Творчество (причины и происхождение)

Третий инстинкт

О, смертной мысли водомет,

О, водомет неистощимый!

Какой закон непостижимый

Тебя стремит, тебя метет!

(Тютчев)

Что толкает человека в творчество? Что влечет его в искусство, в науку?

Неужели сама жизнь так плоха, что если о чем и стоит думать, так только об ее усовершенствовании? Неужели так тесно на земле, что смотреть стоит только на небо и считать там звезды?

И неужели в жизни так мало содержания, что его надо искать еще в каком-то «воображаемом», в грезах, в вымысле?

Не есть ли это просто-напросто замаскированное и приукрашенное бегство от жизни?

И не настанет ли — близко ли, далеко ли — пренеприятная минута, когда благоразумная, практичная, как известный муравей, жизнь скажет самодовольно — «ты все пела? Это — дело! Так поди же попляши!» — и захлопнет дверь перед самым носом у легкомысленной стрекозы?

Бывает, бывает... еще как часто бывает! И высмеивает, и за борт выкидывает, и голодом морит и убьет, в конце концов.

А правильно ли, нет ли — разве легко разобрать?

Бездельник ли ты или человек, захваченный творческой идеей, которому ни до чего больше нет никакого дела? Тунеядец — или «изобретатель новых ценностей»? Просто неприглядный и ненужный здесь человек или ты перерос жизнь и нащупываешь пути в новой стихии, как летучая рыба?

Что к практической жизни ты плохо приспособлен — не мудрено: слишком большие плавники, удобные для воздуха, здесь, в плотной стихии воды, делают тебя неловким и вредят.

12

Не только человеку с узким муравьиным кругозором, а и всякому не легко во всем этом разобраться.

А в результате: пока государство не будет разыскивать и брать под свою защиту (даже, может быть, помимо их желания) наших гениев — ученых, философов, поэтов, художников, изобретателей — до тех пор большинство их будет гибнуть, а вместе с ними и то, что муравью кажется пустым стрекотаньем для потехи, фантазерством от безделья, вредными утопиями. <...>

Пусть первопричина появления утопий — неудовлетворенность настоящим, пусть только тягостность окружающих условий заставляет ринуться в неизведанное и даже в фантастическое, пусть сама неимоверно смелая мысль есть только результат человеческой неудовлетворенности настоящим моментом, но... вдохновляет, действует только ведь эта смелая мысль, она, которая кажется вначале только несбыточной фантазией, утопией.

Давно ли полеты по воздуху вышли из области утопий?

Пройдет некоторое время, и «утопия» братства народов будет привычной правдой повседневности. А тяжелое прошлое так прочно забудется, как будто его никогда и не существовало, как забыли мы наше пещерное существование, каменный век и всё, слава богу, давно минувшее...

Творчество — это не бегство «куда глаза глядят», лишь бы удрать от жизни или «убить время», а не единственный ли это инстинкт, который человекоподобную обезьяну (и обезьяноподобного человека) превращает в человека?

Подождите, не торопитесь: не всё, что не укладывается сразу в голове, — бессмыслица.

Существует два могучих инстинкта: питания и размножения (избегаю слова «рефлекс», пока обстоятельно не поговорим о нем, тем более что никакой особенной путаницы это не внесет, а для общего понимания — удобнее), не будь этих инстинктов, жизнь на земле или замерла бы или приняла бы такие формы, которых и представить себе невозможно.

В самом деле, как может жить в наших физических условиях то, что не питается? И разве не вымрет то, что не размножается?

13

Человек хорошо вооружен этими инстинктами. Недаром он заполонил всю землю.

Но кто не вооружен ими? И растения, и животные, начиная с одноклеточной амебы, только и делают, что пожирают всё вокруг себя и размножаются, размножаются без конца.

Однако это не делает их теми, кого мы называем владыками земли.

