Глава 2

убийств относилось только к воинам, пока они состояли на службе. За покушение на самоубийство солдат приговаривался к смертной казни. Если покушение на самоубийство совершалось под влиянием горя или тяжкой болезни, люди подвергались не казни, а лишь позору. Таким образом, уже в Древнем Риме существовало понимание неоднородности самоубийств.

В средние века самоубийства не прекращались, хотя многие авторы считают, что с распространением христианства их стало меньше. Начиная с IV-V вв., церковь руководствовалась прежде всего представлениями Августина Аврелия, который изложил основные доводы осуждающего характера. Согласно его учению, самоубийца есть человекоубийца, и чем меньше у него было причин к лишению себя жизни, тем более он виновен. Шестая заповедь говорит «не убий», не прибавляя «твоего ближнего»; а так как Спаситель завещал любить ближнего, как самого себя, то, следовательно, убивающий себя грешит против шестой заповеди, ибо она запрещает вообще убивать человека. Нужно уважать тех, кто умеет жить среди неприятностей, а не тех, кто ищет от них спасения в смерти.

Однако у этого выдающегося христианского мыслителя отмечалась некоторая непоследовательность. Для оправдания христианских мучеников, лишавших себя жизни во имя веры, Августин ввел категорию самоубийства, внушенного свыше, т. е. совершаемого по велению Бога. Оценивая исторические примеры лишения себя жизни, он считал «извинительным самоубийством» смерть Клеомброта, бросившегося с высокой ограды вниз с целью «испытать блаженство души в загробном мире». Практическое применение учения Св. Августина выражалось в решениях Вселенских соборов, подвергавших достаточно суровому осуждению самоубийц и рассматривавших меры борьбы с этим злом. Так, Пражский собор 563 г. запрещал хоронить самоубийц и петь над ними псалмы.

В более поздние времена возможность «извинительного самоубийства» уже категорически отвергается христианскими вероучителями. Фома Аквинский в «Сумме теологии» объявляет самоубийство трижды смертным грехом: против Господа, дарующего жизнь, против общественного закона и против человеческого естества — инстинкта самосохранения. Святой Фома был много последовательнее своего предшественника: он не делал исключений ни для каких самоубийств. Оправдания нет ни для лишивших себя жизни во имя веры и любви к Господу, ни для женщин, прибегших к самоубийству, чтобы избежать позора изнасилования. «Никто не вправе избегать малого греха, прибегнув к греху большому... грех прелюбодеяния либо супружеской

Отношение к самоубийству в истории

55

неверности несравним по тяжести с грехом убийства и тем более самоубийства».

Согласно христианскому вероучению средних веков, самоубийство считалось более тяжелым преступлением, чем убийство, ибо человек, убивающий себя, посягает не только на тело, но и на душу, а в случае убийства умерщвляют только тело другого. По обычаю, самоубийцу хоронили без церковных обрядов даже тогда, когда самоубийство происходило в состоянии умопомешательства. Светское законодательство, постепенно перемешиваясь с установками церкви и пропитываясь духом канонического права, еще более жестко относится к самоубийству.

В Бретани, согласно одной из статей местного свода законов, тело самоубийцы должно быть повешено за ноги, а имущество конфисковано. В Лилле тела самоубийц-женщин не вешались, а сжигались. История сохранила массу вариантов надругательств над трупами самоубийц, ритуалов и мест их особого погребения. В Цюрихе труп самоубийцы вытаскивали из дома веревками через отверстие, проделанное под дверью или через пролом в стене. Если самоубийца утопился, то его погребали в пяти шагах от воды, если закололся, то на его могиле в головах втыкали деревянный кол с воткнутым в него ножом. Вырывали тела уже похороненных людей, заподозренных в самоубийстве. И только по истечении пятилетнего срока давности нельзя было начинать процесс «против трупа» человека по обвинению его в добровольном лишении себя жизни. Один из видов позорного погребения состоял в том, что труп самоубийцы отвозили на телеге, предназначенной для околевшего скота, и зарывали там, где сбрасывали падаль или на месте казни.

Однако Карл Великий, утверждая своими законами церковные обычаи и установления и запрещая сопровождение похорон самоубийцы общепринятыми обрядами и панихидами, одновременно разрешает петь псалмы во время их погребения, считая, что «суд Божий непостижим, и пути его неисповедимы». Роберт Нормандский (Роберт-Дьявол), покончивший жизнь самоубийством, написал сочинение, в котором доказывал, что никакие законы не воспрещают человеку лишить себя жизни. По его мнению, независимо от наличия или отсутствия загробной жизни, самоубийство не может быть преступлением, так как убивается только тело, а не душа, которая таким образом может перейти в лучший мир (в случае его существования). Если же Душа умирает вместе с телом, она страдает от самоубийства очень мало. Дар жизни делается излишним, когда он тягостен, и тогда человек вправе от него отказаться.

