Софизм XI

То, что добыто нашими усилиями и трудом, является большим благом по

сравнению с тем, что является результатом чужого благодеяния или милости

судьбы.

Этот софизм строится на следующих основаниях: во-первых, это надежда на

будущее. Дело в том, что не всегда можно быть уверенным в чужой милости или

в благосклонности судьбы; собственная же энергия и способности всегда при

нас, и после того, как мы с их помощью достигнем какого-то результата, в

нашем распоряжении остаются те же самые орудия, готовые к новым свершениям,

только, пожалуй, ставшие еще более надежными в результате приобретенного

нами навыка и успеха в их использовании. Во-вторых, известно, что, когда мы

получаем что-то благодаря чужому благодеянию, мы становимся обязанными за

это благо другим людям, тогда как то, что мы добываем собственными силами,

не несет с собой никакой тягостной для нас обязанности. Даже если

божественное милосердие ниспошлет нам свою милость, то она требует какого-то

воздаяния за божественную благость, что весьма неприятно людям дурным и

нечестным, тогда как в первом случае происходит то, о чем говорит пророк:

"Ликуют и радуются, поклоняются сетям своим, приносят жертвы силкам своим и

тенетам" ^. В-третьих, известно, что то, что не добыто нашими собственными

усилиями, не несет с собой славы и уважения. Ведь счастье вызывает известное

восхищение, но еще не похвалу. Как говорит Цицерон, обращаясь к Цезарю: "У

нас есть, чему удивиться, но мы ждем того, что можно похвалить" ^.

В-четвертых, то, что добыто собственными усилиями, почти всегда требует

большого труда и энергии, что уже само по себе доставляет людям какое-то

наслаждение; как говорит Соломон: "Сладка пища, добытая охотой".

Опровержение

Существуют четыре противоположных довода, которые приводят к

противоположным выводам и могут выступать как своего рода опровержения

вышеприведенных положений. Прежде всего счастье представляется людям неким

знаком и доказательством божественного благоволения и потому порождает в нас

самих чувство уверенности и бодрости, в остальных же людях оно вызывает

чувство уважения и почтения к счастливцу. Но счастье включает в себя и

случайности, к которым добродетель не имеет почти никакого отношения.

Например, Цезарь, желая поднять дух кормчего корабля, на котором он плыл,

сказал: "Ты везешь Цезаря и его счастье" ^. Потому что, если бы он сказал:

"Ты везешь Цезаря и его добродетель", это было бы совсем неважно для

человека, захваченного страшной бурей, и никак не могло бы успокоить его.

Во-вторых, все то, что исходит от наших собственных достоинств и энергии,

может явиться объектом подражания и тем самым доступно другим людям, тогда

как счастью нельзя подражать и оно составляет неотъемлемую собственность

отдельного человека. Поэтому-то, как известно, вообще все естественное

ставится выше искусственного, ибо оно исключает возможность всякого

подражания. То же, что доступно подражанию, тем самым оказывается

общедоступным. В-третьих, блага, доставшиеся нам благодаря счастью,

представляются дарами, а не благами, купленными трудом; наоборот, то, что

добыто нашими собственными усилиями, можно сравнить с тем, что куплено за

определенную плату. Поэтому очень тонкое наблюдение высказывает Плутарх,

говоря о деяниях Тимолеонта, человека исключительно счастливого, и сравнивая

их с деяниями Агесилая и Эпаминонда, живших с ним в одно время: "Деяния его

были подобны песням Гомера, которые при всем их совершенстве кажутся

текущими свободно, без всяких усилий и свидетельствуют о гении их творца" ^.

В-четвертых, известно, что все неожиданное, случившееся вопреки нашим

ожиданиям, приятнее людям и доставляет им больше наслаждения. Но это ни в

коей мере не выпадает на долю того, что добыто собственными усилиями и

стараниями.