Теоретики элитной культуры

Хосе Ортега-и-Гассет (1889—1955) выступил не без влияния старшего современника наиболее последовательным и выразительным теоретиком элиты. Он абсолютизировал эстетизм как веселое состояние духа. Отсюда два вывода. Во-первых, на истинное всеобъемлющее погружение в него способно лишь особо одаренное меньшинство, которое и творит подлинную культуру.

Во-вторых, независимо от содержания, искусство становится игрой. Ведь и то, и другая выдумывают иную реальность, дарят людям жизнь изобретенную: искусство и искусственный не просто однокоренные слова, но второе производно от первого.

Благодаря такой иерархии рассуждений Ортега-и-Гассет, вопреки алармистам, не видел кризиса художественных приемов в окружавшей его действительности. Наоборот, он приветствовал новое (для того времени) искусство как элитарное, ибо оно принадлежало сфере эстетической игры, создавая тем самым противовес тоскливому, обыденному миру пользы. Он же настаивал, что подняться над таковым можно, лишь перейдя в сферу неутилитарных отношений.

Остается констатировать, что в его творчестве мы сталкиваемся с самой рельефной в XX в. попыткой решить вызванные дефицитом гуманизма и очередной аннексией техникой части устоявшейся цивилизационной среды проблемы кризиса сознания, не выходя за его рамки.

Мы решили завершить экскурс в историю культуры Германом Гессе (1877—1955), поскольку он свел воедино, создав из их интеграции новое качество, идущую от Шиллера эстетическую традицию, игровую доктрину и оправдание элитарности. Наиболее полно убеждения Гессе изложены им в широком фи-

133

лософско-литературном полотне «Игра в бисер». Здесь он формулирует свою позитивную феноменологию духа, ставит базовую проблему толкования, или герменевтики, культуры. Его потаенное, созданное элитой и для элиты, Царство игры хранит, преумножает и передает молодым адептам наследие духовности.

Там реализуется глубинное единство Востока и Запада, делающее возможным их синтез. Гессе, впервые в романо-герман-ском мире, заявляет об ошибочности поверхностного восприятия Востока как погружения в себя как такового и расшифровывает скрытый смысл его самоуглубления, о котором нами уже было сказано в начале книги.

Созданная его воображением страна утопии называется Касталией тоже совсем не случайно. Заимствованный из античной поэзии образ представляет собой апологию гармонии ratio (разума) и искусства. Достаточно вспомнить, что у Кастальского источника собирались для совместных экзерсисов Аполлон и Музы.

Кроме того, Гессе приводит мировоззренческое обоснование культуры. Отвечая воинствующему материализму и атеизму, он говорит, что есть кое-какие вещи, которые нельзя ни доказать, ни счесть вероятными. Но тем не менее они существуют как данность.

Не только собственный мощный писательский талант, но и впечатляющие успехи языкознания конца XIX и первой половины XX вв., особенно сравнительного, побуждают его ставить на первый план филологические и паралингвистические вопросы. Наблюдаемый им в Германии и усиленный Первой мировой войной хаос культуры приводит его к выводу, что у нее вновь возникает острая потребность обрести общий язык.

Гессе впервые после долгого перерыва в европейской мысли глубоко прочувствовал единство математики и музыки. На первый взгляд, его утверждение парадоксально. Вспомним хотя бы гения эмоции Моцарта и проверяющего свои сочинения алгеброй рассудочного Сальери, представленных абсолютными анти-

134

подами в интерпретации А.С. Пушкина. Однако, на поверку все оказывается не столь очевидно. Для понимания сущности их взаимосвязи недостаточно одной апелляции к широко известной максиме о схождении противоположностей, поскольку в самих происхождении и эволюции обоих видов творчества мы не обнаружим альтернативности. Уже древние греки хорошо знали, что музыкальный лад подчиняется строгим математическим закономерностям. На них же основывается и современная октава. Недаром первым, в полном смысле, теоретиком музыки был математик Пифагор, который в своих астрономических выкладках для описания движения планет и устройства небесной механики создал понятие «музыка сфер».

Будучи сам очень элитарным писателем и индивидуумом, что едва ли не более выпукло, чем в обсуждаемой книге, проявилось в другом его романе — «Степной волк», — Гессе находит миссию элитарности в ее перманентном и итеративном сопряжении, ради взаимного обогащения, с иными реальностями. Объективно его концепция направлена против Ортеги-и-Гассета, ибо он не видит спасения культуры в самоизоляции ее элитных вариаций. С одной стороны, Гессе возводит здание своей Игры как цитадель духа. Она охватывает, для него, весь космос души. Но, с другой стороны, он одновременно настаивает, что духовное вне жизненного контекста обрекает цивилизацию на вырождение точно так же, как и доминирование в ней низменных мотивов. Нельзя, заключает он, ни отказываться от суверенности духовной культуры, ни замыкаться в ней.

Игра ценна ему еще и тем, что она соответствует поисковому вектору развития человечества, синтезируя в себе его сердцевину. Ее фундамент состоит в признании закономерной связи нравственной, интеллектуальной и эстетической сфер. Здесь Гессе суммирует предыдущий опыт моделирования различных форм людской деятельности и демонстрирует, что единство, синкретизм культуры обусловлены ее строгой духовной иерархией.

В центр Игры он ставит обучение. Тем самым, он замыкает круг, возвращаясь к одному из самых распространенных пред-

135

ставлений античности о предназначении культуры. Этим он предоставляет нам дополнительный аргумент в пользу логичности завершения нашего обзора его творчеством.

* * *

Таким образом, каждая эпоха фиксировала одну из существенных сторон культуры. Вот они: умения и традиции, свобода, этика (нравственность), познавательность (поиск), образование, духовность, диалог (согласование), открытость, вера, право, гуманизм, ответственность, творчество, разум, просвещение и просвещенность (знание), язык, воспитание, мудрость, эстетика (искусство), религия, динамичность («вывов-и-ответ» ^импульсы бессознательного, институты, структура, игра, элитарность.

В результате мы получаем целостный ряд проникновений в суть предмета. Мы специально дали его хронологический, а не иерархический порядок, поскольку такая картина отражает эволюцию и наблюдателя, и его объекта в их взаимной диахронии.

Одновременно, именно такое простое перечисление лучше прочего подчеркивает комплексность культурного феномена. Ведь каждая его черта описывает культуру исходя из генетического или содержательного принципа. Но не исчерпывает. В ней есть, в любой заданный момент, все из вышеуказанного.

136