Глава 2

ных и гражданских последствий в Уголовных уложениях Российской империи второй половины XIX в. только в случаях, когда «кто-либо по великодушному патриотизму подвергнет себя очевидной опасности или прямо верной смерти для сохранения государственной тайны и в других подобных случаях, а ровно, если женщина лишит или покусится лишить себя жизни для спасения целомудрия и чести своей от грозившего ей и никакими другими средствами неотвратимого насилия» (Уложение 1885 г.).

Отдельные положения законодательства Российской империи и других стран оказываются необходимыми для понимания общественной атмосферы, в которой специалисты различного профиля разрабатывали отдельные проблемы не существующей еще в то время суици-дологии. Понятно, что в рамках настоящей работы нас интересует в первую очередь врачебный подход. Однако врачи каждый раз вынуждены были, так или иначе, касаться не только чисто медицинских, но и философских, юридических, моральных, социологических и иных аспектов проблемы. Необходимость этого вытекала из самой специфики анализируемых явлений.

«Самоубийства нашего времени составляют наследие прошлого; современное общество не может не давать известного процента самоубийств (выделено нами. — В. £.), потому что является продуктом прежних поколений, культуры, нравов, жизненных условий etc» — эти слова принадлежат вовсе не социологу Э. Дюркгеиму, отрицавшему какую бы то ни было связь между самоубийством и помешательством, а врачу П. Г. Розанову. При этом «логический вывод» автора в результате исследования «исключительно» протоколов судебно-медицинских вскрытий и актов освидетельствования лиц, покушавшихся на самоубийство, однозначен: «Причины самоубийства те же, что и причины помешательства... насколько беспочвенно, насколько неосновательно стоять на возможности самоубийства в здравом состоянии, в состоянии, так сказать, полной осмысленности и правильности оценки своего поведения, приписываемых некоторым самоубийцам».

Однако отдельные выводы социологического характера не являлись основным «продуктом» медицинских исследований. Наряду с наивными (с позиции знаний XXI в.) анатомо-антропологическими находками, образцы которых были приведены выше, закладывались основы врачебного (клинического, клинико-психологического, психолого-аналитического) подхода к проблеме самоубийства в целом и к анализу суицидов отдельных лиц. Становясь явлением медицинского характера, различного рода феномены, связанные с аутоагрессивным поведением, требовали их оценки с целью оказания помощи пациентам

Отношение к самоубийству в истории

67

и профилактики их рецидива. Поэтому общий вывод о существовании несомненной связи между помешательством и самоубийством требовал уточнения и конкретизации многих положений применительно уже к непосредственным задачам медицины. Общий вывод был необходим для своеобразной общественной экскульпации последнего. Но задачи медицины требовали решения множества других вопросов. Врачебная оценка различными исследователями отдельных вопросов суицидологии нередко существенно расходилась. Эскироль считал, что самоубийство зависит от множества самых различных причин, может проявляться в самых различных формах и его феномены не определяют собой никакой определенной болезни.

В середине XIX в. все больше и больше утверждалась мысль об отсутствии прямых корреляций между самоубийством и теми или иными анатомическими находками на вскрытии. В 1859 г. автор первой отечественной обзорной работы «О самоубийстве в медицинском отношении», носящей компилятивный характер (на основании сочинений Форбеса Винслоу, Бриер де Буамона, Люиса Бертрана), Павел Ольхин отмечал, что, несмотря на многочисленные исследования, «мы доныне не знаем ничего положительного о том, какие анатомические изменения свойственны больным, расположенным к самоубийству».

Самоубийства, становясь объектом медицины, требовали соответствующих оценок со стороны окончательно выделившейся в самостоятельную область медицинских знаний и практики психиатрии. В первую очередь каждый из исследователей пытался определить, при каких формах психических расстройств чаще всего наблюдаются самоубийства. Несмотря на расхождение статистических показателей у различных авторов, все исследователи прошлого и настоящего в качестве наиболее частой формы психической патологии у лиц, покончивших с собой или совершивших суицидальную попытку, отмечали различные виды сниженного настроения.

При этом для каждой эпохи и даже для разных стран и социальных групп была характерна своя терминология. Меланхолия, сплин, хандра, печаль, утомление жизнью, скука, депрессия — это далеко не полный перечень терминов, используемых для оценки состояний подавленного настроения. Каждый из этих терминов связан с различными клинико-психологическими феноменами, но все они, так или иначе, отражают состояния подавленного настроения. Далеко не всегда исследователи стремились выделить отдельные виды тех или иных расстройств в соответствии с существующими в то время систематиками.

