Главные научные труды, исследования и изобретения

I. Беспрерывно, в продолжение последних 30-ти лет, — сначала ознакомительные, а затем изыскательские работы по вопросам психической техники актерского творчества — совместно

429

с К. С. Станиславским и самостоятельно. Наличие высшего медицинского образования (с уклоном в психиатрию) дало возможность сделать в области актерского творчества немало наблюдений, открытий и изобретений.

(Выписка из ходатайства К. С. Станиславского перед Моссоветом): «15-го декабря 1937 года. Н. В. Демидова знаю по совместной работе около 30 лет. Это чрезвычайно ценный работник в искусстве и мой ближайший помощник по педагогической и исследовательской деятельности. Для еще больших творческих достижений необходимо создать ему благоприятные условия работы, (подпись) К. С. Станиславский».

II. С 1926-го года начал самостоятельную научно-литературную работу по психической технике актерского творчества. (Капитальный труд по своему плану, из которого 1-ая и 2-ая части, каждая приблизительно 25-30 печатных листов, почти закончены).

III. Первая часть моего литературного труда — «Искусствожить на сцене» (синтез на смену анализа) почти готова. Комитет по делам искусств, в лице тов. Солодовиикова А. В. Ознакомлен с содержанием нескольких глав, с основными положениями всего труда и планом его. Предложено Комитетом по Делам искусств возможно быстрее закончить 1-ую часть и, как одобренную и насущно необходимую для продвижения театральной педагогики, — скорее сдать в печать. Эта книга (1 часть) имеет целью вскрыть основы психической техники актерского творчества (творчествоесть, прежде всего, органический синтез) и с другой стороны, — дать совершенно новые установки в педагогике актерского мастерства (синтетические в противоположность существующим аналитическим), а также соответствующие конкретные новые приемы, добытые в результате 26-летнего педагогического опыта.

С 1934 года (до сдачи в печать) работал с К. С. Станиславским над его последним литературным трудом — «Работа актера над собой». В чем заключалось мое участие в этом труде — привожу отзыв К. С. Станиславского на стр. 17-й этой книги:

«Большую помощь оказал мне при проведении в жизнь «системы» и при создании этой книги режиссер и преподаватель Оперного театра моего имени Н. В. Демидов. Он давал мне ценные указания, материалы, примеры; он высказывал мне свои суждения о книге и вскрывал допущенные мною ошибки. За эту помощь мне приятно теперь высказать ему свою искреннюю благодарность».

За 26 лет театральной педагогики (начиная с 5 мая 1919 года по сие время) через мои руки прошло более 700 учеников (не считая тех, которые занимались со мной меньше года).

430

Список (наиболее известных) актеров, режиссеров и театральных деятелей, бывших моими учениками

Минаев М. Г. — мой воспитанник и ученик с 1919 года — режиссер и преподаватель. Сейчас Худож. Руководитель Чечено-Ингушской Студии в ГИТИСе. Преподает актерское мастерство в муз. драм, училище им. Глазунова.

Занимавшиеся со мной не меньше 3-х лет, начиная с первых шагов их сценической деятельности и воспитанные мной:

Ливанов Б. Н. — Народи, артист и дважды орденоносец.

Блинников С. К. — Заслуж. арт.

Морес Е. Н. — Заслуж. арт.

Малолетков Б. С.

Монахова А. А.

Андерс А. А.

Коломийцева А. А.

Аксенов Вяч. Н. — худож. руковод. и режис. Гос. Белорус, театра

(все вышепоименованные — по школе 1-го МХАТа).

Благообразов В. С. — актер, режиссер и педагог. ЦТКА.

Морской С. А. — артист и режиссер театра им. Маяковского

Неронов Н. В. — артист ЦТКА

(все вышепоименованные — по 4-ой студии МХАТа)

Шарашидзе Т. Е. — режиссер Большого театра

Агсабадзе Ш. — Заслуж. деятель искусств, орденоносец

Корслли М. — арт. Гос. Груз, оперного театра в Тбилиси

(все вышепоименованные — по Грузинской студии).

Занимавшиеся со мной 2 года:

Печковский Н. К. — Народи, арт. СССР и орденоносец Ленипнгр. театра Оперы и балета им. Кирова

Садовников В. И. — профессор Моск. консерватории

Мельтцер М. Л. — Народн, арт. и режиссер, Заслуж. артистка театра им. Станиславского

Гольдина М. С. — Народи, арт.

Алексеев А. И. — Заслуж. арт. Большого театра

Головин Д. Ф. — Заслуж. арт. Большого театра, орденоносец

Садомов А. Н. — Заслуж. арт. Большого театра, орденоносец

Румянцев П. И. — Заслуж. арт. и режиссер театра Станиславского

431

Степанова М. И. — режис. театра Станиславского

Степанов А. Д. — акт. и режиссер театра Станиславского

Виноградов В. Ф. — акт. и режиссер т-ра Станиславского

Мокеев П. П. — арт. т-ра Станиславского

Бителев С. И. — арт. т-ра Станиславского

(все вышепоименованные — по Оперной студии Станиславского и по Оперному театру им. Станиславского).

Ефрон Н. Г. — Заслуж. арт. Камерного театра

Гортипский С. Г. — арт. Камерного театра

Лапина Е. А. — арт. Камерного театра

Федоровский Ю. Д. — арт. Московского театра Юных Зрит.

Чадук-Ага — арт. Камерного театра

(все вышепоименованные — по Камерному театру).

Кругликова Е. Д. — Заслуж. арт. ГАБТ

Леонтьева О. Я. — Заслуж. арт. ГАБТ

Алилеева — Заслуж. арт., орденоносец Ленингр. театра Оперы и балета им. С. М. Кирова

Мирсков Б. П. — солист т-ра им. Станиславского

Хаианина Е. — арт.-солистка студии им. Шацкого

Раенко — арт. студии Шацкого

Черняков Т. Л. — Заслуж. арт., орденоносец ГАБТ

Капитоненко П. Т. — арт.-солист Радиокомитета

Артемьева Е. Н. — аспирант Моск. Гос. Консерватории

Малюта А. Н. — аспир. консерватории, солистка радиокомитета

(все вышепоименованные — по Моск. Гос. консерватории).

Занимавшиеся у меня 1 год (по школе 1-го МХАТа)

Мордвинов Б. А. — Заслуж. деятель искусств, орденоносец

Раевский И. М. — Заслуж. арт., профессор ГИТИС, орденоносец

Яншин М. М. — Заслуж. арт. и режиссер МХАТа

Лабзина О. Н. — Заслуж. арт.

Кудрявцев И. Н. — Заслуж. арт. и режиссер

Якубовская О. Я. — преподаватель ГИТИСа

Новиков В. К. — Заслуж. арт. и режиссер МХАТа

Грибков В. В.

Герасимов Г. А. — артист и режиссер МХАТа

Ольшевская — арт. ЦТКА

(все вышепоименованные — но школе МХАТ, 1-го).

Датируется по содержанию.

432

Из автобиографии <1942г.>

Я, Николай Васильевич Демидов, родился в г. Иваново-Вознесенске в театральной семье. Мой отец — режиссер, актер и драматург вместе с моими братьями всю жизнь отдали театру.

Некоторые сведения о Демидовском театре можно найти в книге И. А. Волкова «Ситцевое царство» (Иваново-Вознесенек, изд. «Основа», 1925, с. 108-113.): «Строителем Демидовского театра был старый актер В. В. Демидов, обладавший, по-видимому, некоторыми средствами и) облюбовавший Иваново для постоянного жительства после долгой жизни актера... Это был громаднейший театр, вернее, сарай, наскоро и кое-как сбитый из нетесаных досок. На квартире бр. Демидовых (владельцев Демидовского театра) стали собираться в эту зиму (1903 г.) рабочая молодежь... Было поставлено несколько пробных домашних спектаклей... в середине мая 1904 года в Демидовском театре начал работать первый рабочий театр в Иванове, где и актеры и публика были рабочие.

Это первая рабочая труппа Демидовского театра быстро, после двух-трех постановок, завоевала у публики определенный успех: на спектакли шла охотно не только неприхотливая рабочая публика из прилегающих к театру рабочих кварталов, но и городская публика, уже избалованная до известной степени зрелищами. И, надо сказать, публика шла в Демидовский театр не зря: рабочая труппа играла очень недурно, выходя из рамок любительских спектаклей.

Успех и слаженность спектаклей первой рабочей труппы надо приписать двум обстоятельствам. Первое — труппой руководил Демидов, старый актер, горячо любивший театр. Второе — в труппе по счастливой случайности оказался целый ряд людей тоже горячо любивших театральное дело и определенно талантливых».

С детства я находился в театре и играл в нем.

При переезде в Москву для университетского образования я начал работать с К. С. Станиславским и проработал с ним до его смерти в общей сложности около 30 лет в качестве его ближайшего помощника в его преподавательской и исследовательской деятельности (об этом имеется письменное свидетельство самого К. С. Станиславского).

За это время я был руководителем и преподавателем школы Художественного театра, Художественным руководителем и Главным режиссером 4-ой студии Художественного театра, режиссе-

433

ром и преподавателем оперного театра Станиславского (на все это имеются соответствующие удостоверения).

За это время, как в перечисленных местах, так и в других, мною выпущено около 600 учеников актеров. Многие из них теперь заслуженные и орденоносцы, актеры, режиссеры, педагоги, аспиранты консерватории. Среди них: Народные — Ливанов Б. Н., Печковский Н. К., Мельтцер М. Л., Гольдина М. С, Заслуженные деятели искусства Аксабадзе (Тбилиси), Мордвинов Б. А., профессора — Садовников В. И., Раевский И. М., засл. артистов — 17. Среди них — Блинников С. К., Морес Е. Н., Новиков В. К., Кругликова Е. Д., Леонтьева О. Я., Шарашидзе Т. Е. (режиссер Большого театра), Плотников Н. С, и другие.

В театральной работе меня привлекала к себе самая суть театра — актер - его психическая творческая техника. Те взлеты вдохновенья, которые мы знаем у Мочалова, Ермоловой, Стрепетовой, Дузе. И, сократив свои постановочно-режиссерские работы, — я перешел главным образом на воспитательскую и изыскательскую работу.

В результате исканий и опытов всей жизни (a мне 57 лет) созданы совершенно новые методы работы с учеником и актером. Методы, не обучающие актера, а воспитывающие, раскрывающие его талант. Методы не аналитические, разлагающие творческое состояние актера на элементы, а потом пытающиеся собрать из частей целое (эти методы господствуют в театре за последние 30 лет), — а методы синтетические, имеющие в основе целое органическое.

Теперь понятен путь к той «технике», какая была в неосознанном виде в Малом театре времен Ермоловой, Федотовой, Рыбакова и Садовских. А также и первых времен Художественного театра, когда в полной силе были Станиславский, Леонидов, Качалов, Москвин.

В настоящее время в театре — засилье постановщика-режиссера. Главному лицу в театре — актеру — постановщик отвел только скромную служебную роль. В театре уже нет места крупной актерской индивидуальности — она мешает постановщику. Ему нужен только послушный, как глина, пассивный материал.

Это снижение требований от актера и лишение его свободы поведет неминуемо к падению искусства актера.

Это прекрасно понимал Станиславский. Отсюда, например, все нарастающая рознь между ним и молодежью Художественного театра последнего времени. Он тащил их все дальше и дальше, выше и выше, а они остановились, прочно успокоились и были

434

очень недовольны, что от них требуют еще каких-то ненужных усилий и жертв...

На самой последней странице своей книги «Работа актера над собой» он с огорчением признается: «Я работаю в театре давно, через мои руки прошли сотни учеников, но только нескольких из них я могу назвать своими последователями, понявшими суть того, чему я отдал жизнь.

• Почему же так мало?

• Потому что далеко не все имеют волю и настойчивость, чтобы добраться до подлинного искусства».

Он умер. Многие облегченно вздохнули: теперь их никто не тронет! Под знаком «Чайки», в ореоле всемирной славы Московского Художественного театра, можно спокойно пожинать лавры, добытые тридцатилетней героической работой великих стариков...

