Вера и правда

Что такое «правда» в искусстве актера? Станиславский определяет ее так: «правда для меня (актера) то, чему я искренно в данную минуту верю».

99

Около этой «правды» и около «веры» тысячи всяких сомнений, недоумений, разногласий...

В самом деле: как я могу, например, искренно поверить, что мне холодно, когда мне на самом деле тепло? Как могу поверить, что я пьяница Любим Торцов, когда я вполне благонамеренный и благовоспитанный актер такой-то?

Если представить себе дело просто и без затей, а именно, что я только моя личность и больше ничего, то как можно объяснить себе «искреннюю веру» в несуществующие вещи? Никак.

Если же принять во внимание способность к творческому расщеплению личности, то все сразу делается ясно.

Отщепившаяся часть живет как бы отдельно от меня — у нее свое «я» и свой мир. Я наблюдаю за ней, удивляюсь совершенно чуждым мне мыслям и поступкам и как хочу: могу дать этой новой личности полную свободу, а могу вмешаться — удержать или подтолкнуть ее в ее поступках...

Сторонники изображальчества на сцене обычно любят задавать такой ядовитый вопрос: «а как вы думаете, на сцене надо так же жить, как в жизни, или иначе? Так же надо верить, ненавидеть, любить?»

На этот каверзный вопрос одни отвечают категорично и храбро, как Станиславский: «да, именно так, как в жизни, и не иначе»¹.

Другие сейчас же сбиваются с толку, трусят и мямлят: «да, конечно, не совсем так, как в жизни... с некоторой условностью, необходимой для сцены»... и тому подобные, сами себе противоречащие слова.

Верить надо вполне, целиком, до дна! Но кто верит? Моя целостная личность? Конечно, нет, иначе это был бы случай для психиатрической лечебницы. Верит моя отщепленная личность.

100

Если верит до дна — и играть будет до дна, если верит чуть-чуть — и играть будет чуть-чуть.

В том же случае, если она (отщепленная личность) в качестве Отелло или кого другого не в меру увлечется и вздумает задушить Дездемону по-настоящему, — на этот случай имеется сторож, который следит за каждым движением, каждой мыслью своего отщепленного собрата. Сторож этот — остатки моей целостной личности. Она сидит в углу, молчит, наблюдает и не мешает, но в опасную минуту вступится и... отведет «преступную» руку.

Отчего получается неполноценность чувств актера на сцене (не правда, а правдоподобие)?

Прежде всего оттого, что актер мало верит обстоятельствам жизни действующего лица. А мало верит потому, что никак не может выскользнуть из-под власти своей целостной личности, не может расщепиться.

От этого же происходит и то, что актер, поволновавшись на сцене, сразу успокаивается, едва сошел с подмостков. Многие из актеров считают это высокой техникой. Какая ошибка! Это полное отсутствие техники.

Настоящая техника такова: так глубоко войти в образ и в жизнь действующего лица, что оно становится сильнее тебя и не так-то скоро еще покинет тебя. Так именно и было с великими актерами (не представлялыциками) — Дузе, Ермоловой, Мочаловым и другими.

Если ты быстро холодеешь, значит, и нагрев твой был только с поверхности. Это не высокая техника творчества, а только самообман.

Нередко приходится слышать, что требовать правды в искусстве совершенно не правильно уже потому, что само слово «искусство» говорит о другом: об искусственности.

Да, «искусство» не есть наша житейская правда, правда целостной личности, — оно более глубокая правда — правда внутренней скрытой жизни художника, правда, о которой он иногда и сам в себе не подозревает, или о которой не может признаться даже самому себе.

101

И эта правда способна проявиться только в особых условиях — при надевании «маски», при художественном перевоплощении, при расщеплении сознания.

Это условия искусственные, с этим нельзя не согласиться. И в этом смысле можно говорить об «искусственности» искусства.

Когда говорят о том, что сценические чувства слабее чувств житейских (я не поседею от сценического горя), то не принимают во внимание: 1. расщепленности (чувствую всё-таки будто не «я», а «он»); 2. катарсиса (чувство, какое бы оно ни было, — освобождает меня); 3. большинство актеров за чувство принимает свое физическое возбуждение.

Теоретики утверждают, что сценические чувства слабее чувств житейских.

Разве это всегда? Ведь дело-то в расщеплении, так, значит, всё зависит от того, какая часть отщепилась.

Чувство <сценическое. — Ред> может быть сильнее чувства целостной личности. Оно и понятно: отщепленная личность может быть лишена тормозов.

Как пример: Станиславский где-то говорил о том, что помнит свое творческое чувство ярче, чем многое в жизни.

Там, где чувства слабее, там, прежде всего, — неполное расщепление.

Вообще, можно говорить о полном расщеплении и о начальных стадиях расщепленности. Это тоже решает многие вопросы.