Почему не культурология?

Материал, собранный в этой книге, не стоит путать с модной сейчас во многих русских вузах культурологией. Мы настаиваем на этом по трем обстоятельствам.

Во-первых, настоящая русская культурология, обязанная своим появлением нашему соотечественнику АЛ. Гуревичу и его ученикам, изначально занималась исключительно изучением конкретных культурных форм (эпоса, мировоззренческих категорий человека западного Средневековья, и т.д.). По сути, она представляла собой один из разделов культурной антропологии. Как известно, последняя, вместе с генетикой и кибернетикой, пала жертвой осужденной некогда официозной идеологией триады «прислужниц капитализма». Вместо антропологии в СССР развивалась даже не этнология как изучение народов (греческое слово «λόγος», звучащее во второй части названия дисциплины, обозначает, помимо прочего, не дескриптивное, а организованное знание), а сугубо прикладная, описательная наука — этнография.

Чтобы избежать в буквальном смысле гибельных подозрений в «буржуазности» и сохранить себя, не бросая открытый вызов ортодоксальному марксизму, группа ученых, задыхавшихся от затхлости исторического материализма, и «обезопасила» в 1960-е — начале 1970-х гг. свой внеклассовый подход названием «культурология», ограничившись якобы исследованием сугубо источников, описывающих явления культуры.

Здесь следует оговориться. Теперь только ленивый не ругает марксизм. При этом чаще всего забывают, что дело не в творчестве самого К. Маркса, а в догматизме «коммунистов», зациклившихся на постулатах первого тома «Капитала» тогда, как сам автор уже радикально пересмотрел свои выводы. Как серьезный для того времени экономист, Маркс во второй половине своей жизни заметил, что капитализм отошел от критикуемой им безудержной эксплуатации трудовых ресурсов и все более разви-

16

вает то социальное партнерство, которое ныне стало уже банальностью.

Трагедия Маркса заключалась в том, что он не успел систематически изложить свои новые взгляды. Третий том «Капитала», который он этому посвятил, остался в набросках и фрагментах, что оказалось на руку большевикам, объявившим себя «коммунистами» и в угоду своим властным амбициям ввергшим мир в череду жестоких социальных потрясений. Ведь знаменитая Марксова экономическая теория характеризует капитализм только стадии первоначального накопления капитала, т.е. годится для описания Российской Федерации 1990-х гг., но не России начала XX в.

А вот с историческим сознанием, как ясно из сказанного, у Маркса были проблемы. Высокомерно полагая себя (как и большинство экономистов) свободным от необходимости следить за новыми открытиями в гуманитарной сфере и считая, что в истории все давно известно и не развивается, он опирался при создании исторического материализма на труды Э. Гиббона и Г. Ноббе, бывшие уже в его время позавчерашним днем науки. Результатом стало фатальное несоответствие «пятичленки» — первобытно-общинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая формации — реальному развитию человеческого общества.

Достаточно сказать, что современники Маркса Б. Низе, Р. Нибур, Т. Моммзен, К.Ю. Белох, Ф. Бузольт, Э. Майер, У. Вилькен, глубоко изучив надписи и другие письменные источники, пришли к фундаментальному выводу, гласившему, что шкала свободы и зависимости и отношения собственности внутри нее, например, в античности были намного более сложными, чем нам еще спустя долгие десятилетия навязывали «профессиональные марксисты». Тем самым, истмат оказался негодным инструментом анализа общественных отношений уже в момент своего создания.

Соратник же Маркса Ф. Энгельс и вовсе совершил акт плагиата, издав от своего имени под названием «Происхождение

17

семьи, частной собственности и государства» фактически конспект книги Л.Г. Моргана о социальной организации ирокезов.

Но вернемся к Гуревичу и его школе. Собственно, выделение культуры в самостоятельный объект типологического, а затем и структурного, изучения было совершено британским (см.: Тайлор Э.Б. Наука о культуре// Первобытная культура. 1871) и американским (см.: Уайт Л. Наука о культуре. 1948; Эволюция культуры. 1959) антропологами. После же того, как в новейшее время с антропологии спало табу и в нашей стране, в подлинной науке восстановилось естественное положение вещей.

Из данного экскурса ясно, что, во-первых, нас будут занимать никак не культурология в советском ее понимании и не нормативная антропология, а только основы культурной типологии.

Во-вторых, понятие культурологии, «оставшееся без хозяина», было под шумок без спросу захвачено главным образом оказавшейся не у дел прежней «академической» коммуно-идеологической обслугой, ранее подвизавшейся на ниве промывания сознания учащейся молодежи такими искусственными и надуманными дисциплинами, как «история партии», «научный коммунизм» и «научный атеизм». Создаваемые ими теперь «труды» и «курсы» представляют собой, как правило, наспех и плохо сбитую смесь отживших свое штампов, случайно вырванных из исторического контекста фактов и вымученных обобщений. Откровенно не хотелось бы, чтобы наша книга хоть как-то ассоциировалась с подобными «творениями».

В-третьих, любая отрасль знания имеет право претендовать на самостоятельность, если у нее есть свой, только ей присущий, объект изучения. Наши же новоявленные «культурологи» выделяют лишь два аспекта: 1) теорию и историю культуры, претендующие объединить философию, историю, языкознание, этнографию, религиоведение и т.д.; 2) социальную и культурную антропологию. Нетрудно видеть, что таким образом понятая «культурология» ничем не отличается от философии (теория), лингвистики, пучка исторических наук и антропологии, т.е. не

18

имеет своего неповторимого предмета, а следовательно, и мотива для существования.

Наконец, в-четвертых, невозможность в целом охватить с требуемой полнотой столь разные фактические базы приводит к тому, что в работах большинства авторов, «приватизировавших» показанным выше образом культурологию, царит полный хаос, и они, ничтожесумняшеся, нередко распространяют представления, которые иначе, как превратными, назвать нельзя. Приведем всего несколько примеров.