер.

Один из видов такой моей работы: проснувшись часа за три до того, как надо вставать, лежа в постели, я читаю монологи, отрывки диалогов, стихи.

В утро, о котором речь, я взял рассказ Феди Протасова Петушкову о своей любви («Живой труп»).

Но дело шло плохо. Бился, бился... не выходит. Чувствую — вру, а справиться с собой не могу. Один метод применю, другой, «объект», «задача», еще что-то — никакого толку!

Устал. Бросил.

Но, думаешь, бросил, а оно продолжается в тебе, само собой... Лежу, а мысли ползут...

Федя... Петушков... трактир... Так все кажется ясно, просто!.. Вот Петушков, вот трактир, вот стол... Сижу... И вдруг даже в жар бросило — как «сижу»?!

Разве ты сидишь? Ведь ты лежишь! Ты воображаешь, что сидишь, на самом деле ты ведь лежишь в теплой постели, под одеялом, на мягкой подушке?..

Вот где вранье, вот где вывих!

А ну-ка, — лежишь так и лежи! Ведь главное в сцене не то, что сидишь или лежишь. Разве не могла она быть в больнице? Попал Федя по пьяному делу в больницу, лежит на койке, а по соседству на другой койке Петушков... Дай-ка попробую.

Улегся еще лучше: лежать, так уж лежать, как следует. Мало сказать лег, уложил себя: лежит ли все тело? Ноги,

318

руки, корпус, шея, голова? Оказывается, все было в состоянии некоторого беспокойства, ничто не лежало. Успокоил, уложил.

И наступило удивительное успокоение и освобождение.

Тело легло, и мысль стала ясной, прозрачной, отчетливой.

Рядом Петушков... И вот — Маша... Живая...

«Да, знаете, если бы эти чувства проявились у девушки нашего круга, чтобы она пожертвовала всем для любимого человека... а тут цыганка, вся воспитанная на корысти, и эта чистая самоотверженная любовь! Отдает всё, а сама ничего не требует. Особенно этот контраст».

От восторженного удивления перед ней, от светлого воспоминания о своей чудной и прошедшей любви, от счастья, что это когда-то со мной было — у меня брызнули слезы, и вся огромная сцена в трактире затрепетала, согрелась, стала душевной и до краев наполнилась правдой жизни, смыслом и счастьем.

Постой, постой — как же это случилось? Что я сделал, что вдруг открылись таинственные двери творчества?

Неужели на сей раз волшебным ключиком было простое лежанье? И вот с этого времени холодно, трезво, не торопясь, я стал подсматривать за собой и за другими... И что же высмотрел? В девяноста девяти случаев из ста, когда мы сидим, оказывается, — мы не сидим. Не сидим, не лежим, не стоим и т. д. Фактически сижу, но в то же время я куда-то спешу, где-то бегаю, с кем-то суечусь — ноги уже «встали», в лице беспокойство, плечи напряжены, в шее настороженность и т. д. и тому подобное.

Когда же я пришел в театр со специальной целью посмотреть, как там сидят, стоят, ходят на сцене — я был совершенно потрясен и переконфужен. Присутствие публики так вздергивает актера, что фальшь, двойственность, тройственность (я уж не знаю, — бесчисленность) положений, к которым тяготеет его тело, носит просто какой-то роковой характер. В одну и ту же секунду тело их занимает целый десяток положений, и каждое из этих положений тянет в свою сторону. Может ли человек быть во власти

319

одного-единственного, когда тело растаскивает его во все стороны?

Ведь вы сидите? Так сядьте по-настоящему, по-всамделишному. Пусть «оно» сидит. Пусть туловище сидит, пусть ноги сидят (они у вас всё рвутся куда-то), пусть руки сидят, пусть (как это ни глупо звучит) всё сидит — и лицо, и шея, и пальцы...

Как только актер себя посадит, и тем самым даст своему телу существовать в той правде, в которой оно и должно бы существовать, так и наступает настоящее и полное освобождение мышц. Воображение жадно хватается за то, что ему подбрасывает мысль — фантазия заработала, и творческая жизнь началась.

Достаточно хорошо поймать самый хвостик ниточки, — начни за нее тянуть да наматывать — сам не заметишь, как намотал целый клубок.

Так и с этим приемом.