Предисловие

Глубочайшая древность скрыта от нас покровом молчания и забвения

(исключая лишь сказанное в Священном писании). Мифы, созданные поэтами,

пришли на смену молчанию древности, а за мифами последовали, наконец, те

сочинения, которыми мы обладаем теперь; так что самые отдаленные и потаенные

уголки древности отделены, скрыты от последующих веков этим покровом мифов,

который распростерся между тем, что исчезло, и тем, что существует сейчас.

Впрочем, мне кажется, что большинство сочтет эти мои занятия игрой и

забавой, полагая, что я претендую чуть ли не на ту же свободу в изложении

мифов, что и сами поэты, создававшие их; но я имею, конечно, полное право на

это, дабы несколько скрасить и мои собственные размышления над достаточно

сложными вещами и сделать более приятным знакомство с ними других. Для меня

не является тайной, сколь податливую материю представляет миф, как легко его

можно привлечь, а то и притянуть в подтверждение разных точек зрения и какое

большое содержание заложено в нем, так что прекрасно можно найти в нем и

такой смысл, о котором никогда раньше и не помышляли. Мне вспоминается

также, что уже с давних пор прибегают к подобного рода толкованиям: ведь

немало было тех, кто, желая в своих изобретениях и выдумках опереться на

авторитет древности, пытался для этой цели привлечь сказания поэтов, так что

этот пустой обычай весьма распространен и отнюдь не нов. Ведь в свое время

Хрис[Author ID1: at Sun Jan 2 16:37:00 2000 ]зипп, как толкователь снов,

старался приписать древнейшим поэтам взгляды стоиков, и еще более неуклюже

алхимики пытаются приложить к своим опытам шутливые и забавные рассказы

поэтов о превращениях. Все это, повторяю, нам достаточно известно, и мы

знаем этому цену: знаем с каким легкомыслием и сколь произвольно пользуются

некоторые аллегориями, и все же мы не хотим на этом основании отказаться от

нашего намерения. Прежде всего нелепости и произвол, допускаемые здесь

некоторыми, не означают, что вообще жанр параболы не заслуживает уважения.

