Различные ступени художественного синтеза

«Разноцветные яркие пятна на жанровой картине Репина она принимает за цветы... должно быть, луг или букет...»

Пойдем дальше. Дрезденский музей.

Приходят англичане-туристы со справочниками, вваливается семья провинциальных немцев с чадами и домочадцами, с кулечками и бутербродами.

Но вот они входят в комнату, где висит Сикстинская мадонна Рафаэля.

Заглядывают в справочник и, узнав, что это знаменитая картина, та самая, о которой пишут и говорят, что нет ее луч-

52

ше, что она верх живописного искусства, — делают торжественное и по возможности благоговейное лицо (удостоились видеть чудо из чудес).

Непосредственного, впрочем, впечатления, если говорить правду, картина на них не производит.

Почти все стараются изо всех сил честно проникнуть в «тайны» картины, хотят во что бы то ни стало усмотреть всевозможные «красоты», но отмечают только, что женщина на самом деле нарисована очень недурно и довольно мила собой.

В чем тут величие и чудо художества? — так и остается для них тайной. Но... если все говорят... должно быть, в ней что-то всё-таки есть...

И чтобы не показать себя глупцом или невеждой, каждый старается изобразить на своем лице глубокомыслие и восторг.

Вот другое впечатление (Энгельмейер).

И вот третье.

Вот различные ступени синтеза.

У Мариши его совсем не было. Она видела на картине пятна и больше ничего.

Только что описанные туристы уже видят, что из этих пятен получилась женщина.

Энгельмейер чувствует вне сознания.

Художник (хотя бы он не был живописцем, а просто человек с чуткой художнической душой) видит самую душу произведения. Как он ее видит? Он замечает тонкости, оттенки, и они, соединяясь вместе, дают не только внешнее сходство с женщиной, но и наполняют ее душевным содержанием. А, идя еще дальше — они оживляют ее.

А как быть с теми, которые в простой безграмотной мазне видят совершенство? Что же, они тоже художники? В самом деле, почему бы их так и не назвать? Ведь они синтезируют!

Пока не найдено на это верного ответа — лучше не трогать этих «ступеней синтеза»!

Вон, Ермолова восхищалась всякой дрянью. Почему? Добавляла от себя. Так непонимающие зрители делают то же самое.

53

«Нужно развивать фантазию»...

Как будто бы это новый и высший этап. Как будто бы фантазия есть что-то, чего у нас никогда не было, и вот надо ее развивать.

А дело обстоит совершенно наоборот. У дикарей с пралогическим мышлением такая фантазия, которую нам ввек не развить! Да не только фантазия, а и вместе с тем переживание.

Таким образом, надо позаботиться о возвращении назад, а не о продвижении «вперед». На этом продвижении далеко не уедешь.

Надо научиться всё воспринимать по-живому. «Кто топор называет топором, — ни на что больше не пригоден, как рубить этим самым топором».

Раз уж потеряли, так, конечно, надо развивать снова. Только какую фантазию и как? Дикари с самых ранних лет приучаются всё видеть сопричастным. У нас в детстве эта способность тоже действует...

Глава 2 эмоционально-синтетическое мышление (проекционное?) (мета-логическое) Реальность воображаемого

Идет дождь. Висит картина Рембрандта. Лежит на столе фотографическая карточка.

Вот факты. Но факт — это далеко не всё. Самое важное — что для нас значит этот факт, каким он нам кажется.

Идет дождь. А вот надо идти, и идти именно сейчас, и идти далеко... Ничего приятного нет в том, что вымочит до нитки!

У земледельца, у огородника, у садовника наоборот — праздник: после такого дождя так все пойдет расти!

«Блудный сын» Рембрандта. Для одного это целое откровение, для другого — размалеванная тряпка, потому что он слеп, глух ко всему и не культурен.

Фотографическая карточка. Для всех других это совершенно неинтересная и чужая физиономия, для меня это всё, что осталось от моего отца. Я могу часами смотреть на нее и... видеть его живого...

Но и этого всего мало. Для чересчур трезвого ума факт все-таки есть факт. А между тем: загипнотизированный ест лимон, блаженно улыбается и говорит, что он ест сладкое яблоко. Индейцев пытали, а они пели свои героические песни.

Есть что-то и посильнее факта.

Человека привязали к «столбу пыток», он прекрасно знает, что его ожидает, и начинает свою последнюю предсмертную песнь. О славной «стране Духа», куда направляется храбрый воин, об удачных охотах, о совершённых подвигах, о десятках убитых врагов, о снятых скальпах... Его колют, режут, жгут — ничего не чувствует — он уже там, в этой счастливой стране, где его встречают все храбрецы и герои племени, где он ест сочное горячее мясо, пьет самые

55

лучшие напитки и наслаждается упоительными битвами... он весь в своем видении-галлюцинации... уходит от нас всё дальше и дальше и, вздохнув последний раз, покидает нас навечно.

Может что-нибудь быть реальнее жизни? фактов? Всего того, что мы можем обонять, видеть, слышать? Как будто бы ничего, а между тем...

Фантазии, грезы, мечты, сновидения... Человек живет в воображаемом, им самим созданном мире, с воображаемыми реальностями. Творит жизнь.

И воображаемое, бывает, заслоняет собой действительность; воображаемое становится реальнее самого факта. А разве с нами, не с индейцами, а с нами не случается ежедневно чего-нибудь, хоть отдаленно напоминающего это?

Что касается людей более простых и непосредственных — для них сказка, песня всегда имела громадную силу. А когда они смотрели какое-нибудь хотя бы примитивнейшее из примитивных лицедейств, вроде «Царя Максимилиана» — увлекались как малые дети. Если бы вы видели эти представления!¹

Теперь о самом художнике. Что делает с ним его собственная фантазия?

Начнем с ребенка. Ведь его игра — это его творчество. Посмотрите: он ездит верхом на палочке, понукает ее, подхлестывает, повертывает и вообще обращается как с лошадью.

Не то же ли самое в творчестве актера? Недаром существует выражение: «играть роль», «играть на сцене».

Разве не та же палочка — все эти декорации, гримы, костюмы? Разве не живу я и действую в воображаемом, мною созданном мире, с воображаемыми людьми и предметами, в воображаемое время, в воображаемом месте? И сам я — не совсем я, а тоже измененный моим воображением. Всё — вымысел, и, зная, что вымысел, я всё-таки в нем с упоением

56

и как бы реально живу. Да что «живу»[Я — горю] Час, два стоят десяти моих спокойных скучных лет. Люблю, ненавижу — как не умею в жизни. Волнуюсь, страдаю... Сердце колотится — разорваться хочет. Я ли это? Почему ручьями льются слезы, <когда обычно> я так скуп на них?

(Прим. Н. Д. — Для начала это, конечно, слабо. Это не фантазия, а особое восприятие мира — пралогическое. Но пока надо оставить так, пусть фантазия, а дальше показать, что фантазия-то есть остаток пралогичности.)