Физиологическая свобода

Когда человек больше всего естественен, натурален?

Когда он совершенно один — у себя дома или на природе. Тогда ничто его не связывает, и он свободен. Он не сдерживает своих мыслей, своих чувств, не сдерживает непроизвольных движений: жарко — расстегивается, снимает с себя все лишнее; поется — поет, зевается — зевает; засиделся, есть потребность размяться — походит, сделает какие-нибудь движения. Словом, он свободен без всяких ограничений. Это вполне беспрепятственная реакция на все впечатления, идущие как извне, так и изнутри. И хочется назвать такую полную свободу «физиологической».

Но стоит появиться постороннему человеку — начинается наблюдение за собой, мы ограничиваем свою непроизвольность и позволяем себе делать только то, что можно при данных условиях. Свобода перестает быть полной и делается свободой относительной, с ограничениями.

Полную свободу человека мы можем лучше всего проследить в его младенческом возрасте. Смотрите, как непосредственно и без всякой задержки реагирует ребенок на всё: покажите ему какую-нибудь безделушку, — на секунду он удивленно растаращит глазёнки, потом заулыбается, запрыгает на своей кроватке и потянется к ней. Отнимите у него эту игрушку — личико его скривится, он заплачет, закричит и гневно заколотит ручонками и ножонками...

С годами эта непосредственность, эта физиологическая свобода исчезает, человек научается себя сдерживать и, применяясь к обстоятельствам, давать ход только тому, что можно.

И с нами, со взрослыми, бывает, что мы реагируем непосредственно, не задумываясь, и резко. Но бывает это только в исключительных случаях. Например, когда мы больны, и у нас нет сил сдерживать свои порывы... или мы так раздражены, что «выведены из себя», или при внезапном испуге, когда ударимся, обожжем или обрежем руку — в этих случаях у нас без всякой задержки может вырваться гневное слово, крик, резкое движение... может быть, даже удар...

87

Но это всё случаи исключительные. Обычно же первая наша реакция всегда автоматически гасится.

В главе о торможении было описано, как на основании жизненного опыта мы твердо усвоили правило, что отдаваться первому нашему побуждению, первому толчку опасно, и мы всегда его гасим, не разбираясь, на всякий случай. А так как это повторялось из минуты в минуту, изо дня в день, из года в год — то образовался такой самодействующий механизм: что бы мы ни увидали, что бы мы ни услыхали — прежде всего: хлоп! дверца закрылась, и ничего из нас в ответ не воспоследует...

В следующее мгновение, успев оглянуться и бегло разобраться в происходящем, мы можем осторожно пустить себя на реакцию, но она, конечно, будет уже не так свежа и не так полна. Это будет не первая реакция, а вторая — реакция с ограничениями.

Для жизни так именно и надо, иначе будешь для нее не приспособлен и вообще мало пригоден. Для момента же творчества, для процесса творчества, да еще для творчества переживания — важнее всего реакция первая.

Глава 4 раздвоение сознания

Эмблема нашего актерского искусства — маска. Как это мудро! Актер надевает на себя личину — думает, что теперь это уже не он, и... смело говорит свое самое затаенное и самое дорогое.

Как понятно теперь, почему музой, покровительницей нашего искусства, древние считали Мельпомену — богиню перевоплощений. Надеть на себя чужой костюм, замазать свое лицо гримом, взять чужие слова, чужие мысли и чужие чувства, разве это — не облечься в новую плоть?..

Но дело-то в том, что не чужие мысли и не чужие чувства, а все свои. Только слишком затаенные, слишком не обычные, запрятанные от всех и от себя в том числе.

Плоть-то чужая, а жизнь-то — своя.

Как это может быть?

В этой потере своей личности, в этом замещении ее другой, новой, в этой воображаемой жизни в новых обстоятельствах, созданных собственной фантазией, и заключается одна из важнейших причин, почему искусство так манит к себе человека.

Что же тут привлекательного и манкого?

Об этом следует поговорить подробнее.