56 ГЛАВА 2

Несмотря на жесткость церковных установлений относительно самоубийства, этот (самый тяжкий с точки зрения христианского учения) грех, как свидетельствуют исторические источники, отмечался в условиях монастырей даже чаще, чем в светском обществе. Более того, подавленное состояние (acedia — вялость, лень), понимавшееся в соответствии с религиозным мировосприятием того времени как грех и рассматривающееся с развитием психиатрии уже в рамках депрессивных расстройств в первую очередь наблюдалось в условиях монастырской жизни. Как отмечал Иоанн Златоуст, «демона печали» не могут сокрушить «посты, бдения и все монастырские строгости». По мнению этого христианского автора, эта печаль зависит от неправильной жизни, слабости души и воображаемых огорчений, которые иногда исчезают при истинном несчастье. Не случайно в хрониках монастырей часто упоминаются случаи самоубийства, а в светской истории добровольное лишение себя жизни описывается относительно редко.

Св. Иеремей эту «гибельную хандру» монахов связывал с влиянием сырости келий, неумеренного поста, скучного одиночества, слишком продолжительного чтения. По его мнению, эти люди «более нуждаются в средствах Гиппократа, чем в наших увещеваниях». Хотя многие христианские писатели упоминают о таких состояниях, наблюдающихся в условиях монастырской жизни, называя их acedia или athumenia, чаще всего церковные отцы, считая эти состояния постыдными, даже не называют монастырей, где их наблюдали. Одна из причин оценки подобных состояний как греховных состояла в том, что очень часто уныние и хандра сочетались с самоубийством. «Если грусть и отчаяние, а не бред и умопомешательство составляют единственные причины самоубийства, то покушение на собственную жизнь неминуемо подвергает проклятию наложившего на себя руки. Что касается до бешеных и помешанных, то они, без сомнения, будут спасены в будущей жизни, каким бы образом они ни умерли, если до расстройства умственных способностей заслужили любовь к Богу» («Dialogi miroculorum Caesarii»).

Таким образом, даже наличие канонического безусловного запрета на самопроизвольное прекращение жизни не спасало людей от самоубийства. Если учесть, что монастыри представляли собой умственные и религиозные центры средневековой Европы, то относительно большая частота самоубийств среди священнослужителей показывает, что образование и религиозное мировоззрение (в данном случае христианское) вряд ли способно полностью искоренить это зло. Однако более значимым, с точки зрения медицинского подхода к самоубий-

Отношение к самоубийству в истории

57

ству, представляется отмечающееся еще в средние века совпадение частоты самоубийств и состояния подавленности (acedia) независимо от его религиозной трактовки. Понятно, что меланхолия древних греков, грех в виде вялости и лени средних веков и депрессия XIX и XX вв. — это тесно соприкасающиеся, но не перекрывающие друг друга понятия. Однако это не меняет существа дела. Состояние психики, выходящее за рамки повседневных переживаний и поведения (неслучайно расцениваемое как грех), по-видимому, и являлось фоном, на котором человек, игнорируя церковные запреты, совершал самоубийство.

Религиозные воззрения и законы, чаще всего непосредственно связанные с установками церкви, на протяжении многих столетий составляли неотъемлемый компонент духовной и бытовой культуры общества. Возражая против любого рода преследования самоубийц, Вольтер писал (М.: Юридическая литература, 1956), что церковное право, служившее уголовным кодексом «нашим невежественным и варварским предкам, ни в ветхом, ни в новом завете никогда не могло найти ни одного места, запрещающего самоубийство». В отношении обычая уголовного «преследования» трупа самоубийцы автор был категоричен: «Я недоволен своим домом, я ухожу из него с риском не найти лучшего. Но вы! Что это за безрассудство — вешать меня за ноги, когда я более не существую, и что это за разбой — обкрадывать моих детей?» На протяжении длительного времени влияние религии было несравнимо ни с какими другими явлениями духовной жизни (философией, литературой и проч.) по воздействию как на отдельного человека, так и на формирующиеся подходы различных наук на проблему самоубийства.

Научный подход к анализируемым феноменам не только отражает те или иные регламентации (морального и законодательного права человека на самоубийство), но включает и множество других аспектов исследования суицидального поведения. И если философию и юриспруденцию по-прежнему интересует вопрос о свободе воли и праве человека распоряжаться своей жизнью, то медицина и зарождающаяся социология пытаются по-своему ответить на вопрос о причинах самоубийства. В какой-то мере это объясняется ростом числа самоубийств. Однако не меньшее значение имел тот факт, что предметом изучения становились не только избранные самоубийства «замечательных людей», но и добровольный уход из жизни «простого» человека (горожанина, ремесленника, крестьянина). Естественно, что самоубийства этих лиц не могли рассматриваться в рамках «избранных самоубийств» уже в силу их многочисленности и обыденности причин и условий их совершения.

