К культуре покоя. О великом сне тела

Физическое напряжение есть самозащита. Оно выключает наши глубины. Не будь его — мы от многого страдали бы слишком сильно.

Эта случайная мысль очень плодотворна.

Наши сны... Тело не только покойно, но настолько лишено всякого напряжения, что даже мышцы сосудов совер-

229

шенно ослабляются: сокращенные сосуды ног расширяются, и холодные ноги от этого согреваются. Лицо краснеет — «разоспался». Если не укутаться — будет холодно, так как при расширении поверхностных сосудов отдается много тепла, и т. д.

И тут-то, во сне, так ярки все восприятия, как в жизни никогда и не бывает.

Состояние сна следует очень и очень серьезно исследовать. Лунатик идет по карнизу — смотрите, как освобождается природное чувство равновесия. Поэты очень часто говорили о творчестве во сне. Моцарт: «в крепком, сладостном сне»; Пушкин: «и ищет как во сне излиться, наконец, свободным песнопеньем». Гете и Вагнер о сомнамбулизме. А явления во сне святых, и не только подвижникам, а тому же Рафаэлю Мадонна? А откровения во сне?

Есть психологический закон «порога»: раздражение должно быть достаточно сильным, чтобы быть воспринятым; все, что ниже этого порога достаточности, восприниматься не будет. Но этот порог сдвигается: если есть другие раздражения, то при них и обычно воспринимаемое раздражение не доходит. Например: в тишине вы слышите шепот, но если кругом шум, то не только шепот, а даже и крик воспринимается вами с трудом. Или: ночью видны звезды, а днем не только звезды, а даже и месяц иногда едва различим.

Во сне, в абсолютной тишине и темноте нашей «телесной ночи» — нам открывается «небо». При пробуждении «порог» стремительно взлетает вверх и в бодрственном состоянии находится крайне высоко.

Надо взять этот образ ночи и, всячески повертывая его перед собой, выпытать из него как можно больше. Думаю все-таки, что там столько всего, что никак не осилишь. Все эти самадхи, Сей-за, мочаловское — «небрежно развалившись на скамеечке»⁴⁹ — всё это великий сон тела!

Мало культуры покоя — для аффективного творчества нужна культура великого сна тела!

Я много говорил о «бестелесности», о «проскакивании мимо тела», о том, что тело есть только «тень души», но

230

может быть, сон — великий сон — окажется как-то понятнее и практичнее, как, например, «азана»⁵⁰ оказывается куда практичнее простого освобождения мышц. Сон — это тоже, может быть, азана? Спишь ли ты? А нельзя ли заснуть лучше?

И так же как в азане — я лежу, а мысль может свободно и легко передвигаться — можно установить себе, что тело спит (в любом положении), а «дух бодр».

К покою. Творчество — один из видов сна

Когда мы вечером ложимся в постель, для того, чтобы заснуть, мы укладываем свое тело, мышцы само собой расслабляются... Множество мыслей, желаний и проч. держат тело днем в состоянии готовности и напряжения. Теперь готовиться не к чему, кроме покоя и сна. Мышцы снимают, как одежду, свое напряжение, вместе с этим мысли, разрывающие человека, успокаиваются, остается две-три мысли... наконец, остается какая-то одна, да и та истончается, как ниточка. Некоторое время висит на ней сознание человека... вдруг она отрывается и... ух! — человек летит, как в пропасть, в область бессознательного.

Прекращается ли психическая жизнь?

Наоборот, то, что за шумом дня не было слышно, начинает ярко выступать, как ночью отдаленные свистки паровозов, заглушённые днем трамваями, гудками автомобилей, стуком колес по мостовой. Как тиканье часов, как дыхание спящего человека.

И не больше ли вам говорит это тиканье и это равномерное дыханье, чем вся сутолока и весь шум дня?

Во сне ничего не отвлекает, во сне ничто не отрезвляет, и воображение всецело овладевает нами. Нелепые фантазии бросают нас из огня да на лед, из преисподней на небо, и нет удержу фантастике, чудесам и символике...

Скаковым лошадям чудятся дерби, и они покрываются мылом от воображаемого бега, охотничьи собаки лают во сне в погоне за воображаемым зверем, их сердце учащенно бьется, течет слюна...

231

Смотрите, как легко во сне, когда выключена обычно нас окружающая жизнь, мы попадаем под воздействие нашего воображения.

И как рядом с этим бледно наше воображение днем. И как мало у него силы по сравнению с ночным, охватывающим нас целиком.

Дневное воображение мимолетно, поверхностно, рассеянно, оно не прохватывает нас, оно скользит по нашей «поверхности».

Ночью же — тень мысли — и мы всецело в ее власти, едва заметное физическое ощущение — и оно родит целую бурю. Довольно не очень удобно положить во сне руку, и нам уже грезится, что ее отгрызает тигр или мы попали под поезд. Гудок проехавшего за стеной авто превращается в огромное стадо диких быков...

Нет ли чего похожего в минуты высокого творческого подъема у великих актеров? Не похоже ли на состояние «грез во сне», состояние Ермоловой, когда в Ричарде III она видела... во гробе своего любимого мужа, в то время как шутник бутафор положил туда комичную куклу-обезьянку, которую Мария Николаевна совсем не видела?