Глава 3

Предсмертные записки и письма далеко не всегда отражают истинные мотивы самоубийства. Однако именно этот материал чаще всего фигурировал в приложениях к исследованиям по суицидологии XIX в. и до сих пор рассматривается как основное доказательство того или иного мотива самоубийства. По словам П. Розанова, далеко не всегда суицидент осознает действительные мотивы своего самоубийства, а также раскрывает для других самые интимные свои переживания. Но даже в рамках этих переживаний на первый план выступает или отмеченное выше своеобразное переживание ангедонии, или ближайшие события и поводы суицида.

Как пример суицида, причины которого носят более сложный характер, нежели выдвигаемые окружающими и самим самоубийцей мотивы, по-видимому, можно привести хорошо известное любому школьнику самоубийство Маяковского. Автор ни в коей мере не пытается делать «открытий» из хорошо известного факта ухода из жизни поэта, да и не располагает какой-либо новой информацией на этот счет. Тем более у автора нет никакого желания «сплетничать» о нюансах его переживаний или отношений с близкими перед самоубийством (о чем просил сам поэт в своем предсмертном послании).

Краткому анализу некоторых обстоятельств этого самоубийства следует, по-видимому, предпослать имеющиеся отдельные трактовки мотивов ухода из жизни поэта. Так, самая общая формулировка звучит очень солидно: сложная обстановка литературной борьбы 20-х гг. и личной жизни привели Маяковского к депрессии, вследствие которой он покончил с собой.

Существовала и точка зрения, что самоубийство поэта — следствие «осознания и раскаяния» в деле, которому он служил. Подобная трактовка — не просто дань нынешнему менталитету, требующему «покаяния за бесцельно прожитые годы» у всех, кроме отцов и самих авторов подобных разоблачительных статей и книг. Достаточно вспомнить написанные сразу после самоубийства цветаевские строки, отражавшие взгляды многих представителей русской эмиграции: «Было, стало быть, сердце, коль выстрелу следом — стоп». Однако ни в творчестве, ни в каких-либо высказываниях Маяковского перед самоубийством никто не может четко указать на следы этого «раскаяния», обращения «Савла в Павла». Он жил и умер «агитатором, горланом, главарем», отдающим свое творчество «атакующему классу». По мнению очень многих специалистов (а в объяснении мотивов самоубийства почти каждый считает себя специалистом), понимание суицида в первую очередь может опираться на предсмертные послания суицидента.

Детерминанты суицидального поведения

143

Вот предсмертное письмо Маяковского:

ВСЕМ!

В том, гто умираю, не вините никого и пожалуйста не сплетнигайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля — люби меня.

Товарищ правительство, моя семья это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.

Нагатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят —

«Инцидент исперген», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в растете,

И не к гему перегенъ Взаимных болей, бед и обид. Сгастливо оставаться.

Владимир Маяковский. 12.IV.30 г.

Товарищи вапповцы — не сгитайте меня малодушным.

Сериозно — нигего не поделаешь.

Привет.

Ермилову скажите, гто жаль — снял лозунг, надо бы доругаться. В. М.

В столе у меня 2000 руб. — внесите налог. Остальные полугите с ГИЗа. В. М.

Обращает на себя внимание следующее. Предсмертное письмо с перефразированными стихами лета 1929 г. написано 12 апреля, а роковой выстрел прозвучал только через 2 дня (14-го). Известны обстоятельства, предшествовавшие этому самоубийству. Выстрел прозвучал сразу после ухода Вероники Полонской и ее отказа уйти от мужа и из театра. Тотчас вернувшись, она застала его еще живым. Однако хорошо известные обстоятельства их отношений и даже их последнего разговора не могут полностью прояснить, почему осознание того, что «любовная лодка разбилась о быт» и прощальные фразы предсмертного письма так разделены во времени, почему уже после принятия решения о самоубийстве поэт составляет план разговора с Полонской, в котором фигурируют фразы: «...нельзя быть смешным... Я не кончу жизни, не доставлю такого удовольствия худ. театру». Из сопоставле-

144 ГЛАВА 3

ния этих фактов можно предположить, что решение о самоубийстве не носило окончательного характера и что существовали какие-то обстоятельства его переживаний, которые могли быть и не связаны с отношениями с любимой женщиной.

