IX. О зависти

Никакая страсть так не околдовывает человека, как любовь и зависть. Им

обеим свойственны пламенные желания, обе во множестве порождают вымыслы и

соблазны, и обе выражаются во взгляде, особенно в присутствии своего

предмета; а это всего более способствует колдовским чарам, если они вообще

существуют. Недаром Писание говорит о дурном глазе, а астрологи называют

пагубное излучение светил дурными аспектами. Как видно, признано, что

зависть проявляется в некоем излучении. Иные подметили даже, что завистливый

глаз всего опаснее, когда созерцает свой предмет в час его торжества, ибо

зависть от этого обостряется; к тому же в эти часы дух счастливца более

всего устремляется наружу и становится, таким образом, более уязвим.

Но оставим эти диковинки (не вовсе, впрочем, недостойные рассмотрения в

надлежащем месте) и посмотрим, кто именно склонен к зависти, кто всего чаще

становится ее предметом и чем различается зависть в общественной и частной

жизни.

Человек, лишенный достоинств, неизменно завидует им в других, ибо душа

человеческая питается либо собственным благом, либо чужим несчастьем; кому

не хватает первого, тот будет упиваться вторым; кто не надеется сравняться с

ближним в достоинствах, старается сквитаться с ним, нанося ущерб его

благополучию.

Человек любопытный и докучливый обычно также и завистлив, ибо вряд ли

он так вникает в чужие дела потому, что это касается его самого; нет, он

дивится на чужое счастье. И напротив, кто знает лишь свои дела, мало находит

пищи для зависти. Ведь зависть -- зевака; она бродит по улицам, а дома ей не

сидится: "Non est curiosus, quin idem sit malevolus"^[41].

Люди знатного рода замечены в зависти к людям новым при их возвышении;

ведь расстояния при этом меняются, а им, как это бывает при обманах зрения,

кажется, будто они сами идут назад, потому только, что другие ушли вперед.

Завистливы уроды, евнухи, старики, незаконнорожденные. Ибо кто не в

силах помочь собственной беде, обращает свои усилия на то, чтобы вредить

другому, исключая, впрочем, те случаи, когда в уродливом теле живет

геройский дух, который и уродство свое стремится обратить к своей чести,

чтобы заставить людей говорить: "Вот какие великие дела мог свершить евнух

или хромец". Так было с евнухом Нарсесом, с Агесилаем и

Тамерланом^[42], которые оба были хромые.

Завистливы люди, перенесшие бедствия, а также те, кто не в ладу с

временами, ибо горе других они считают возмещением за собственное.

Неизменно завистливы те, кто из прихоти и тщеславия желает преуспеть во

всем сразу. У них всегда найдется кому позавидовать, ибо невозможно, чтобы

многие хоть в чем-нибудь их не превосходили. Таков был нрав императора

Адриана, снедаемого завистью к поэтам, живописцам и всякому мастерству, в

котором он сам стремился блистать.

Наконец, завистливы близкие родичи и те, кто вместе рос или вместе

начинал службу, если вчерашняя родня или ровня их опередит. Это им как бы

постоянный укор; это им колет глаза и нейдет из ума, да и людям всегда

заметно; а ведь зависть усиливается от чужих речей и похвал. Зависть Каина к

брату Авелю тем более гнусна, что, когда жертва Авелева оказалась угоднее

Богу, свидетелей при этом не было. Таковы те, кто склонен к зависти.

Обратимся теперь к тем, кто становится ее предметом. Меньше завидуют

возвышению людей достойных, ибо оно представляется лишь должным воздаянием;

а кто же позавидует уплате долга? Завидуют только дарам и щедротам. К тому

же в зависти всегда таится сравнение; а где невозможно сравнение, нет и

зависти -- вот почему королям завидуют одни короли. Следует, однако ж,

отметить, что недостойным больше завидуют поначалу, а потом примиряются;

достойным же, напротив, всего более завидуют тогда, когда счастье их длится

долго, ибо с течением времени если не самые достоинства их, то слава о них

идет на убыль, и новые люди являются им на смену.