В предисловии к своей последней книге «Работа актера над собой» на 16-17 стр. К. С. Станиславский пишет: «Большую помощь оказал мне при проведении в жизнь «системы» и при создании этой книги режиссер и преподаватель Оперного театра моего имени Н. В. Демидов. Он давал мне ценные указания, материалы, примеры; он высказывал мне свои суждения о книге и вскрывал допущенные мною ошибки. За эту помощь мне приятно теперь высказать ему свою искреннюю благодарность».

Он умер, и мне, его продолжателю, как и следовало ожидать, нет места в наших театрах — я несу с собой беспокойство и напоминание о том, что совершенство еще далеко недостигнуто. Пусть так и будет. Пусть каждый цветет своим цветом. Хоть вырождающимся, но своим.

Но то, что знаю, что умею, — пропадать из-за этого не должно. Я обязан отдать это и искусству и государству, тем более что главные мои работы прошли в последние 23 года (с 1919 по 1942 г.).

Об этом новом почти закончена мною книга «Душевная техника творчества актера». Писалась она в течение последних 15-ти лет и является итогом работы всей жизни.

Но как бы ни была содержательна и понятна книга, — одной ее мало — нужна иллюстрация к ней делом.

В поисках возможности продолжить мою работу, я скоро убедился, что Художественный театр обтянулся для меня сплошным круговым забором колючей проволоки.

Я пошел в Малый театр. Мне предложили школу. Пусть — школа.

Первый год прошел с помпой. На зачете ученики первого курса делали то, чего не могли делать выпускники.

435

В течение же работ 2-го года начальство забеспокоилось, потому что авторитет других преподавателей стал заметно колебаться. Директор (Климушев) сам не разбирался в деле, но очевидно, наставляемый художественным руководством, проявил огромную инициативу и изобретательность в защите своего учреждения от грозящей беды. Он начал планомерную войну. Интриги, подкопы, запугивания, подкупы — словом, всё было брошено, чтобы защитить затхлость невежества от вторжения свежего воздуха. Ученики (конечно, наименее даровитые) по одному вызывались в кабинет директора и часами «обрабатывались» в том смысле, что этот преподаватель вас не ценит, а вы — талант. «Этот преподаватель все равно у нас не удержится», и вообще «подайте заявление, что вы не желаете с ним работать и хотите перейти к другому, тогда все ваши проступки мы забудем, и вы будете продолжать работать».

Группа наиболее даровитых и толковых учеников, выяснив все дело и возмутившись всей этой интригой, пошла в Комитет по Делам Искусств, но безуспешно. В самом Комитете нет ни одного настоящего большого специалиста, который мог бы разобраться в технике творческого процесса актера. Они пользуются отзывами тех же самых актеров, о которых так неодобрительно отозвался Станиславский, а тем переучиваться нет никакой охоты. Поэтому самое спокойное — выдернуть с корнем опасного человека.

Травля велась по всем правилам специалистов этого дела: материальный прижим, провокация, перевирание и перетолковывание моих слов, ложь, клевета, срыв занятий и проч. и проч....

На меня нашел ужас, паника: значит, пропало дело всей жизни!.. Тут в первый раз в жизни я почувствовал свою аорту и познал на деле, что такое сердечный припадок.

Правда, я скоро понял, что им другого выхода и не было: в стакан не вольешь жидкости больше того, что он вмещает, а я хочу влить ведро — это невыносимо, и они, эти стаканы, защищаются, если надо убивать — убивают.

В искусстве никогда не бывало иначе, в свое время Станиславскому и Немировичу, каждому по отдельности, предлагали вступить в Малый Театр. Они были настолько дальновидны, что предвидели для себя в этом только плохое и не пошли. Они затеяли, хоть маленькое, да свое, и создали Московский Художественный Театр.

Так, очевидно, надо делать и мне.

Я собрал группу моих учеников и по вечерам стал готовить с ними спектакль. Через три месяца этот спектакль («Последние»

436

Горького) был показан в Центральном Доме Гражданского Воздушного флота и имел большой успех, несмотря на короткий срок работы и в очень трудных условиях.

Из этого коллектива могло вырасти то, что сейчас нужно театру — реальный и ощутительный толчок — молодая показательная группа, иллюстрирующая своей работой принципы и приемы «душевной техники» (описанной в моей книге). Принципы вечно новые и вечно старые, те самые, которыми пользовались, иногда сознательно, а большей частью бессознательно, все даровитые актеры всех времен. Пользовались, сами не зная того, что и как они делают. А делали потому, что их толкал на это талант.

Все шло хорошо, 21 июня был спектакль, но 22-го началась война. Коллектив распался: мужчины пошли в армию, женщины — кто куда. Театры эвакуировались из Москвы. Я сунулся в Комитет, но там опять наткнулся на колючую проволоку. Есть место моим бывшим ученикам, есть место ученикам моих учеников, даже — ученикам учеников моих учеников — только нет мне...

Как-никак, но дело, в конце концов, складывается так, что за неимением работы, я принужден буду возвратиться к давным-давно (более 20-ти лет тому назад) оставленной медицине. А достижения, которые могли бы прославить страну, придется забросить и книгу оставить в незаконченном виде.

Адрес, поднесенный Н. В. Демидову его учениками в спортивных занятиях

(г. Иваново-Вознесенск, 1902 г.)

Глубокоуважаемый Николай Васильевич!

Мы стоим на пороге возникновения Атлетического Общества, чем мы обязаны безусловно только Вам, Вашей бесконечной энергии, знанию дела и умению заинтересовать; за это примите первое наше спасибо.

Вот уже скоро год Вы терпеливо, совершенно бескорыстно и твердо ведете нас по дороге физического развития, следя за каждым движением, замечая и исправляя бесчисленные наши недоумения и промахи. Следуя принципу «В здоровом теле — здоровый дух», Вы не только мускульную силу развиваете в нас, а именно всесторонне здоровый, свежий, недоступный утомлению организм, приспосабливаясь для этого к физическим особенностям каждого из нас и давая каждому лишь те упражнения,

437

которые для него полезны и необходимы. Строгая гигиена, систематическая последовательность и разумность даваемых Вами упражнений делают то, что мы, прозанимавшись даже неделю, уже чувствуем, как наши слабые до сих пор мышцы начинают сильно расти, крепнуть, как наше тело делается более упругим, гибким, поворотливым и наше самочувствие приобретает необыкновенную для нас бодрость. И за все это спасибо Вам, Николай Васильевич! Кроме всего вышесказанного нельзя удержаться от глубокой благодарности за то моральное влияние, которое Вы оказываете на нас со свойственной Вам во всем интеллигентностью, своим более чем выдающимся нравственным примером и простым естественным убеждением.

Достаточно сказать, что многие без особых напряжений воли оставляли свои вкоренившиеся привычки и пороки и делали крупные шаги на почве умеренности, воздержания и нравственного совершенствования.

Все мы, начиная с юношей и кончая людьми взрослыми и уже семейными, столь глубоко сознаем ту пользу, которую приносите Вы нам, так умело и просто подготовляя из нас людей сильных физически и духовно, что считаем нужным высказать Вам нашу бесконечную благодарность и признательность в этом адресе и нашем скромном подарке.

Иваново -Возиесенск

Н. Д. Кисляков, Н. П. Чернышев, А. В. Варламов, В. В. Саввичев, Н. И. Ильин, А. Комиссаров, П. Колоколов, Г. А. Топорков, В. И. Улыбип, А. Г. Рыбаков, И. Нефедов, А. П. Закорюкии и др.

Письмо К. С. Станиславского к Н. В. Демидову

10.09.1922. Москва

Дорогой Никол<ай> Вас<ильевич>,

Вы говорите, что Вы так заняты, что все ваше время разобрано, и вы недоумеваете, как вам быть со школой первой группы, куда мы вас приглашали, куда вы обещались мне, не только в том, или третьем году, а десять лет тому назад, как вы стали изучать систему, посещать меня, присутствовать на всех моих занятиях.

Разве тогда я говорил вам, что «у меня нет времени заняться с вами» и т.д.

438

Теперь же, когда я, впервые, обращаюсь к вам — оказывается, что вы заняты повсюду, но только не у меня.

Это какой-то рок!

Работал, мучался — с Вахтанговым. Его не признавали, выгоняли из театра, а под конец поманили, — и там — он давал уроки и обещал режиссировать; в Габиме работал по ночам, а для меня во всю свою жизнь нашел только 2 вечер<а>, чтобы вместе поработать над Сальер<и>.

Все, что я ни сделаю, ни заготовлю, — у меня вырывают из-под рук, а я — на бобах.

Простите, что пишу так резко, но я искренно огорчен.

Правда, вы не отказываетесь, а только недоумеваете. Но, я думаю, что после 15 летн<ей> работы вместе и этого не надо.

Будьте, как Сулерж<ицкий>.

Его гнали, изводили, приглашали, увольняли, но он не забывал того, что мы делали и страдали вместе.

Ваш

К. Станиславский

10/IX <1>922 г.

Станиславский, К. С. Собр. соч. Т. 8. С. 25. Автограф хранится в СПб ГТБ.

Распоряжение К. С. Станиславского по Моск<овскому> Худ<ожественному> театру

1922 г. 13 сентября

До приезда В. И. Немировича-Данченко, — общее руководство школой 1-ой Группы МХТ — поручается — Н. В. Демидову. Со всеми вопросами, касающимися школы — обращаться к нему.

К. Станиславский Опубликовано в: Как рождаются актеры. СПб., 2001. С. 153.

Из записок К. С. Станиславского

13 сентября 1922 г.

Канун отъезда. <... > Был в театре, говорил с учениками вновь принятыми во вновь учреждаемую школу первой группы МХТ. Передал их Демидову и Второй студии.

Станиславский, К. С. Из записных книжек. М., 1986. Т. 2, С. 247.

439

Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Варен (Германия)

28.08.1923 г. Москва

Дорогой Константин Сергеевич,

Судя по словам Подгорного, Вы не получили ни одного из моих писем и ни одного из писем школы (ученики писали Вам раза четыре). Чтобы не было подобной неприятности и с этим письмом, пошлю его Вам в двух экземплярах.

Попытаюсь поделиться с Вами в общих чертах впечатлениями от всего окружающего. (Пишу на пароходе. Еду по Волге.)

Большинство огорчилось отсрочкой Вашего приезда, а некоторые, как и следовало ожидать, довольны — свободнее. Впрочем, почему я говорю — большинство? Меньшинство, и, можно сказать, только самая зеленая молодежь, а другим гораздо уютнее творить на свободе новое искусство или, пользуясь маркой МХТ, разводить любительщину и торговать оптом и в розницу, как это практикуется в К. О.¹ или 4-й Студии, где одному приходится воевать против «маститых» Бабаниных, Соколовых, Ховгорн, Дмитревских и Тамариных.

Публике нравится, публика посещает: так ведь она и Корш и Суворина посещает.

А что касается «Нового Искусства», Вы бы им очень разогорчились, особенно во Второй Студии на «Разбойниках» и на «Грозе». Все не но существу. Новое, ради нового.

Начну со Школы МХТ.

Вл. Ив. оставил меня руководителем школы и не вмешивается.² Я никого не исключал и пока всеми доволен. Каждым по-разному. Кажется, удалось заронить искорку настоящего идеала. Много с ними беседовал и я и мой помощник.¹ Системы всей пройти не удалось еще, хотя занимался два раза в неделю часа по 3-4, да помощник два раза по стольку же. Но они ее безусловно понимают и чувствуют, я думаю, лучше, чем кто-либо (из молодежи) в Москве. Много было практических занятий, иллюстрирующих систему. Народ они серьезный, жаждущий и способный.