Употребив выше слова «можно предположить», автор и в дальнейшем считает свои рассуждения о некоторых обстоятельствах самоубийства Маяковского предположениями. Поэт, как и множество других самоубийц прошлого и настоящего, не оставил потомкам и даже знавшим его людям развернутого объяснения причин самоубийства. Понятно, что это право любого суицидента — не раскрывать свои переживания, как и обязанность других людей — «не лезть в душу», да еще в момент решения вопроса «быть или не быть». Однако здесь, как и во множестве других суицидов, можно говорить не столько о реализации права «не обнажаться для посторонних», сколько о невозможности для самоубийцы полностью структурировать складывающуюся ситуацию и даже нередко вербализовать свои переживания. Не случайно чаще, чем истинные мотивы суицида, в высказываниях самоубийц и в предсмертных письмах звучат только непосредственные поводы и связанные с этим мотивировки.

Этих мотивировок сплошь и рядом не хватает для понимания движущих сил суицида, его действительных причин. Демьян Бедный в некрологе спрашивал по поводу самоубийства Маяковского: «Чего ему не хватало?» — и отмечал «жуткую незначительность» его предсмертного письма. Внешне как раз в этом самоубийстве все расставлено по своим местам: «любовная лодка, разбивающаяся о быт», предполагает достаточно четкий мотив суицида — лично-семейный конфликт и даже очень конкретную рубрику — неудачную любовь. Однако именно в случае самоубийства Маяковского для объяснения его состояния перед самоубийством этого конфликта оказывается мало. Не случайно, объект его несчастной любви, Вероника Полонская, просит его после встреч с ней обратиться к врачам и отдохнуть.

По-видимому, можно говорить о более сложных обстоятельствах его жизни, нежели отношения с любимой женщиной, начавшиеся вовсе не накануне суицида. Требования к Полонской узаконить их отношения возникли еще в январе, когда Маяковский узнал о замужестве его предшествующей (и даже «параллельной») любви — Татьяны Яковлевой. Однако и тогда, и до самого последнего времени требования развода и ухода его из театра не были выдержаны в таких тонах, как теперь, когда его просят «полечиться». Даже само предсмертное письмо в вопросе любви, семьи и брака звучит в общем-то двусмысленно и включает сразу двух «любимых», входящих в его семью: Веронику

Детерминанты суицидального поведения

145

Витольдовну Полонскую и «взошедшую на сердце поэта» много лет назад Лилю Юрьевну Брик.

Но в свете содержания его предсмертного письма «несчастная любовь» как основная причина его самоубийства выглядит скорее как повод и основание для конкретной мотивировки суицида или даже как «последняя капля», переполнившая чашу его переживаний в неблагоприятно складывающейся ситуации. Еще один «нюанс», не позволяющий выводить мотивы самоубийства поэта только из отношений с Полонской, состоит в том, что еще в 1929 г. были написаны строки предсмертного послания, но там вместо «я с жизнью в расчете» звучало «с тобой мы в расчете». «Нюанс» состоит в том, что, по мнению некоторых исследователей, эти стихи были посвящены... Полонской. И даже если эти строки обращены к другой женщине, обращает на себя внимание то, что ранее «любовная лодка, разбившаяся о быт», вовсе не приводила к «расчетам с жизнью».

Но что-то должно было измениться в состоянии человека, который, несмотря на все литературные дрязги и сложность взаимоотношений с женщинами, писал, что «жизнь хороша, и жить хорошо». По крайней мере, это мироощущение звучало в его творчестве как лейтмотив общей оценки происходящего в стране и «места поэта в рабочем строю». Можно предположить, что переход оптимизма в отчаяние в какой-то степени определялся и неожиданно возникшими сомнениями в своем «месте». Оснований для этих сомнений было более чем достаточно. Ему, «полпреду стиха», совершенно неожиданно отказывают в визе на выезд в Париж. (Автор оставляет открытым вопрос, кто здесь «постарался», так как это не относится к теме.) Можно только предположить, как на это мог реагировать человек, в любое время свободно и беспрепятственно пересекавший границы и «вместе со страною» бросавший вызов не только «штатишкам», но и любой другой стране и эмиграции.

А дальше можно только перечислять множество обстоятельств, каждое из которых никак не добавляло оптимизма поэту. А с учетом особенностей его личности все происходящее с ним и вокруг него должно было привести (и привело в конце концов) к отчаянию, когда человек лихорадочно ищет решение хоть какой-либо из своих проблем — и не находит его. Разбор и предыстория этих «обстоятельств» заняли бы слишком много места.

В начале 1929 г., после перехода Маяковского в РАПП (ВАПП), от него отворачиваются друзья по ЛЕФу. Старые лефовские соратники по литературной борьбе клеймят «предателя», но и рапповцы относятся к «новообращенцу» весьма настороженно. Как мог реагировать на это

146