Менее завидуют возвышению высокородных, ибо оно как бы подобает им по

праву рождения, да и не столь уж много прибавляет к их благоденствию. А ведь

зависть, как солнечный луч, сильнее бьет по возвышенности, чем по ровным

местам. По той же причине возвышение постепенное менее возбуждает зависть,

нежели внезапное, per saltum^[43].

Менее завидуют тем, кому почести достались ценой тяжких трудов, забот

или опасностей; ибо эту цену люди считают высокой и склонны таких пожалеть,

а жалость исцеляет от зависти. Заметьте, что наиболее благоразумные из

высоких сановников на вершине своего величия вечно жалуются на тяжелую долю

и стонут: quanta patimur^[44] -- не потому, чтобы они на самом деле

так думали, но чтобы несколько оградить себя от зависти. Разумеется, так

говорить они могут только о делах, возлагаемых на них, но отнюдь не о тех,

за которые берутся сами; ибо ничто так не возбуждает зависть, как излишнее

честолюбивое стремление все дела захватить в свои руки, и ничто так ее не

смиряет, как соблюдение важным сановником всех прав своих подчиненных, ибо

этим приобретает он в их лице заслоны против завистников.

Всего более навлекают зависть те, кто в высокой должности держит себя

надменно и гордо и никому не дает забыть о своем величии либо внешней

пышностью, либо подавлением противников и соперников; тогда как мудрый готов

приносить умягчительные жертвы зависти и для этого порой намеренно уступает

в вещах маловажных. Впрочем, пользуясь высоким положением открыто и прямо

(лишь бы без заносчивости и чванства), меньше возбуждаешь зависть, нежели

пускаясь на хитрости; ибо в последнем случае как бы отрекаешься от щедрот

судьбы и сознаешься в своей недостойности; а ведь это и создает завистников.

В заключение этой части скажем: коль скоро зависть сродни колдовству,

то и средство против нее таково же, а именно: отвлечь злые чары на другого.

Вот для этого-то мудрейшие из великих мира всегда выдвигают рядом с собой

кого-либо, на кого и направляется зависть: иногда чиновника или слугу,

иногда соратника или помощника; ибо всегда найдутся неистовые натуры,

которые дорогу к власти оплатят любой ценой.

Что касается зависти в общественной жизни, то в ней есть и хорошие

стороны -- чего никак не скажешь про зависть личную. Ибо зависть в жизни

общественной есть род остракизма, поражающего тех, кто чрезмерно вознесся, и

служит поэтому уздой для облеченных властью.

Такая зависть по-латыни зовется "invidia", а в новых языках именуется

недовольством; о ней мы еще скажем, говоря о мятежах. В государстве она

подобна моровой язве, ибо, как моровая язва постепенно заражает все

здоровое, так и зависть, раз появившись в стране, порочит самые благие дела

и толкует их дурно. Тогда мало пользы и от уступок, ибо они лишь укажут на

слабость правителей и страх перед завистью, а от этого бывает только хуже,

опять-таки как с заразой, которую, чем больше бояться, тем легче схватить.

Зависть в общественной жизни направлена большей частью на главных

чиновников и министров, а не на государей и государство. Но если

недовольство каким-либо чиновником сильнее, чем он того заслуживает, или же

распространяется на все их сословие, это есть верный признак того, что

недовольство втайне направлено против самого государства. На этом покончим с

завистью в общественной жизни, или, иначе, недовольством, и с отличиями ее

от зависти в частной жизни, о которой была речь вначале.

Вообще же добавим, что зависть из всех страстей самая упорная и

неугомонная. Для других страстей есть час и время; о зависти же недаром

сказано: "Invidia festos dies non agit"^[45]. Замечено также, что

любовь и зависть иссушают человека, -- не то, что другие страсти,

действующие не столь постоянно. Зависть также есть гнуснейшая из страстей --

недаром является она главной принадлежностью дьявола: он и есть тот

завистник, который, "когда люди спали, пришел, и посеял между пшеницею

плевелы, и ушел"^[46]. Ибо зависть всегда творит свое дело во мраке

и втайне, на погибель добрым посевам.