С Волконским не повезло² Телешова манкировала и, вообще, научить, добиться совершенно не хотела. «Прочитала» им всё по своим запискам, сочла это достаточным и кончила. Думаю, что практически они не готовы. Я уже делал Вам запрос насчет приглашения Фишерова на следующий год, но ответа от Вас не получил. С Влад. Ссрг.³ у них большие успехи, но уж очень мало он мог им уделять времени. В связи с этим, мне бы хотелось полу-

440

чить Ваше разрешение на приглашение второго преподавателя в подкрепление к Вл. Серг. Редега⁴ (жена Подобеда)- Она занимается с К. О. и достигла, на мой взгляд, очень хороших результатов. Очень много обращает внимания на тело, на пластичность, педагогична, увлекается сама, весела, дело знает и находится под руками. Но Влад. Серг. отпускать никоим образом нельзя.

Успехи по акробатике большие, но сначала 2-я Студия пригласила такого преподавателя (Жанто), что многие из них изувечились. У одной (Монаховой из студии Горького) до сих нор нога болит, и она не могла зимой заниматься, хотя очень хотела.

Занятия по дикции с Сарычевой (она же ставит голос) идут хорошо, но ученики еще не сознали всей необходимости этого искусства, при занятиях на отрывках (что я думаю начать с осени), это сейчас же выяснится, и они начнут наверстывать. В общем, они очень самодеятельны и не дремлют.

С гримом вышел конфуз. Молодого преподавателя из 2-й Студии, Хмелева, хватило на 4 урока, а потом он не знал, что делать. Прошу Вашего разрешения или отменить грим или, если будет время, найти другого преподавателя.

В этом году все ученики проявили большую работоспособность. Из Театра, как Вам известно, они ничего не получали, до 4-х часов служили но разным канцеляриям, а оттуда — прямо в театр, где задерживались до 11 ¹/₂ ч. или с преподавателем или оставались после уроков для самостоятельных работ. Многие очень плохо питались. Истощились и переутомились. Но духом бодры. В этом году они решили не служить и заниматься целый день. Как уж это они думают делать, я и не представляю. Во всяком случае, если возможна — хоть небольшая помощь из Америки — я бы очень просил.

Плата преподавателям за последние месяцы была невероятно, до смешного мала, так например, кажется, апрель и май стоили МХТ по 1 ¹/₂ миллиарда (на всех преподавателей). Я в это время получал 450 мил. — апрель и 600 мил. май — и делил их пополам с моим помощником. Это я говорю к тому, что может быть некоторые, мало в этом деле заинтересованные преподаватели, как, например, Телешова и занимались так плохо из-за мизерной платы, не говоря уже о том, что приходится себя нагружать ради заработка в другом месте. А еще говорю к тому, что если так дешевы преподаватели — может быть можно ученикам хоть немного помочь. Это я пишу вопреки их желанию, они хотят выкарабкиваться сами, но, я думаю, наш долг им помочь. Одно время я, было, устроил им «Ару»⁵, но сорвалось.

441

Из привезенных Подгорным денег я получил 10 долларов. Других никаких получек за весь год не было. От учеников у меня одно определенное впечатление: надо тренироваться на публике. Этого не хватает больше всего. Но думаю, что одних выступлений в «толпе» (вроде «Синей птицы») никоим образом не достаточно. Параллельно с этим нужны и более ответственные выступления. А то будет та же ошибка, какую я сделал со своей группой (которая теперь в 4-й Студии), — все есть: и знание, и опыт, и понимание, и вкус, и идеал и даже опыт, и большой опыт (4 года), разве можно любого из них сравнить с Бабаниным, Тамариным, Ховгорн и проч., а между тем нет одного — сценического тренинга, — и вот, «Битва жизни» рассыпается, несмотря на репетиции и их самостоятельную работу. Правда, это отчасти происходит оттого, что и они, и режиссер (по неопытности) хотят слишком многого, и работа, кроме того, проходит в невероятной духовной атмосфере. Но главное — нет тренинга.

Художник пишет картину. Одну картину пишет много лет. Но разве он только это и делает? Ежедневно он делает наброски, эскизы, не заботясь об их окончании, без кропотливости, развивая какую-то свободу, легкость, непринужденность. Вы знаете, многие писатели, чтобы не терять тренинга, любят писать много писем, художники таскают с собой альбомы для зарисовок (не только с целью собирания материала). Я живу на квартире с одним молодым художником-учеником, он рассказывает, что им даже не позволяют добиваться законченности в наброске, а то выработается наклонность «замучить» картину. И постепенно эта способность дорабатывать картину растет. Таков, он говорит, самый новый метод заграницы. И вот, таким образом, пытаясь сразу достичь слишком многого, я замучил свою «Женитьбу». Вы скажете — будет штамповодство, но ведь есть и противоядие. Параллельно с этим развивается в них чувство правды, наивность, и параллельно готовится ответственный отрывок или роль.

А то уж очень обидно, как в «Битве жизни»: вчера была и правда, и свежесть, и поэзия, и Диккенс, а сегодня вдруг все тускло, один внешний рисунок. Нет прочной техники.

Для этого я думаю не препятствовать им сооружать халтурные пьесы и пускать их под моим наблюдением. Вспомните, сколько играл в молодости Щепкин, сколько играли сами Вы? А ведь они совершенно не обстреляны; как на публику — так вес рассыпалось. Совсем нет радости публичности: один испуг или напряженная сосредоточенность. Так убьешь артиста, свободного художника, творца, а ведь это все как раз надо вскрыть.

442

Повторяю, все это под контролем и с параллельными упражнениями в самых строгих и обстоятельных проявлениях искусства.

Теперь об отрывках.

Как-то так выходит, что мои уроки ведут не только к выработке актеров, но и режиссеров (в этом есть и хорошее и плохое), так уж пусть это имеет свое логическое продолжение. Я думаю сделать так, чтобы каждый из них имел по 4 отрывка:

Один — делает вполне самостоятельно,

Другой — со мной,

Третий — ведет как режиссер,

Четвертый — делает под наблюдением студийца.

Конечно, некоторые очень плохо могут «вести» — но это будет видно. Во всяком случае, сами на этом многому научатся. Что Вы на это скажете?

Кроме того, кажется, что отрывки могут так скомбинироваться, что из них может получиться пьеса.

Будьте добры, ответьте на эти вопросы хоть несколькими словами.

И вот еще на какой: если ученики устроятся таким образом, что смогут заниматься с утра, то нельзя ли пригласить еще кого из преподавателей? Потому что, если, пользуясь их свободным временем, будут требовать их постоянного участия в работах К. О. — это едва ли будет педагогично. Лучше им дать лишнего преподавателя. Кого именно, еще не знаю: или кого по телу, или хорошо знающего Ваши методы для отрывков (только уж, конечно, не Телешову, да и вообще лучше не женщину). Если кого придумаете, то из дипломатических соображений, лучше бы приглашение сделать через меня, а то возможны разные трения и неприятности, отчего вся атмосфера очень испортится. А сейчас, как у новорожденных, нужно, прежде всего, заботиться о чистоте воздуха.

С разрешения и одобрения Владимира Ивановича, Коломийцева (читала «Маркитантку») участвует у меня в «Битве жизни».

Четвертая Студия.

«Обетованная земля», которую работал 8 месяцев Бабанин, оказалась в состоянии слабого любительского спектакля. Открывать ею было нельзя: пришлось ее переделывать. Я сидел с нею день и ночь два месяца (актеры-халтурщики мало даровитые, плохо понимают, что от них нужно и ничего самостоятельно не работают — берут актерской крепостью). Дальше работать было нельзя — надо было открываться. Показал Влад. Ив., он одобрил

443

и почему-то стал держаться по отношению к студии таким образом, что это — его студия. Бабанин и Горский этому обрадовались и за это уцепились. Таким образом, Влад. Ив. является покровителем 4-й студии.

Возобновлена «Своя семья». Обе пьесы имеют успех. Ездили в Петроград (без меня). Успех большой. Хорошие рецензии. Но есть одна рецензия, которую писал, по-видимому, понимающий и искренний критик (не помню — кто). Она, мне кажется, очень метко характеризует всю деятельность 4-й студии. Приблизительно, начало ее такое: —

«Маяковский делит всех деятелей искусства на изобретателей и приобретателей. Есть Станиславский, есть его театр и его студии — это 1-ая, 2-ая, и 3-я, это — изобретатель, и студии его — студии изобретателей. Есть Немирович, это приобретатель, и есть его Студия — 4-я, — студия приобретателей. Там всё не свое, всё чужое, всё поношенное, но зато всё благоприлично и благопристойно». Вот общий дух студии.

Состав студии странный: одна группа — это старые актеры, не нашедшие себе применения в XT. Это — часть слабая и по числу очень малая. Другая группа — моя молодежь (9 чел.), ушедшая за мной из Пролеткульта. К ней можно отнести человек 5 вновь принятых в прошлом году молодежи.

Третья группа: вновь набранные актеры из других театров с 8-ми, 10-ти, 15-ти летним стажем, эта группа по числу большая и по тому положению, которое ей дают, делается более и более первенствующей. Они принесли с собой весь свой опыт и профессионализм. Пытаются говорить нашим языком, но, конечно, самого главного уловить не могут. Да и первая группа научить их этому не в силах, сами-то они посредственности (кое-кто бездарности) и халтурщики.

В результате, конечно, не студия, а театр, но не художественный. Помню один разговор, слышанный мною в публике после «Своей семьи»: «Очень хороший спектакль. Конечно, если забыть, что это Художественный театр».

Таким образом, не получилось того, чего хотели Вы: районный МХТ из хороших сил, но в XT неприменимых.

Не получилось и новой молодой студии изобретателей. Молодежь они не любят, притесняют, эксплуатируют и, конечно, боятся, потому что у нес прицел совсем не приобретательский и совсем не к Немировичу.

Картина такая: 7 человек антрепренеров: Горский, Бабанин, Тамарин, Горбатов, Ховгорн, Ел. Соколова и Дмитревская — на-

444

брали себе труппу, обделывают дела под маркой МХТ (правда, с ведома Вл. Ив.). Если же власти почему-либо начинают неблагосклонно относиться к академическим студиям, то и на этот случай есть средство: оказывается, эта студия «пролетарская» — ибо в ней находятся 10 лучших пролеткультовцев и их руководитель Демидов. Так у власти она и слывет, как самая свежая, здоровая студия, составленная из молодых талантливых пролетариев. А пролетариям там ни вздохнуть, ни охнуть.

Мой отец умер 83-х лет, не имея ни одного седого волоса, моя мать, несмотря на трудную жизнь, начала седеть 70-ти лет, мои оба старшие брата (старше на 15 лет) седых волос не имеют, а я в этом году начал неудержимо и упорно седеть.

Бросаюсь ожесточенно на наш художественный совет (представьте себе состав: Бабанин, Дмитревская, Ховгорн, Соколова и я), бросаюсь как Дон-Кихот на ветряные мельницы и ломаю себе руки, ноги и почти что голову.

Они требуют, чтоб я бросил молодежь, «Битву жизни» и работал с ними, потому что у них нет режиссера, а сами они ничего не в силах сделать. А я не могу сними работать — ради чего? — на продажу для базара? Еще можно было бы это делать ради практики, если бы не было другой работы — идейной, но бросать на погибель молодежь, имеющую права на искусство, ради халтурщиков по призванию — я не в силах. Дипломат я плохой, и вот, в результате истрепанность до последней степени и поседение.

«Битва жизни» складывается в очень хороший поэтичный спектакль (готово 5 актов, еще осталось два). На одной репетиции был один режиссер и критик Гавронский — очень хвалил и говорил даже, что это много лучше того «Сверчка», который был в свои лучшие времена. Говорил, что есть Диккенс, романтизм и настоящая поэзия. Говорил, что сейчас это будет иметь успех. И вот они снимают вещь с репертуара после годичной работы. Хотят выгнать некоторых из молодежи и вообще уничтожить всякий запах студийной искательской и опасной для них работы. Конечно, под вполне благовидным для них предлогом: молодежь не надежные исполнители, но это еще не так важно, а главное — пьеса без специфической общественной темы — это теперь недопустимо. Пусть вещь остается как школьная работа и дорабатывается моими помощниками, а я должен, во-первых, доделать пьесу, в которой они запутались («Кофейня» П. Муратова — хотя в ней тоже нет никакой общественности да и вообще ничего интересного) — во-вторых, взять для постановки новую пьесу: «Тиара Века»¹ или какую-нибудь подобную.