Ведь это было бы и дерзко и нечестиво, ибо религия охотно прибегает к такого

рода покровам и тайнам, и тот, кто пытается их уничтожить, мешает общению

человеческого с божественным. Но посмотрим на это дело с точки зрения

человеческой мудрости. Во всяком случае я честно и искренне заявляю: я

склонен считать, что весьма многим мифам, созданным древнейшими поэтами, уже

изначально присущ некий тайный и аллегорический смысл. Меня заставляет

думать так и преклонение перед прошлым, и то, что в некоторых мифах я нахожу

удивительные и совершенно очевидные подобие и связь с обозначаемыми в них

вещами как в самом сюжете мифа, так и в значении имен, которыми наделены

действующие в них лица, так что невозможно отрицать, что этот тайный смысл

уже с самого начала был заложен в мифе и старательно завуалирован его

создателями. Действительно, может ли быть кто-либо настолько

непроницательным, настолько слепым к очевидному, чтобы, услышав миф о том,

как Фама (Молва) после гибели гигантов явилась на свет как их сестра, не

понял бы, что речь идет о подстрекательских слухах, тайно распространяемых

партиями, как это бывает всегда после поражения мятежей? Или, услышав о том,

как гигант Тифон вырвал жилы у Юпитера и унес их и как Меркурий похитил их у

него и вернул Юпитеру, сразу же не обратил бы внимание на то, что это

говорится об удачных мятежах, подрывающих и богатство и авторитет королей,

хотя спустя немного времени любезные речи и мудрые указы постепенно, как бы

незаметно, смиряют умы подданных и восстанавливают силы государей? Или,

услышав о том, как в знаменитом сражении богов против гигантов осел Силена

своим ревом обратил в бегство последних, не подумает, что этот рассказ

совершенно ясно имеет в виду далеко идущие замыслы мятежников, которые

большей частью рушатся из-за нелепых слухов и ложного страха? Наконец, для

кого может остаться неясным смысл и значение имен, если Метида, жена

Юпитера, ясно обозначает рассудительность, Тифон -- надменность, Пан --

Вселенную, Немезида -- возмездие и т. п.? И пусть никого не смущает то

обстоятельство, что здесь порой что-то примешивается из истории, или кое-что

говорится лишь ради красоты, или же допускаются хронологические ошибки, или

из одного мифа что-то переносится в другой и вводится новая аллегория. Ведь

все это неизбежно, ибо мифы были созданием людей, живших в разные эпохи и

преследовавших различные цели: одни жили раньше, другие -- позже, одних

интересовала природа, других -- гражданские дела. У нас есть и другое

немаловажное доказательство скрытого и тайного смысла мифов. Некоторые из

мифов столь бессмысленны и нелепы по своему сюжету, что уже издалека можно

услышать в них параболу, громко заявляющую о себе. Ведь миф,

представляющийся вероятным, можно считать придуманным для интересного и

приятного изложения событий так, как они могли происходить в

действительности, ну а то, что никому и в голову не придет помыслить или

рассказать, по-видимому, создано с другими целями. Как, например, назвать

выдумку о том, что Юпитер взял в жены Метиду, и, как только заметил, что она

беременна, сразу же проглотил ее, и поэтому сам стал беременным и родил из

головы своей вооруженную Палладу? Я полагаю, ни одному человеку даже во сне

не могло присниться такое чудовищное, неукладывающееся в сознании

измышление. Прежде всего для нас имеет особое значение и особенно важно то,

что большинство мифов, как нам кажется, ни в коем случае не созданы теми,

кто их распространяет и передает, т. е. ни Гомером, ни Гесиодом, ни другими.

Ведь если бы нам было совершенно ясно, что эти мифы возникли в ту эпоху и

созданы теми авторами, которые их излагают и от которых они дошли до нас,

то, я думаю, нам никогда, не пришло бы в голову ожидать или предполагать при

таком их происхождении что-либо великое или "возвышенное" Но, если

внимательнее взглянуть на это, стянет ясно, что эти мифы излагаются и

передаются как уже созданные раньше, воспринятые от других, а не как только

что придуманные. Более того, поскольку писатели почти одной и той же эпохи

по-разному передают одни, и те же мифы, нетрудно сообразить, что общее в них

взято из древнейших преданий, то же, в чем они разнятся, есть собственное

создание этих авторов. И это обстоятельство еще более увеличило наше

уважение к мифам: как будто они стоят вне времени и являются не созданием

самих поэтов, а чем-то вроде священных реликвий, дыханием лучших времен,

проникшим в поэзию греков из преданий еще более древних народов. Ну а если

кто-то будет и дальше возражать против того, что аллегория в мифе всегда

была чем-то привнесенным извне, чуждой, а отнюдь не органически присущей ему

с самого момента возникновения, мы не станем докучать тому, а оставим его

при той категоричности суждения, на которую он претендует, хотя она более

похожа на тупость и скорее подобна свинцу, и атакуем его (если он только

этого окажется достойным) совершенно другим способом. Люди двояко пользуются

параболами и, что более всего удивительно, в прямо противоположных целях.

Параболы могут затемнять и скрывать. смысл, но могут раскрывать и прояснять

его. Если мы не будем говорить о первой цели (дабы не вступать в спор) и

допустим, что древние мифы смутны и сочинены лишь ради развлечения, все же

остается вне всякого сомненья вторая цель, и никакой произвол фантазии, ни

одна ученая посредственность не смогут помешать тотчас же принять этот

способ поучения, так как он основателен и трезв, свободен от пустых

претензий, в высшей степени полезен, а иной раз и необходим науке. Ибо,

когда речь идет о новых открытиях, далеких от представлений толпы и глубоко

скрытых от нее, нужно искать более удобный и легкий доступ к человеческому

пониманию через параболы. Поэтому в древности, когда открытия и заключения

человеческого разума -- даже те, которые теперь представляются банальными и

общеизвестными, -- были новыми и непривычными, всюду мы встречаем

всевозможные мифы, загадки, параболы, притчи, к которым прибегали для того,

чтобы поучать, а не для того, чтобы искусно скрывать что-то, ибо в то время

ум человеческий был еще груб и бессилен и почти неспособен воспринимать

тонкости мысли, а видел лишь то, что непосредственно воспринимали чувства.

Ведь как иероглифы старше букв, так и параболы старше логических

доказательств. Да и теперь, тот, кто хочет в какой-нибудь области осветить

людям что-то новое, и притом сделать это не грубо и труднодоступно,

обязательно должен пойти по тому же самому пути и прибегнуть к помощи

сравнений. Потому мы заключим наши рассуждения следующими словами. Мудрость

прошлого была или великой, или счастливой. Великой, если она силой вымысла

воплотилась в фигуру, или троп; счастливой, если люди, думая совсем о

другом, сумели дать материал и повод для столь глубоких наблюдений и

размышлений. Мы же считаем, что наши усилия (если они в чем-нибудь могут

быть полезны) и в том и в другом случае будут достаточно уместны, потому что

мы сделаем более понятными или мысли древних, или сам предмет исследования.

Конечно, я не могу не знать, что и другие уже брались за это дело, но, если

вам интересно мое мнение (я говорю отнюдь не высокомерно, а лишь

откровенно), все эти труды, хотя и очень значительные, и очень сложные,

почти совершенно утратили свое значение, ибо эти люди, плохо знающие

предмет, вся ученость которых не идет дальше известных общих мест, сводили

смысл парабол к каким-то избитым общим истинам и не смогли постичь ни их

истинного значения, ни их настоящих особенностей, ни их глубочайшего смысла.

Мы же (если не ошибаюсь), говоря новое слово о вещах, уже давно известных, и

оставляя в стороне все лежащее на поверхности и очевидное, будем стремиться

к более глубокому и более важному.