Большое значение имело четкое определение психопатологической симптоматики, наблюдающейся при самоубийствах, совершаемых

68 ГЛАВА 2

в рамках самых различных форм умопомешательства. Отмечалось, что в случае преобладания в клинической картине угнетения и снижения моторной активности склонности к самоубийству наблюдается гораздо чаще, чем при наличии в клинической картине возбуждения и подъема настроения. Бриер де Буамон, обследуя 117 лиц, совершивших покушение на самоубийство, наблюдал «уныние» у 94 больных.

При этой форме «хронического расположения к самоубийству» (выражение П. Ольхина) возможно такое развитие болезни, при котором окружающие не замечают ее начальных проявлений. Поэтому многие лишают себя жизни раньше, чем у них разовьется «совершенное расстройство различных отправлений организма и умственных способностей». Очень часто больные обнаруживают намерение покончить с собой поступками и словами, и только немногие ничем не обнаруживают «гибельной решимости». Однако, как писал П. Ольхин, «и у таких больных можно подозревать по мрачному, отчаянному выражению лица, что они замышляют недоброе».

Исследования проблемы самоубийств, интенсивно проводившиеся врачами на протяжении всего XIX в., позволили обнаружить ряд закономерностей и характеристик суицидального поведения, которые в дальнейшем нашли свое подтверждение и в работах нашего времени. В качестве одного из основополагающих положений современной суицидологии следует упомянуть тезис о том, что психически больные могут совершать самоубийство под влиянием тех же причин, что и люди, не обнаруживающие признаков душевной болезни. Сопоставляя цифры собственных исследований с данными «сюисидо-лога» Н. В. Пономарева о статистике суицидов в Петербурге и Москве за период с 1860 по 1879 г., П. Розанов (1891) следующим образом объясняет обнаружившиеся расхождения некоторых показателей при наличии несомненного сходства общих тенденций в статистике самоубийств.

У Н. В. Пономарева отмечается, что 55 % самоубийств происходят «от пьянства и помешательства», у П. Розанова соответствующий показатель — 81,85 %. По мнению последнего, «помешательство и пьянство» сами по себе не составляют мотивов как побуждений к самоубийству, но представляют собой состояния, не исключающие и действительных мотивов (бедность, несчастная любовь, преувеличение действительного горя и проч.). Поэтому П. Розанов считает необходимым для адекватного сопоставления частоты психических расстройств у самоубийц учитывать не мотив самоубийства, а состояние, в котором человек совершил покушение на самоубийство, так как «и меланхолик может покончить с собой и от «огорчения», и от «обиды».

Отношение к самоубийству в истории

69

Врачи XIX столетия, исследуя различные аспекты самоубийства, отмечали ряд интересных особенностей суицидального поведения при отдельных формах душевных болезней. При так называемом «мрачном помешательстве» стремление к самоубийству может вызывать или поддерживать сопутствующая соматическая болезнь. При этом те или иные «кризисы» в течение соматических заболеваний могут способствовать исчезновению суицидальных тенденций, связанных с психическим расстройством. Отмечается и своеобразное влияние неудачной попытки самоубийства на течение психического заболевания, когда незавершенный суицид приводит к «перелому» болезни, при этом исчезают и суицидальные тенденции.

Интересное наблюдение было проделано исследователями-суи-цидологами по соотношению ипохондрии и самоубийства. Как пишет П. Ольхин в своей обзорной работе, ипохондрия, несмотря на глубокое угнетение духа, которым она выражается, редко влечет за собой самоубийство. Любовь к жизни у этих больных возрастает вместе с усилением страдания, по поводу которого они советуются с самыми различными врачами, чтобы избавиться от своего воображаемого недуга. «Обыкновенно эти несчастные по нескольку лет твердят, что лишат себя жизни, прежде чем действительно на это решатся». Эти выводы авторов XIX в. подтверждаются и исследованиями нашего времени (Пащенков С. 3., 1974).

Расхождение некоторых статистических показателей в значительной степени объясняется и особенностями материала, и субъективизмом исследователя. Субъективизм в значительной степени может носить профессиональный характер и существенно влиять даже на принципы классификации тех или иных параметров суицидального поведения. Чаще всего исследователи в первую очередь руководствовались уже имеющимся опытом обобщения и анализа того или иного материала.

В 1882 г. вышла книга А. В. Лихачева «Самоубийства в Западной Европе и Европейской России. Опыт сравнительно-статистического исследования» — одна из лучших книг по статистике самоубийств вообще. Автор книги — юрист, занимавший в течение ряда лет должность прокурора Петербургского окружного суда, а затем инспектора Главного тюремного управления,— собрал и обработал огромный статистический материал. А. В. Лихачев достаточно часто ссылается на исследования врачей, в том числе и на основополагающую работу по статистике самоубийств — книгу Энрико Морселли «Самоубийство: исследование по моральной статистике» (Morselli E., 1879), автор которой, врач по профессии, был директором психиатрической лечебницы.

70