445

Самое выгодное: пойти им навстречу, начать ляпать с ними рыночные пьесы, быть «незаменимым» режиссером, если хочешь — играть и вообще — жить в полном почете в свое удовольствие, но почему-то не могу, почему-то все трясется внутри, когда об этом подумаю. Может быть, я не прав. Чувствую за собой большую вину: от гордости ли, от самомнения ли, внутри себя ношу такое презрение, что даже не в силах скрывать его, во всяком случае, что-нибудь да доходит до них. Это уж, конечно, скверно: если уж работать с ними бок о бок, надо вырастить другое отношение, а уж никак не такое. Это отношение возникает, вероятно, как защитный способ — очевидно, где-то в подсознании боюсь заразиться их пошловато-торгашеским взглядом на искусство. И почти нарочно вызываю в себе какой-то протест. От этого ни им, ни мне не легче.

Вам лучше в это дело не впутываться, — как-нибудь сами разберемся. Пишу потому, что накипело. Тяжко. Обойдется как-нибудь. Сейчас немного отдохнул, а в конце сезона так уездился, что молодежь (вместе со школой МХТ) почти насильно отправила меня на отдых: купили билет, доставили на вокзал и всунули в поезд.

По возвращении в Москву, сделаю несколько репетиций, потом покажу «Битву» Вл. Ив., если и он найдет постановку ненужной, тогда оставлю ее до Вас.

Посоветуйте мне что-нибудь верное. Может быть, я совершенно не прав, что так верю в свою молодежь. Но ведь сделать что-то с людьми можно, только веря в них. И перестаешь с ними делать (и они перестают) с того момента, как качал в них сомневаться.

Оперная Студия состоит из таких разнородных элементов, таких легкомысленных, взрослых, но совсем невоспитанных, что существовать, развиваться и вырастать в организм она сможет только в том случае, если во главе встанет сильный человек, которому студия не сможет не поверить — (и не только как мастеру, но и просто как человеку). А пока этого нет — она не жизнеспособна.

Теперь все держится только Вашим именем — все ждут Вашего возвращения.

Человеком этим должны быть не Вы, просто потому, что Вы — главнокомандующий всеми армиями театральных искусств, и в одно дело Вам зарываться не след. А кто? Не знаю. Не Богданович — ему не верят — это не вожак.

Обо мне нечего думать, хотя бы потому, что отдаться весь целиком этому делу я никак не могу — не потому, что его не чувствую — а в душе сильнее копошится другое и зовет к другому.

446

Маленький отчет о делах студии, как они мне представляются.

Первое время до Рождества внимание было сосредоточено на «Онегине», а потом на «Вертере». Я было начал «Русалку», но репетиции не удавались: или помещение было занято очередными постановками, или персонажи заняты (особенно Сыроватская, Печковский и Виноградов). Таким образом, «Русалка» очень отстала. Но музыкально почти готова.

«Онегин» очень скоро стал рассыпаться и сейчас требует серьезной работы. Показательно, что сборы очень упали.

От вмешательства я уклонился, боясь неприятных столкновений, так как «Онегина» Вы передали Зинаиде Сергеевне.¹ «Вертер» никого не удовлетворил, кроме, кажется, Сушкевича. Объяснение этого, вероятно, очень простое: если быть недовольным, то нельзя выпускать спектакля — пришлось бы (ему) над ним работать и работать очень много, а на это нет ни времени, ни охоты. Лучше (легче) похвалить и выпустить (как сделал Немирович со «Своей семьей» в 4-й студии).

Я в этом году заканчивал и почти закончил систему, а помощник мой вел упражнения.

Аудитория, по правде сказать, очень распустилась. Так что охоты с ними заниматься нет никакой: по-настоящему относятся к делу 4-5 чел. Если развлекаешь, занимаешь — так довольны, а то смотрят на урок, как на неизбежное зло. Может быть, Вы разрешите приостановить в следующем сезоне «систему», тем более один полный курс я провел и придется начинать снова. Старикам это будет, пожалуй, скучно, а молодежи не так много.

Хочется высказать свое объективное впечатление от Садовникова. Не вдаваясь в обсуждение причин, чьих бы то ни было промахов и ошибок, я вижу только то, что для меня очень ясно.

Все идет к тому, что он от студии может отойти совсем. Для искусства, думаю, это будет очень полезно.

Дело в том, что он, по-видимому (независимо от того, мастер он или еще нет), является индивидуальностью, а индивидуальность скорее и полнее будет развиваться на свободе. Студия с его уходом что-то потеряет, но искусство, думаю, приобретет хорошего работника. И мешать этому, может быть, не следует.

Все неприятности (мне это стало так ясно) происходят только оттого, что он — индивидуальность. Так пусть идет и творит свое: ошибается, падает, встает, побеждает, учится, опять падает и, наконец, победит. Дай Бог! Разве мы можем говорить: не дай Бог?

Ведь создал он из ничего оркестр и держит около себя. Едва ли происками, — происками долго не удержишь. Может быть, ему

447

суждено создать и нечто большее. Победителей не судят. Впрочем, это мое мнение. Может быть, он уходить и не собирается. Но есть в нем что-то, чем я любуюсь. Беда только в том, что «я» в человеке есть, а крылья еще не выросли. Если долго держать <птенцов> в гнезде, так крепкие <крылья> могут никогда не вырасти. Пусть летит — ничего — не пропадет. Да и назад еще прилетит — взрослый и жаждущий дополнять свои знания... И, я уверен, другом, а не врагом.

Пишу по приезде в Москву.

Есть кое-какие изменения. Ученики школы, как и, следовало думать, не смогли осуществить своего плана: работать целый день, так как условия жизни делаются всё тяжелее и тяжелее — придется служить, а начинать занятия в школе с 5-ти час. Таким образом, наберется 36 рабочих часов в неделю. (Дольше 11-ти час. в театре оставаться не разрешают.)

Распределить время думаю так:

Акробатика — 2 урока по 2 часа.

Гимнастика — 2 урока по 2 часа.

Ритм — 2 урока по два часа.

Дикция и постановка голоса (Сарычева) — 1 или 2 урока по 2 часа.

Система Волконского — 1 урок 2 часа.

Грим — 1 урок 2 часа.

Остается 18 часов в неделю для теоретических и практических занятий по системе, сценическим упражнениям и отрывкам — со мной, моим помощником и самостоятельных (по плану в начале письма).

Кроме того, по воскресеньям эпизодически будут уроки слушания музыки с Цертелевой (как было у них в прошлом году во 2-й студии) и, кроме того, может быть художник Бакушинский (лучший специалист по этой части) будет устраивать с ними путешествия по картинным галереям с целью научить их смотреть художественное произведение. Я его знаю с этой стороны очень хорошо. Кроме того, он человек идейный, не ремесленник и великолепный педагог. Думаю, что возьмет недорого.

Что касается добавочного режиссера, мне кажется, очень бы подошел Мчеделов.

По поводу Волконского возобновляю свою просьбу утвердить Фишерова. Теперь ученики разберутся сами, и плохого он им привить ничего не может. А Телешева просто не интересуется, да, по-моему, и не может преподавать — пороху мало.

448

Об Оперной студии.

С младшими и вновь поступившими преподавание системы я поведу по обычному плану, а со старшими думаю сделать так: каждый должен сдать систему в виде зачета, для этого он должен:

• сделать доклад о какой-либо главе системы.

• самостоятельно приготовить романс или отрывок.

• то же приготовить при помощи кого-нибудь из студийцев.

• приготовить в качестве режиссера тоже романс или отрывок со студийцем (старшим или младшим).

При всех этих зачетах будут ему задаваться со всех сторон вопросы по поводу сдаваемой работы. Таким образом, видны будут его знания и уменье пользоваться накопленным материалом и знание, и слабые места всей студии. А так как все это будет на практике, то все это будет непрерывным упражнением. Слабые места, само собой, будут сейчас же заполняться.

Одно только меня начинает серьезно удручать: чрезмерная нагрузка педагогикой не дает развиваться во мне другим сторонам, более ценным и совершенно необходимым для того, чтобы вырасти, в конце концов, до величины какого-то вожака — как Вы когда-то предполагали.

Я чувствую, что нет надобности отдавать массу времени, энергии и души на дело, которое, может быть, и несколько с меньшим успехом, но не плохо могут делать другие, в то время как необходимо делать другое: необходимо развиваться как режиссеру и актеру, а где на это время и силы? В особенности если обременен всевозможными административными делами: не проходит дня, чтобы не было где-нибудь какого-нибудь совета, заседания, экзамена и т. д. А какой из меня, в конце концов, будет толк, если я не буду хорошим актером (это мне ближе) и режиссером? Да и для педагогики это необходимо.

Кроме того, молодежи надо давать ход — нечего их мариновать. Из помощников пока у меня есть два: Фельтенштейн (этот вне конкуренции) — что в Художественном театре и Михайлов. Кажется, что в скором времени несложные вещи могут делать кое-кто из школы МХТ. Главным образом Степанов и, может быть, Глазунов. Конечно, сначала надо попрактиковаться где-нибудь в районах.

4-я Студия.

Новый Художественный Совет: Бабанин, Дмитревская, я и

Залесский (из театра Комиссаржевского — дельный человек). От

449

председательства я отказался, чтобы несколько освободить себя — да и тяжко было воевать с ними — я уж писал по этому поводу. Выбрали Бабанина.

Уезжая, Вы сказали жуткие слова: «генеральная репетиция»... ¹ Вот прошло уже «пол-пьесы», и о дальнейшем ходе можно догадываться. Внешне как будто все благополучно: много нового -

У К. О. «Лизистрата».

В 1-ой студии «Герой»², «Укрощение строптивой», «Лир», кроме того, спешат с «Гамлетом» и еще чем-то.

Во 2-ой «Разбойники», «Гроза».

В 3-сй «Правда хорошо...» и скоро будет «Женитьба».

В 4-ой «Обетованная земля» и «Своя семья».

Девять постановок в один сезон.

Но все это не ради «жизни человеческого духа на сцене», не ради «истины страстей», не ради «вечного», не ради «правды».

Теперь такое жуткое время, что, кажется, не может не быть ответственности в душе каждого из нас, служителей искусства МХТ.

Но кажется, ответственности нет.

И мы спокойно идем к разрушению нашего театра. Все, что теперь делается, идет к цирку (плохому), кинематографичности и забавности.

«Оправдание» идет не дальше «штучек». Об оправдании «внутренних линий» вопросов обыкновенно не поднимается, а оправдывать всю пьесу никому и в голову не приходит. Зачем ставится пьеса? Вероятно, для сборов, для успеха какого-нибудь актера или режиссера. И в результате не художественные произведения — живая кровь и кусок сердца поэта, а более или менее эффектная олеография.

Уже говорят, что правда пресна! Больше пряностей едких и кислых и горьких!

Уже утрачивают самое чувство правды и природы. О магнетизме правды забыли так же, как и о литургичности театральной атмосферы.

Мне грустно, Константин Сергеевич.

Одно ясно, что «генеральная репетиция» (Ваш отъезд) поставила новые вопросы и требуется скорейшее их разрешение.

Мне кажется, мало поддержать на высоте самое мастерство, как это Вы хотели при помощи Пантеона³ — оно будет разрушаться оптом и в розницу, как только уйдет оттуда сам вожак и вдохновитель, ибо: ради чего это мастерство?

450

Сколько раз сами Вы повторяли: «искусство жестоко, оно не прощает ни одного проступка против себя и мстит безжалостно».

А ведь искусство не только в мастерстве. Искусство без духа — искусничанье. И тем, кто его делает как искусничаиье, оно мстит, лишая его самого главного: настоящей поэзии, настоящей правды, настоящего духа.