Не эти два, а только третий: инстинкт искания за пределами доступного, инстинкт изобретения, изучения, угадывания, инстинкт знания и творчества, создания новых ценностей, только он выдернул человека из среды животных.

Уж не по наследству ли от Адама с супругой эта ненасытная жажда знания? — после «грехопадения», после вкушения от запретного плода «древа познания добра и зла»?

Как надо понимать это библейское предание — дело десятое, но не изумительный ли, не гениальный ли это символ: исполненное блаженства и счастья существо мгновенно и навсегда лишается и счастья и покоя, едва коснулся губ яд познания!

А разве не правда? Разве не разъедает нас этот яд? Не лишает покоя, мира, а в конце концов (частенько) и жизни?

Но не стоит печалиться — всё таит в себе зародыш своего антипода: рождение таит в себе зародыш смерти, а всякая смерть несет в себе зародыш новой жизни.

И этот яд, делая нас частенько беспокойными, несчастными, страдальцами, несет в себе, в конце концов, освобождение, победу и счастье.

Провалится Атлантида или сожжет какой-нибудь варвар-завоеватель библиотеку, исчезнут человеческие знания, исчезнет наука вместе с учеными свитками, папирусами... Но жив в человеке инстинкт постижения, проникновения, самовыявления, творчества — и создается новая наука, непохожая на прежнюю: иногда более, иногда менее глубокая, но всегда самоотверженная, всегда пытливая, всегда юная...

Всё знать, всё понимать, всё мочь! Вот чего хочет человек. Он обречен на это, он не может иначе.

14

Сейчас эра познания и овладения материей, материальным миром: человек, забыв всё на свете, строит машины грубой силы, и они мчат его со скоростью ветра, взрывает стоящие на его пути скалы, соединяет моря, одевает, согревает, освещает, питает себя...

Но как после занятия спортом, после прогулок и физического труда тянет снова на мозговую, интеллектуальную работу, так близко время, когда, победив окружающую природу и устроив себе вечный и всеобщий мир, человечество жадно бросится на борьбу с недостатками и примитивностями своей психики.

Если мы проделали путь от животного к современному человеку — почему нам не проделать и еще, и дальше такой же путь? И будущее человечество не посмотрит ли на нас, теперешних, как мы смотрим на питекантропа?

Что за возможности, таящиеся в человеческой «машине»?

Понемногу, микроскопическими шагами продвигает нас по этому пути наша наука.

Только как же это, однако?! Всё наука да наука? Как будто бы только ей и обязаны мы всем? А что же искусство? Оранжерейный цветок? Прихоть?

Стойте! Становится ли что-нибудь сразу наукой? Первая ступень — не есть ли всегда искусство?

Первые охоты и самозащиты пещерного человека — дубинки, каменные топоры — не продукт ли это инстинктивной находчивости и вдохновенной догадки, то есть скорее искусства, чем науки?

Давно ли медицина стала наукой? Испокон веков была она искусством. Да и теперь, в руках человека, лишенного талантливости и творческого проникновения, не похожа ли она на опасное оружие в руках малоумного ребенка?

А давно ли химия стала наукой? Разве не была она «искусством смешения антипатических и симпатических веществ»?

И не зря из глубокой древности идет эта родословная связь науки и искусства, не зря Аполлон ведал сразу и тем и другим.

15

Разница только в том, что наука, более терпеливая и более трезвая, идет, не смущаясь своей медленностью, шаг за шагом, а искусству, как всегда, не терпится, и оно, не задумываясь, перемахивает через все препятствия и дерзко устраивается как дома в неведомой стране интуиции.

Чем крупнее, чем больше искусство, тем в более высокие области проникает оно, иногда в такие, что кажутся нам чудесными и уж никак пока еще не доступными. Искусство менее высокое и более скромное хоть и не делает таких смелых экскурсий, а пускается только на скромные вылазки около своего дома, но все равно подлинная стихия его не столько знание, размышление и вывод, сколько свободная фантазия, интуиция и угадка.