И вот: «Человеку, зиждущему храмину, подобает ископать и углубить и положить основание на камени»¹.

Ведь, если говорить о новом вине, о ростке, который бы мог расти, развиваться, превращаться в дерево и плодиться — надо говорить и о новых мехах, — об условии жизни этого ростка.

Вы хотели устроить образцовый театр из стариков и, вливая туда одного за другим молодежь, дать такому театру жизнь и продление жизни.

Судя по тому, что видишь теперь в 1-ой студии, и что Вы говорили о стариках — из этого может быть только театр мастерства. Но и то не чистого мастерства, а с примесью не всегда здорового и не всем приятного запаха жилого помещения. Конечно, театр мастерства нужен и пусть его существует.

Но нужно, мне кажется, воспитать какое-то молодое ядро идеальных, чистых, бескомпромиссных людей, любящих искусство серьезно и жертвенно, для которых искусство было бы всем: и жизнью, и религией, и наукой, нужна кучка вдохновителей, носителей идеи.

Нужен какой-то ММХТ (Молодой МХТ). Пусть он живет при старом МХТ и учится у него, заимствует его мастерство. Но ведь не все старики могут быть воспитателями — не дай Бог, чтобы молодежь набралась всех недостатков, о которых Вы сами так часто разбивали голову, которые так отравляли Вам жизнь.

«Генеральная репетиция» показала, что пьеса была построена по неверным внутренним линиям. Это ясно. И вот за исправление их и надо приняться.

Пора изменить курс и не останавливаться на выработке только мастеров.

Необходимы энтузиасты, необходимы «светлые безумцы». Кто Вы такой сами, как не энтузиаст, фанатик и не светлый безумец?

Вы скажете: таким надо родиться.

А разве доблесть не выращивается? Я знаю, Вы скажете — поколениями, столетиями. Да, конечно, но на ловца и зверь бежит. Надо принять, что ты — ловец — и «сделаю вас ловцы человеков»². В этом Ваша очередная обязанность и уклоняться

451

от нее под самыми благовидными предлогами — просто дезертирство.

Не помню, кто-то из философов сказал, что в жизни есть или добровольцы или дезертиры — других нет.

Надо подбирать людей, поощрять, держать себя в состоянии веры в них и окажется, что есть и люди, и безумцы и что пора — нечего ждать века, — тогда будет что-то другое, для нас, может быть, и невообразимое.

Если не удалась первая попытка с идеей Сулержицкого,³ это не значит, что вторая будет еще хуже. Конечно, если она будет — цели будут несколько другие — люди очень переменились с тех пор. Все стало острее, действеннее и, пожалуй, романтичнее.

Если же не посадить и не вырастить дерево идеала, дерево чистой (не сентиментальной) любви к красоте, к жизни, к правде, к вечному, — через несколько лет не останется ничего, кроме ремесла, проститутства и невежества.

Все-таки: «светильник тела есть око». «Пусть око твое будет светло — и душа твоя светла».¹ Надо как-то озаботиться и очистить свое око и око своих соратников и преемников.

Мне хочется чуть-чуть переделать стихи Джона Вудвиля,² чтобы они говорили не о писательстве, как у него, а о театре:

«Видеть прекрасное,

Слышать прекрасное,

Думать и жить

Прекрасным —

Этой радости жизни,

Высокой и бурной,

Даже смерть

Не положит предела».

И к этому увлекать людей искусства, это показать им, в этом поддержать их — привить и тогда пустить на свет Божий: пусть растут, плодятся и множатся...

Ваш Н. Демидов.

Конспективное повторение вопросов, на которые желательно иметь скорейшие ответы:

О Мчеделове (приглашение в школу МХТ),

Фишеров (разрешение пригласить вместо Телешовой),

Редега (приглашение на ритмику),

Поспехин (может быть пригласить на место Редеги). Влад. Серг. советует остановиться на нем.

452

Программа занятий по системе в школе и оперной студии (в случае согласия, просто напишите одно слово, вроде: да).

Плата преподавателям (просьба подействовать на правление МХТ в смысле увеличения платы за систему и руководство студией. Тем более что преподавателей двое: я и помощник. Кроме того, надо бы его утвердить, как преподавателя, а то он не имеет никаких официальных документов).

О продлении руководства школой МХТ (если с Вашей стороны не встретится препятствий, то сообщите Вл. Ив., что и наэтот год Вы меня утверждаете — если он найдет со своей стороныэто возможным).

О 4-ой студии (совет, как держаться, в случае непомерной тяжкости атмосферы).

О К. У. Б. У.³ (просьба написать бумажку, отзыв (с ходатайством) об утверждении за мной звания ученого).

Москва. Красная Пресня, д. 10 кв. 3. Можно писать и на Художественный театр.

28-го авг. 1923 г.

P. S. Елена Николаевна Добрынина, которую Вы видели в отрывке из «Федора Ивановича»⁴ с Чупровым в Оперной студии, зимой играла в Художественном Театре в «Синей птице» Митиль. Была назначена Влад. Ив. как лучшая исполнительница после показа нескольких исполнительниц. Он распорядился, чтобы с ней готовили Тильтиля, но, так как это было не в интересах 2-ой студии, то никаких репетиций студия не устраивала и поэтому роль не сделана.

P. P. S. Сейчас очень уплотняют и выселяют. Единственное верное для меня средство спасения — это быть членом К. У. Б. У. Но теперь туда попасть не легко. Может быть, Вы были бы добры, написали со своей стороны бумажку — отзыв, рекомендуя меня как ученого (не медика) и единственного специалиста (профессора) в своей области.

Музей МХАТ. К. С. 8125. Публикуется впервые.

454

Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Москву

17.06.1926. Москва

Многоуважаемый и дорогой Константин Сергеевич!

С тех пор, как Вы сказали мне об особенностях моего характера, которые делают меня не для всех приятным в театре — я видел «Декабристов»¹ и две репетиции: «Белой гвардии» и «Продавцов славы» и ощутительно почувствовал, что я не имею права уходить из этого театра и, главное, от Вас, несмотря на все мои «особенности».

Мне кажется, и Вы не должны так легко отгонять от себя не только Вашего прямого ученика и воспитанника, но и одного, как будто бы из немногих людей, которые так, во всей чистоте и со всем серьезом и энтузиазмом зачеркивают для искусства всю свою личную жизнь.

Последний акт «Декабристов» произвел на меня громадное впечатление своей подлинностью и отсутствием всякой «театральности». Я как-то раскрылся — слетела вся накипь последних лет. Обнажился до «человека», до «жизни человеческого духа» и больно почувствовал, что театром я еще совершенно не использован, что я многое могу, что здесь нужно, и что приобретается не сразу, а в результате, вероятно, какой-то не совсем легкой жизненной школы.

Пришел домой, вспомнил свое, может быть, несколько «безумное», по подлинное, искреннее и дорогое мне посейчас письмо, которое я послал Вам в Америку², где просил, молил понять то крупное, что происходило во мне тогда; просил перешагнуть через слова и угадать «сущность»...

Молил Вас не забывать, что Вы молоды... что Вы должны быть вечны. Что Вы — пророк и в этом всё — остального ничего не существует! — остальное: ХА! Прах... ничто... ошибка... туманная картина... тень... Вспомнил, еще раз увидал, что это и есть, правда, и ощутил, что сейчас происходит что-то крупно неверное. Мне показалось, даже «темное». Не отпускайте меня, дорогой, Константин Сергеевич! Тому театру, который идет на смену (вероятно, временную смену) полуразрушенной церкви, и берет на себя тяжелую задачу поднимать веру в Правду, будить в человеке человека и быть «Сеятелем добрым» — я знаю, вижу, что я нужен.

Характер?.. Да так ли это?

А Сулержицкий? У него тоже что-то было в характере, что не всем и всегда нравилось.

455

Что, если бы его, как и меня, просто бы вычеркнули из театра, не дав возможности устроить студии? Разве это было бы хорошо?

А представьте себе, если бы он не болел так ужасно и изнурительно, как это было с ним последние 2 года, и был бы жив до сих пор — разве не другой был бы театр, и Вы, разве не иначе чувствовали бы себя?

А Вахтангов? — тоже принужден был уйти — тоже многое в нем кое-кому не нравилось.

А, наконец, сами Вы?

Разве мало Вы за все последние 17 лет, что мы с Вами знакомы, жаловались на неприятности, которые, не считаясь ни с чем, Вам устраивали? Разве не было чуть ли не полных разрывов с труппой и, во всяком случае, с Влад. Ив.?

На что это указывает, на скверный характер? Я думаю — нет.

Может быть, просто цельность натуры. Цельность магнитной стрелки компаса, которая всегда и при всяких условиях тянется к Северу, к Полярной звезде.

Вы сказали мне, что Вам передавали, будто актеры, которые со мной работали, были мной недовольны... смело, дерзко и честно скажу: этого не бывало!

Те, с кем я работал над пьесой, над ролями или отрывками, с теми не бывало ни в Пролеткульте, ни в Оперной студии, ни в Художественном театре, ни в 4-й студии, ни, наконец, в Грузинской студии.

Спросите недовольных — окажется, что они у меня в лучшем случае слушали «систему», которую, когда приходилось читать самой разношерстной публике (причем аудитория состояла из 60-70 человек), конечно, я принужден был вести так, что это могло быть и не всем одинаково интересно (вспомните трудность занятий в Габиме, где рядом с птенцами из Армянской Студии восседали Завадский, Захава, Котлубай и проч.).

Наконец, если бы и было какое недовольство — разве сами Вы не рассказывали мне о подобных Ваших столкновениях с актерами Художественного Театра; о столкновениях Леопольда Антоновича с 1-й студией, когда он уходил оттуда?

И всегда это указывало на одно и то же: человек, создавший дело, отдавший свою душу и талант — может, наконец, потребовать от актеров, чтобы они немного проснулись и заработали так, как сам он беспрерывно работает на всех репетициях, и вот, посредственности, которые о себе начинают воображать Бог знает что (после первых же похвал невежд или льстецов), ополчаются, задирают нос и все забывают, чем они обязаны; собираются вмес-

456

те отвратительным стадом, подзуживают друг друга и идут, наконец, к другому вожаку, который им сейчас кажется «спасителем» и единственно «достойным» человеком.

И дело теперь только в нем: если он достаточно крупен и порядочен, то поступит так, как нужно для дела — если же мелок и по существу своему сам близок к этому стаду — он воспользуется моментом — сам обострит положение и использует все для себя.

Так всегда было, есть и, вероятно, будет.

Дорогой Константин Сергеевич, последнее время все вспоминаю, как Вы после смерти Леопольда Антоновича говорили, что «более всего жалко то, что, вот, человек попал, наконец, на свое призвание, на верную тропу, приобрел громадный опыт — только бы теперь начать по-настоящему жить и работать, и вот, — всё летит прахом! Почему? Зачем?

И нужно готовить других!..»

Вспоминаю и думаю: ведь, вот, я так же умираю, только медленно... и когда? — теперь, когда приобретен опыт, когда пройден значительный период подготовки, когда наконец-то я могу делать, не боясь быть осмеянным.

И для чего, для кого была эта подготовка, для кого опыт, как не для Художественного Театра и его Искусства?

И умри я — скажут: жалко, он был не использован — он только встал на ноги, он мог еще так много сделать!

А вот, не умираю — так оттирают и убивают этим вдвойне. Как странно...

Для того, чтобы войти в Художественный Театр на «законных основаниях», а не только по Вашему приказу (чего Вы не хотите), я предлагаю постановку вещи, против которой, я думаю, возражений там не будет.

Я говорил о ней Вам еще в начале зимы: «Униженные и оскорбленные» Достоевского.

За меня может говорить то, что я предлагаю совершенно новый и своеобразный прием постановки.

Получится целый роман, а не отрывки из него, как обыкновенно бывает, и, во-вторых, сохранится во всей полноте Достоевский.

Прием простой, но еще совершенно не использованный.

Дело вот в чем: роман написан рассказом от первого лица. Молодой литератор, Иван Петрович (роман автобиографичен, так что в Иване Петровиче много от Достоевского) вспоминает и рассказывает о себе и других «униженных и оскорбленных».

457

Пусть этот Иван Петрович является как бы хозяином сегодняшнего вечера; пусть он действительно начнет с небольшого рассказа, чтобы ввести публику в суть дела, а потом, когда осветится нужная картина, спокойно и откровенно перейдет на сцену и начнется действие.

Если нужно — он может говорить «в сторону» — публике, находясь среди действующих лиц.

Когда картина кончится, он несколькими словами соединит ее с другой, которая через 1-2 минуты откроется.

Что касается быстрой перемены, то тут у меня есть, кажется, хороший выход, так что сразу на сцене может стоять 5 картин.

В нескольких словах и без романа в руках это рассказать трудно. Но думаю, что это будет интересно, ново и, главное — по существу. Не развлекать это будет, а собирать воедино, концентрировать весь рассказ.

Инсценировки в деталях у меня еще нет, но, в общем, я ее уже вижу, а летом берусь ее сделать и в деталях.

До свидания, дорогой Константин Сергеевич. Жду Вашего решения.

Ваш Н. Демидов.

P. S. Если экстренно понадоблюсь —Рипс<имэ>Карп<повна>¹ знает мой адрес. 1926.17.VI.

Музей МХТ. К. С. 8127. Публикуется впервые.

Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Дарьино (станция Жаворонки Белорусской ж. д.)

1925-1926 гг. Москва Дорогой Константин Сергеевич,

Предполагая, что в Дарьине Вы опять будете работать над книгой, пересылаю Вам на всякий случай две цитаты из Бальзака.

458

Как бы ни сложилась моя служебная жизнь зимой, прошу Вас помнить, что я — постоянный и «присяжный» Ваш «слушатель». И, если этим я могу приносить Вам хоть какую-нибудь пользу, то, пожалуйста, вызывайте меня без всяких колебаний.

Если Вам от этого польза — так ведь мне — втрое. Во время этих чтений и бесед я многое узнаю и продвигаюсь вперед.

Желаю Вам хорошей погоды и хорошо отдохнуть.

Ваш Н. Демидов

P. S. Не забудьте про дрессировщика обезьян, который выбирал себе материал для работы!

Это хороший рассказ, как для Творцова, так и для Рассудова. Может служить хорошей иллюстрацией и к «вниманию» и к «хватке».

Музей МХТ К. С. 8126. Публикуется впервые.

Вл. И. Немирович-Данченко к Н. В. Демидову в Москву

25.06.1926. Карловы Вары

Дорогой Николай Васильевич!

Мне очень досадно, что мой ответ на Ваше письмо не дошел до Вас. Я отвечал Вам тотчас же по получении от Вас письма (первого, в Америку).

Понимаю Ваши переживания, горжусь за Театр, ради которого Вы теряете столько времени, но и злюсь на него за это же.

Однако не могу вмешаться в дела Театра на таком расстоянии и при таком долгом отсутствии. По-моему, поговорите еще один раз крепко — с Василием Васильевичем, крепко, т. е. точно. И, перекрестившись, идите к Таирову. Это все, конечно, если Вы не можете оставаться в IV студии.

Я благодарю Вас за Ваши ласковые слова по моему адресу и жалею, что так мне и не пришлось долго и вплотную поработать с Вами.

От души желаю Вам скорейшего применения к делу Ваших свежих сил.

В. Немирович-Данченко 25 июня

Год устанавливается по штемпелю почты на конверте.

459

МОСКОВСКИЙ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ

ТЕАТР Москва, 7-го октября 1926 года

Николая Васильевича Демидова я знаю 15 лет. Это — человек, полный подлинной любви к искусству и самоотверженный энтузиаст.

Со времени нашего знакомства, он так увлекся театром и в частности внутренней (душевной) техникой актерского творчества, что всецело отдал себя искусству.

Все время он помогал мне в разработке этого богатого и сложного вопроса об актерском творчестве. В настоящее время, я думаю, это один из немногих, который знает «систему» теоретически и практически.

4 года он пробыл в моей Оперной Студии в качестве режиссера и преподавателя.

2 года руководил Школой Художественного Театра и вел там (после Сулержицкого и Вахтангова) воспитательную работу и занятия по «системе».

К. Станиславский

Бланк МХТ. Машинописная копия, заверенная нотариусом. Целиком публикуется впервые.

МОСКОВСКИЙ

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ

КАМЕРНЫЙ ТЕАТР

Тверской бул., д. № 23

Тел. 5-44-35 Дирекция

5-44-18 Контора №51

07.10.1926. Москва Сентября «23» дня 1927 г.

В МОСКОВСКУЮ КВАЛИФИКАЦИОННУЮ КОМИССИЮ ПРИ ГУБПРОСЕ

Николай Васильевич ДЕМИДОВ был приглашен в Гос. КАМЕРНЫЙ ТЕАТР, как ближайший помощник К. С. Станиславского, несущий в себе всю культуру и технику ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА и разрабатывавший вместе со Станиславским его «систему» психотехники актера.

Уловив требования нашего театра, Николай Васильевич быстро освоился с направлением работы и легко перенес к нам свой опыт и свои знания. С одной стороны, он нашел трудноуловимые

460

точки соприкосновения, с другой — видоизменил соответствующим образом то, что нашим театром принято быть не могло.

Преданный искусству, не удовлетворяющийся тем, что им уже приобретено, Николай Васильевич все время упорно работает в своей излюбленной области — внутренней технике актера и — как человек ищущий и незакоснелый, — для нашего молодого и тоже ищущего театра — является чрезвычайно существенным дополнением.

Кроме занятий в ЭКТЕМАС'е МГКТ и с молодыми актерами, Николай Васильевич ДЕМИДОВ работал в качестве режиссера-помощника при всех моих постановках прошлого и этого сезона.

В силу своего недавнего пребывания у нас, самостоятельной постановки в КАМЕРНОМ ТЕАТРЕ Н. В. еще не имел, но это дело самого недалекого будущего.

Николай Васильевич Демидов должен быть членом КУБУ, во-первых, как один из очень немногих, вооруженный всеми знаниями психологии, который пытается внести в область нашего искусства исследование, и неуловимое творчество актера раскрыть и изучить.

Во-вторых, как художник-режиссер.

В-третьих, как редкий учитель-педагог, умеющий пробудить в актере любовь к истинному искусству и научить его настоящей мастерской внутренней технике.

Печать:

МОСКОВСКИЙ КАМЕРНЫЙ ТЕАТР

ДИРЕКТОР МГКТ ТАИРОВ Копия верна

Машинописная нотариальная копия, с печатью театра. Целиком публикуется впервые.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ

МУЗЫКАЛЬНЫЙ ТЕАТР

Имени Народного артиста Республики

Вл. Ив. НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО

МОСКВА, Б. Дмитровка, 17

Тел. 1-96-21 67-77

№448

9.12.29

В ЦЕКУБУ¹

После того как МХТ закрыл свою школу, Николай Васильевич Демидов, один из ее педагогов, был приглашен мною

461

в Музыкальный театр моего имени, как преподаватель и сорежиссер.

Николай Васильевич является отличным воспитателем актера в духе Художественного театра и сверх того крупным специалистом в области психотехники сценического творчества.

В этом отношении все, что найдено у нас в театре, получило у него широкое развитие. Кроме того, взяв за основу наши наблюдения и открытия, он не ограничился только разработкой и усовершенствованием полученного, но и сам беспрерывно шел и идет вперед, находя много своего нового, что обогатит и будущие школы театрального искусства и самую науку о теории и психологии творчества.

Считаю этого неустанного работника, всецело отдавшего себя искусству, одним из полезнейших и необходимейших в деле театральной культуры.

Народный артист Республики Вл. И. Немирович-Данченко

Машинописная нотариальная копия, с печатью государственного Музыкального театра имени народного артиста республики Вл. И. Немировича-Данченко. Целиком публикуется впервые.

Н. В. Демидов к Неизвестной² (черновик)

Москва. <1930 г.>

Начал перечитывать эту книгу Бёкка,¹ и мысль о Вас и о вашей жизни снова и снова не дает мне покоя.

Странно сложились наши отношения...

Каковы бы они ни были я, все-таки, не могу не послать Вам эту удивительную книгу.

Когда хоть случайно, хоть раз или два увидишь сквозь прозрачные человеческие глаза истинную Сущность души, ея Скорбь ея Страх, ея Строгость — это забыть невозможно во всю жизнь. И как жаль, что эта наша сущность от самих нас скрыта более, чем от других.

Уже целую неделю я борюсь с желанием передать Вам эту книгу и вот сегодня вижу, что довольно же, наконец, преступных одергиваний себя. Разве ты делаешь что-нибудь сомнительное?

462

Если так случилось, и не сумел быть полезным в ея жизни, как преданный и верный человек, то хоть издали, чужими словами, хоть как-нибудь помогай в тяжелые минуты сомнений, скорби и слабости...

Прошу Вас: когда будет нужна какая бы то ни было помощь — не забывайте меня.

Адрес от студентов оперного класса Московской Государственной консерватории — Н. В. Демидову

10.10.1930. Москва

Глубокоуважаемый и дорогой Николай Васильевич!

Ваш уход для нас тяжелый удар. Прощаясь с Вами и желая Вам всего, всего хорошего, мы не можем не высказать Вам ту громадную благодарность от всего сердца, которая наполняет нас. Благодарность за то большое и ценное, что Вы для нас всех сделали.

Вы работали не щадя ни времени, ни сил и не зная усталости. За короткий срок под Вашим руководством мы научились понимать и любить истинное искусство, которое так необходимо теперь для создания нашей новой молодой культуры.

Вы никогда не навязывали ученику своего личного понимания. Вы всегда заботились о развитии его собственной индивидуальности. Терпеливо и по-товарищески Вы сумели отыскать в каждом его собственную, присущую ему артистическую личность.

Вы умело вложили в каждого основы верного сценического ощущения. Вы развили в нас художественный вкус и навсегда сделали врагами дешевых ремесленных штампов и безвкусицы «театрального базара».

463

Благодаря осторожному, внимательному и ласковому отношению, даже небольшая искра дарования и способностей начинала разгораться под Вашим руководством.

Могло ли это быть при других условиях?

При сухом, казенном подходе, как это бывает часто, — искры легко гаснут.

Вашими настойчивыми усилиями мы превратились в людей театрально грамотных, умеем отличать всякую фальшь от подлинности и, что самое ценное, Вы научили нас самостоятельно работать.

Теперь мы чувствуем в себе силы и возможности не ждать только режиссерской указки и пассивно выполнять его задания, но и сами умеем руководить собой.

По окончании консерватории мы рассыпемся по всему Союзу и, не будь этой привитой Вами привычки самостоятельно мыслить, искать и творить, — в нас не было бы самого главного.

Дорогой Николай Васильевич!

Не можем себе представить, что теряем Вас навсегда.

Мы чувствуем, как еще много, много надо бы нам взять от Вас и верим, надеемся, что в самом ближайшем будущем мы еще будем работать с Вами.

Благодарные ученики Московской Государственной Консерватории

Е. Кругликова, В. Привальская, Е. Орлова, О. Данилова, Н. Медведева, О. Омельчеико, Н. Винокурова, А. Халилеева, С. Донцова, М. Яремко-Головня, Н. Дмитриевская, Нагорных, Капитоненко, Колосов, А. Здравомыслова, Т. Орлова, Артемьева, А. Бернар, Н. Раенко, Окупев, Байранова, Т. Хейфец, В. Пойченко, Растовцева, Назарочкина, А. Невзоров и др.

Опубл.: Ласкина, М. Н. Забытое имя (из архива Демидова) // Памятники культуры. Новые открытия / Ежегодник РАН. 1998. М., 1999. С. 171.

Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Москву

19.03.1931 Милый и дорогой Константин Сергеевич! С Соколовым вышла незадача. Остроградский его вызвал, но говорил, по-видимому, совсем не то, что нужно и не так, как нуж-

464

но. Сказал, что никаких дирижеров театру не нужно, а нужны только концертмейстеры. Что из концертмейстеров попасть в дирижеры рассчитывать нечего. Хотя, конечно, всякий оркестрант мечтает быть дирижером. И все — в этом стиле.

Как Вы думаете распорядиться дальше? От себя скажу: отпускать Соколова не хотелось бы.

Прилагаю Вам для ознакомления конспект либретто¹ для оперы.

Если Вы заинтересуетесь — может быть, стоит к нему написать и музыку.

Даю не весь текст, а конспект, во-первых, чтобы не затруднять Вас слишком долгим чтением; во-вторых, не все еще переложено с прозы на ритмизованную речь.

Для современности тут есть не столько антирелигиозиость, сколько антиклерикальность (скажем: искусство это одно, а актер это может быть совсем другое).

«Безбожники» наши до сих пор еще не уразумели этой разницы.

Здесь — ужасы монастырских изуверских уставов, преступная настоятельница, епископ, «по-родственному» отпускающий грехи и расторгающий церковные постановления.

Интересен и красочен сам быт рыцарей, монастыря и турок.

Интересно сочетание пяти-шести разных музык: военной, рыцарской, военной турецкой, монастырски-религиозной и, наконец, просто человеческой, как турецкой, так и европейской. Вообще, сценический материал есть.

Название написано карандашом. Его, вероятно, надо изменить: тут не столько «рыцари», сколько «монастырь».

Ваш Н. Демидов. Телефон 5-93-44.

P. S. Напоминаю Вам об опере «Отелло». Знаю, что Вы относитесь к ней очень сдержанно (Отелло — тенор и проч.), но, может быть, ее можно было бы пересмотреть и переделать?

Уж очень жалко: пропадает неиспользованным все, что Вы задумали для Отелло в Художественном театре.

Стоит ли этим бросаться?

Музей МХТ. К. С. 8128/1-2.

465

Н. В.Демидов к студийцам «Творческого Студийного театра» в Москву (Черновик)

Кисловодск. Июль-август 1931 г.

Мои дорогие милые друзья, до самых последних дней самочувствие мое было совсем не завидное, а вместе с ним и мысли все больше — бессильные, печальные... И не хотелось выливать вам на голову все свои немощи. Как ни старайся скрывать — между строк просочится.

Сейчас как будто начался поворот, и вот я пишу.

Пишу, чтобы сказать, что все время помню всех вас, что люблю вас, что верю в наше общее дело, в наше будущее, что думаю обо всем (хоть и стараюсь гнать от себя все деловые мысли), но так уж все еще по инерции никак не остановишься.

Когда удается забраться подальше от людей (очень-то далеко, к сожалению, еще не по силам) — все эти непривычные нашему глазу ландшафты вызывают мысли о Мнемниках. Должно быть, как Джиоконда вызывала у Елены <Е. Д. Морозовой. — Ред.> мысли о Людмилке...¹ И хочется, чтобы скорей настало время, когда мы вместе будем смотреть на всякие удивительные чудеса природы и через это сближение с грандиозным будить в себе наше подлинное, сверх будничное, наше крупное и пускать эти пробужденные силы в дело нашей жизни: в наше прекраснейшее из всех искусств. Хочется, чтобы скорей настало... Но будем терпеливы, однако, и мудры. Всё, что легко дастся — легко и теряется, Да и не ценится, по правде сказать. Не будем обольщать себя пустым миражем, а чем выше гора, куда нам лежит новый и неизведанный путь, тем спокойнее заготовим себе хорошую обувь, тем лучше обдумаем: что брать с собой, а что не нужно — будет обременять — тяжело тащить, и тем туже затянем все ремни наших поясов и котомок и понадежнее подберем длинную горную палку со стальным наконечником. И в путь тронемся без барабанного боя и трубного звука, а ранним утром по холодку, крадучись, чтобы не разбудить не только людей, а даже собак, как воры в своих странных снаряжениях, чтобы до тех пор пока осветит солнце, мы могли пройти изрядный кусок нашей горы.

Пишу через 3-4 дня...

Постепенно прихожу в себя и опять думаю: а когда же вы все сможете отдохнуть, так отдохнуть, чтобы сами собой нахлынули силы.

Давайте будем верить, что в недалеком будущем это всё мы завоюем. Только бы: не зевать, не мешать друг другу, работать

466

и не терять из вида звездочку, к которой мы должны идти, и: придти!

Вы не во всём надейтесь только на меня — мне необходимо помогать. Помогайте, не цепляйтесь за меня, как за буксир: мне будет трудно. Снимите с моих плеч часть работы, которую вы не хуже меня можете сделать. Это по части организационной, «атмосферной» и много другой — вы знаете.

А кроме всего: работа над собой! Поверьте: в этом если не все, так 90% успеха восхождения на нашу символическую гору. Без этого, помните: ни-че-го! Просто: ни-че-го! Ерунда, пустячки, забава, самообман, тунеядство.

А пока главное: «системка»², ежедневно, беспощадно, как дело жизни, дело чести, дело всего вашего и нашего существования. Вот в чём будьте к себе беспощадны и требуйте от себя как самый жестокий тиран: никаких снисхождений! Ну-ка оглянитесь: нет ли попустительства, охлаждения, послабления? — не ахайте, не охайте, не поддавайтесь пессимизму и всяческим самоугрызениям, а спокойно и холодно: приступайте к делу. Просто приступайте. К маленькому, не трудному, даже отдохновительному (!), но ежедневному и упорному, и результаты превзойдут все ваши мечтания.

Да вы это и сами знаете, только забываете. Забывать не надо. Такая забывчивость свела к нулю немало самых лучших людей и самых прекрасных начинаний.

Ну, друзья, до свиданья — целую вас всех, жду ваших писем. Впрочем, если не хочется писать, не принуждайте себя — я и так не сомневаюсь в наших добрых и серьезных отношениях. Хоть, не скрою, мне приятна будет всякая самая маленькая писулька. Не заботьтесь о стиле и вообще о «как». Главное: «что», т. е. дело, дело и дело. Простое, будничное, маленькое, но дело.

Что каждый из вас делает? что сделал? что придумал; что нашел? А ничего не нашел — и это не беда — лишь бы не бездельничал без причины. Да и но правде сказать, и не надо искать все новое да новое, это и неверно: надо очень хорошо овладеть старым, и это будет не только довольно, а даже более чем довольно. А находки непременно будут попадаться по дороге в виде бесплатных премий. Только не зевай, лови!

Как я хотел бы приохотить вас записывать весь свой большой и маленький опыт. Никто этого не делает, а надо. Надо! Это серьезное и большое дело.

Надо суметь перевести на слова всё, что мы знаем и еще узнаем! И чем проще вещи, чем безыскусственнее об них рассказ, чем элементарнее они, тем, вероятно, ценнее. Трудно передать —

467

очевидное. Об нём даже не хочется и говорить, а ведь в нём-то только и дело, по крайней мере на первых шагах (а может быть и на первых годах) пути!

Ну, до свидания

Обо всем пишите.

Любящий вас всех и каждого в отдельности.

Н.Д.

Целиком публикуется впервые.

Выписка из протокола заседания правления «Творческого студийного театра»

от 25.12.32 г. Москва

Слушали: заявление Н. В. Демидова о выдаче ему характеристики для представления в Московскую Секцию Научных Работников, на предмет перерегистрации.

Постановили: довести до сведения СНР, что Н. В. Демидов, являясь в прошлом ближайшим помощником К. С. Станиславского в его педагогической деятельности, а также режиссером, преподавателем и руководителем Школы МХАТ (1-го), затем руководителем и главным режиссером Четвертой Студии МХАТа, режиссером Оперной Студии К. С. Станиславского и Музыкального Театра В. И. Немировича-Данченко, доцентом по классу «Сценического Оформления» в Московской Государств. Консерватории и руководителем «Речевого Цеха» Научно-исследовательской Лаборатории Звукотехники Моск. Радио-Центра — с 1930-го г. работает по созданию нового театра.

Наряду с перенесением из МХАТа и из совместной работы с К. С. Станиславским режиссерского и педагогического опыта и знаний, Н. В. Демидов принес в театр и свой собственный метод, выросший в результате его многолетней педагогической и научно-исследовательской работы над актером как материалом.

Первая постановка нового театра, показанная К. С. Станиславскому¹ и другим, решила вопрос об основании нового театра, им весной 1932-го г. таковой, под названием «Творческий Студийный Театр», был учрежден. (Во главе учредителей — К. С. Станиславский).

468

«Творческий Студийный Театр», сделав около 80-ти постановок своей первой пьесы (как в Москве, так и по городам СССР), в настоящее время работает над новым репертуаром.

За время, со дня основания театра, Н. В. Демидов, кроме общего художественного руководства, провел и проводит следующие работы: инсценировал для постановки одну из классических повестей, до сих пор не бывавшую на сцене, и готовит ее к постановке, проводит регулярные уроки по теории и практике психотехники актерского творчества, руководит группой аспирантов по психотехнике, руководит и корректирует работы молодых режиссеров и педагогов и, наконец, пишет книгу о психотехнике актерского творчества.

Выписка верна: секретарь Правления Творческого Студийного Театра 3. Стрельникова.

Печать:

Всекопромсоюз Кооперативное Товарищество Творческий Студийный Театр.

1. Какой спектакль был показан Станиславскому, установить не удалось.

2. Видимо, это «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя. В 3-й книге Демидова есть упоминание о его работе с актером над образом Рудого Панько в инсценировке «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Есть и наброски самой инсценировки (ф. 59).

Н. В. Демидов. Заметка из дневника¹

27.09.1935. Покровское-Стрешнево

Да здравствует хамство! Хамство и подлость! Да процветают они во веки вечные!!

Только благодаря хамству и подлости людей не отдал я им всю свою жизнь и талант, не рассорил направо и налево всего себя.

Разве не во время моей безработицы и голодовки², неожиданно свалившейся на меня благодаря грубости, эгоизма и ничтожности душевных качеств моего уважаемого патрона, разве не в это невыносимо оскорбительное время принялся я за работу над собой и наизобретал и наоткрывал столько, сколько не было во все время моего благополучного жития?

Разве не от его же хамства дал я себе слово не давать ему ничего, а приняться за свою книгу?

469

Как жаль, что мало, что не через край было этого хамства и грубости! — теперь бы не был я ни режиссером оперного театра, растрачивающим свое время черт знает на какую ерунду, ни «редактором» книги старика, отдающим ему все свои драгоценные изобретения, наблюдения и находки ни за что, разве что за презрительное и ненавистническое отношение ко мне. Да и верно! — разве не дурак!? разве не простак и растяпа? Теперь бы я, мож<ет> б<ыть>, уже кончил свою книгу³, а книжечке почтенного старичка сильно бы от меня не поздоровилось — столько в ней было ерунды и вранья! Теперь, к сожалению, все там мною поправлено... из безвыходных положений даны мною выходы... словом, я обокрал себя и отдал все это негодяю и тщеславнейшему из эгоистов.

Может быть, после его и моей смерти начнут обо всем этом догадываться... но ни мне, ни ему, ни близким моим — это не будет нужно. А теперь — я оплеван, обворован и в сущности уничтожен.

Целиком публикуется впервые.

Из дневника Н. В. Демидова

[1935 г.]

Вся голова, все сердце целиком и без остатка отданы на то, чтобы проникнуть в самые недра творчества, вся жизнь ушла на изучение и пропаганду того, что называется «его системой» и в сущности... нет человека находящегося в большем пренебрежении.

Зачем он так делает?

Зачем он не плюнет в морду всем этим наушникам, которые только и держатся тем, что затаптывают других!

Будто не знает он там, в глубине, в сердце, в тайниках души своей всю ценность мою, всю силу и всю неподкупность. Зачем же хватается за малейшую клевету, за все действительные и во-

470

ображаемые мои недостатки, чтобы сейчас же отстранять от того, что я могу, что я должен, что я обязан и что я призван делать?

Это рок. Чудак — беспощадно и убежденно рубит топором свои собственные пальцы. А им, присосавшимся моллюскам — только того и надо.

Пусть так.

Боже мой, спаси-сохрани!.. Дай силы остаться чистым и твердым, дай силы с честью пройти путь.

Если не надо, чтобы я сделал все, что в силах сделать, то не дай погибнуть всему, не дай пролиться на землю бесцельно и тоскливо осенним ночным неприветным дождем. Пусть ночной, пусть не видимый никем, но пусть весенний — на утро после (меня) пусть зашевелится трава, лопаются почки и начинается жизнь... Господи!..

Боже мой, как странно складывается жизнь!

Десятки, чуть не сотни людей выскакивают на поверхность и носятся, сверкая на солнце, как щепки только потому, что они слишком легки и не могут погрузиться на дно, а меня, впустившего корни в самое дно реки, меня, несущего к поверхности готовые распуститься бутоны прекрасных цветов, меня треплет, рвет и раздирает по частям.

Конечно, знаю: ... недостатки... много недостатков. Мож. б. один из важнейших — слишком крепкие корни — чего бы лучше — рвануло — ну оторвался, поплыл но течению, доплыл до тихой бухточки, осел и пускай опять корни... Нет, братец мой — как ни рви, всего истрепли, а корни навек вросли.

Дернул же черт устроиться на самом бурном месте! Сидел бы где-нибудь в болоте и цвел для куликов, для лягушек да для бога в небе.

* * *

[1937 г.]

Только что слушал по радио «Каренину»... заставил себя. Не всё... частями. Всего слишком много — не под силу.

На весь мир твердят об этом сверхгениальном достижении — надо же иметь хоть приблизительное представление о том, что такое верх совершенства...

Неужели это? Неужели так-таки никто и не понимает, что за исключением десятка кратковременных просветлений — всё это — самое беспросветное «ремесло правдоподобия»?

А какая самоуверенность, какой самовосторг!

Конечно, в спектакле вероятно, не так заметны для невооруженного глаза все пустоты и провалы — там все прикрыто-

471

приукрашено, но в радио они как на ладони. Хорошая в этом отношении штука радио. Я работал там, знаю. Там — только абсолютная, ничем не засоренная правда, а чуть уклонишься — словно тебе песку в глаз кинули.

Что же? Значит, нрав Дед?¹ Значит, так и не останется ничего — все выветрится?

А мож. б. и того хуже: новая школа «правдоподобия» игры и «правдоподобия» постановки — в конце концов сослужит еще худшую службу? Раньше в Малом театре за правдоподобием никто не гонялся, им не прикрывались — бездарности проваливались, а таланты давали правду, а теперь вооруженная новой техникой и новой режиссерской «культурой» воцаряется понемногу посредственность. (Род же ее неистребим как земляная блоха.) И вытесняет она собою сознательно и бессознательно тех, которые несут в себе огонь таланта?

А мож. б. такова судьба всех школ? Всех — великих и малых, и в искусстве, и в философии, и в жизни?

Конечно теперь, после Деда, уже невозможно возвратиться ко многим прежним ошибкам и примитивам, и это — огромно, но для всякого истинного художника (а для него тем более) разве в этом смысл и цель всех страданий?

Самое главнoe, самое дорогое для создателя школы, трудно передаваемый аромат, волшебство школы — в нем смысл и цель... и вот оно-то всегда понемногу и выветривается...

Пока жив сам художник, пока он имеет около себя группу своих учеников «сектантов» и т. д. <конец рукописи отсутствует>

Датируется по содержанию (премьера спектакля «Анна Каренина» состоялась 21 апреля 1937 г.).

Запись Демидовым своей беседы с режиссером оперного театра им. К. С. Станиславского Юрием Николаевичем Лораном

5-го января 1936 г.

Л. — Н. В., у вас есть, вероятно, много записок по технике искусства, я очень прошу дать мне их для прочтения.

Д. — Пожалуйста, никогда не поднимайте об этом разговоров. Записки у меня есть и очень много, но дать их никому не могу.

472

Меня об этом просили не раз. Между прочим, Мордвин<ов>, перед тем как начать читать лекции в ГИТИСе, просил об этом же. А почему вы не составляете их сами? Ведь вы слушаете К. С, 3. С. и Вл. С. лет 10? Сами размышляете?

Л. — У меня есть кое-какие записи. Но меня интересует не только то, что говорит К. С, а также и лично ваше.

Д. — Лично мое вы скоро и легко узнаете из моих занятий. Вы ведь приписаны ко мне. Не очень понимаю, почему вы интересуетесь «лично моим», оно заключается, главным образом, в практической разработке все тех же принципов техники К. С. Опыт показывает, что для большинства актеров нужен более упрощенный подход, вот этим я волею судеб и занимаюсь. Да вы все это частью видели и слышали, и остальное услышите дальше.

Л. — То, что вы делаете, так интересно... Оно совершенно не похоже на то, что говорит К. С.

Д. — Так ли? Что это интересно — может быть. За этим большой опыт, немало ошибок, поправок, изменений. Это я принимаю. Но странно, что для вас, для режиссера, не ясно, что это именно самый К. Сергеевич-то и есть. Разве не на том спотыкается он в актерах, что они зажаты, механичны, без всякого «я»? Разве большинство репетиций не проходит в том, что он выманивает жизнь из актера? Я делаю то же самое, выманиваю жизнь, свободу, непринужденность.

Л. — Да, но вы говорите, что не надо «задачи».

Д. — Плохо слушали. Я говорю: давайте забудем о задачах, об объекте и даже о внимании, скажем себе, что этого ничего будто бы нет. А то у некоторых за долгое время не совсем верно понимаемых «задач», «объектов» и проч. образовалась психологическая привычка. Давайте попробуем забыть о «задачах» и прочем и научимся не вмешиваться в свою природу. А когда это мы хоть чуть-чуть постигнем, тогда я буду подбрасывать сам предлагаемые обстоятельства. И вы, не теряя свободы и непроизвольности, будете их воспринимать по живому. Мне даже неудобно вам это повторять: я столько раз говорил об этом.

Л. — Все-таки интересно бы почитать ваши записки.

Д. — Может быть и интересно, но, во-первых, там едва ли то, что вы думаете. Во-вторых, не дам.

Л. — А что же там?

Д. — Вас интересуют записки по технике? Они есть, но больше других — касающихся психологии и философии творчества. Я пишу книгу¹, и первая часть скоро будет готова. Но это не о технике, это психологическое и философское дополнение к кни-

473

ге К. С. О технике я, может быть, когда-нибудь и буду писать, но сейчас нет никакого смысла, т. к. у К. С. все самое важное и существенное уже будет написано, и написано достаточно внятно, убедительно и практично.

Л. — Так что вы, значит, все свое, касающееся техники, передали К. С?

Д. — Я этого не говорил. Да К. С. и пишет не столько о технике педагогики, сколько о технике творчества, так что ему это не очень и нужно.

Л. — Но как же? К. С. сам говорит, что он вместе с вами работает над книгой.¹ Значит, вы все время вносите туда свое.

Д. — «Мое» касается больше литературной части. Я слышал сам, как К. С. говорит, что «мы с Н. В. много думали и говорили о таком-то вопросе», но что «вместе пишем» — не слыхал.

Л. — Это он говорил без вас. Он вас очень ценит.

Д. — Ну что ж... Это меня смущает и очень бодрит, только все-таки это преувеличение.

Л. — Почему преувеличение? Вы слишком хороший человек, Н. В., вы все отдаете, лишь бы это было для искусства, а ведь надо и самому пользоваться своими накоплениями.

Д. — Я и пользуюсь.

Л. — Нет, не пользуетесь. Если бы я был на вашем месте, я бы делал свое собственное, а не давал бы другим.

Д. — Что вы хотите сказать? Что я напрасно здесь работаю и напрасно помогаю К. С. в его книге?

Л. — Сколько вы здесь получаете?

Д. — Пока 400 р.

Л. — И дальше 400!

Д. — Не знаю.

Л. — Сколько вы получаете от К. С. за книгу?

Д. — Видите ли, с К. С. у меня счеты очень старые и сколько бы я ни получил, все равно я останусь у него в неоплатном долгу.

Л. — Вы, Н. В., не верите мне и отвечаете уклончиво. А напрасно, я здесь ценю после К. С. только вас.

Д. — Если, по-вашему, я уклоняюсь от ответа, вероятно, — вы ждете от меня какого-то другого, известного вам, ответа, может быть, сами мне его скажете?

Л. — Скажу! Не зевайте и не позволяйте залезать к себе в карман.

Д. — Спасибо за совет. Не хочу думать, что вы шутите надо мной. Поэтому все-таки отвечу. Насчет зевания — не учите, все равно прозеваю, потому что это не моя стихия. О залезании в кар-

474

ман... не знаю, на кого вы намекаете. О моих счетах с К. С. я вам уже сказал. Что театр залезает в мой карман — тоже едва ли. Что вы все, учащиеся у меня, залезаете, так как же без этого?

Л. — Не вывертывайте ваших карманов, Н. В.

Д. — Не умею.

Л. — Это плохо кончится.

Д. — Я фаталист.

Л. — Жаль!

Д. — Ничего, как-нибудь проживем, и кое-что все-таки сделаем, несмотря на тысячу недостатков и недохваток.

Л. — Удивляюсь вашей вере, Н. В. Жизнь трудна и жестока. Надо кусаться и царапаться. А если очень мешают, так — и в горло вцепиться.

Д. — Не учите, бесполезно. Говорю — не моя стихия. Если вы наврете в построении спектакля или вывихнете актера, так не обессудьте — горло перегрызу и не пожалею, а насчет денег и положения — буду страдать, терзаться, а сделать так, чтобы было мне хорошо, едва ли сумею. Что делать? Не наделил Господь.

Л. — Эх, мне бы ваши знания, умение и талант!

Д. — Тогда бы вы, пожалуй, лишились вашей практичности и хватки.

Л. — А вам бы моего напора.

Д. — У меня напор есть. Только на другое.

Л. — Так что, переделываться не хотите?

Д. — Не прочь бы, да не в моей власти. Если я смородина, так, пожалуй, нечего стараться родить крыжовник. А смородина у меня, кстати, получается, по-моему, не плохая. Так что, уж пускай, как есть,

Л. — А записок не дадите?

Д. — Не дам.

Л. — Напрасно. До свидания.

Д. — До свидания.

Опубл.: Ласкииа, М. Н. Забытое имя. Из архива Н. В. Демидова (1884-1953) // СПб Гос. академия театрального искусства / Как рождаются актеры. Сборник. СПб., 2001. С. 157-159.

475

Н. В. Демидов к К. С. Станиславскому в Москву

25.10.1936. г. Москва

Дорогой Константин Сергеевич,

Меня очень просили до поры, до времени не беспокоить Вас, не только своими визитами, но даже и письмами. Как медик, это я, конечно, понял. Жаль, что дело со школой от этого несколько оттягивается...

Но ведь не проваливается же?

В настоящее время техникумы при театрах постепенно упраздняются. Предположено, как говорят, оставить техникум при Художественном Театре, при Малом (!) и, кажется, Вахтанговском. Причина — как будто бы — недостаточная уверенность в правильности постановки дела.

Целиком ли верны эти слухи, не знаю; во всяком случае, их, вероятно, можно рассматривать, как более или менее удобный момент для выдвижения Вашего нового проекта.

Посылаю Вам докладную записку и смету «Школы на ходу». Ни с Орловым, ни с Джамапом я не говорил, конечно, о Вашем проекте и считаю, что говорить можете только Вы.

Телефон на моей новой квартире еще не начал работать — обещают пустить его на днях. № его: Д (Миусы) 2-14-12. Адрес мой: ул. Заморенова д. 3, кв. 10.

Кроме того, я бываю каждый день в Леонтьевском (начались занятия в опере).

Если понадобится — всегда могу к Вам приехать.

Ваш Н. Демидов