58 ГЛАВА 2

Первые работы обобщающего характера по проблеме самоубийств, появившиеся еще в XVIII в., были построены как обзоры известных из истории самоубийств и взглядов различных авторов на эту проблему. Но уже с начала XIX в. сочинения по суицидологии как непременный атрибут содержали материалы статистического и медицинского характера. Эти сочинения не могли не учитывать особенностей законодательства различных стран, касающихся самоубийств, религиозных воззрений, исторических, культурных и иных моментов и обстоятельств, оказывающих влияние как на распространенность этого феномена, так и на совершение суицида конкретным человеком.

Врачебной оценке тех или иных сторон самоубийства, возникшей в начале XIX в., предшествовало формирование некоторых понятий, вошедших в историю психиатрии еще с XVIII в. В 1733 г. появился трактат английского врача Джорджа Чейни (G. Cheyne) об «Английской болезни-сплине». Этим термином автор обозначил нервную болезнь в виде подавленного состояния духа, ипохондрии и истерии. И хотя трактовка расстройства основывалась на гиппократовском «смешении соков», а само название было связано с представлениями о скоплении «животных духов» в селезенке, автор попытался дать естественно-научное объяснение формам невротических, ипохондрических и депрессивных расстройств, широко распространенных, по его мнению, в Англии. Дж. Чейни доказывал (примером самонаблюдения), что образ жизни оказывает существенное влияние на формирование эмоциональных расстройств. «Английская болезнь» была хорошо известна во всех европейских странах, и не только медикам («недуг... подобный английскому сплину» у Евгения Онегина).

Изложенные ниже два факта достаточно хорошо иллюстрируют представления конца XVIII—начала XIX в. о значении «английской болезни» в генезе самоубийств. Два отрывка из писем управляющего Московским архивом Коллегии иностранных дел Н. Н. Бантыш-Камен-ского князю А. Б. Куракину весьма демонстративны. «Писал ли я к вам, что еще один молодец, сын сенатора Вырубова, приставив себе в рот пистолет, лишил себя жизни? Сие происходило в начале сего месяца, кажется: плоды знакомства с Аглицким народом» (датировано 29 сентября 1792 г.). Отрывок из второго письма: «Какой несчастный отец сенатор Вырубов: вчера другой сын, артиллерии офицер, застрелился. В два месяца два сына столь постыдно кончили жизнь свою. Опасно, чтобы сия Аглицкая болезнь не вошла в моду у нас» (27 октября 1792 г.).

В 1801 г. великий французский психиатр Филипп Пинель, представляя в своем «Врачебно-философическом начертании душевных болезней» наблюдения «меланхолии с наклонностью к самоубийству»,

Отношение к самоубийству в истории

59

писал: «Англичане, говорит Монтескье, убивают себя без видимой причины, побуждающей их к сему. Они лишают себя жизни в самом благополучии. У Римлян это было следствием воспитания, их образа мышления и привычек, но у Англичан это есть следствие болезни, происходящей от физического сложения. Склонность к самоубийству, как выражается автор духа законов, не зависящая от сильнейших, побуждающих к самоубийству причин, например, лишения чести, имения есть болезнь, свойственная не Англичанам, но Французам».

В работах ученика Пинеля, одного из основателей научной психиатрии во Франции, Жан-Этьена Доменика Эскироля представление о непосредственной связи психического расстройства и самоубийства получает свое окончательное оформление. В классическом труде «О душевных болезнях» (1838) автор четко формулирует свою позицию: «Самоубийство проявляет все признаки душевной болезни, симптомом которой оно и является». По мнению Эскироля, человек может покушаться на свою жизнь только в состоянии душевной болезни, следовательно, все самоубийцы — душевнобольные. Не вызывает сомнений, что в определенной мере бескомпромиссность подобных формулировок связана со стремлением избавить самоубийц от любого рода религиозного или законодательного преследования. Эскироль прямо пишет о том, что самоубийство не должно преследоваться по закону. Становясь «медицинским фактом», самоубийства выводились из сферы влияния религии или юриспруденции.

Понимание самоубийства как медицинского феномена — это и своеобразная реакция развивающейся медицинской науки на весьма жесткие регламентации запретительного и осуждающего характера со стороны религии и законодательства большинства стран. Против этих регламентации активно выступали в первую очередь философы, утверждавшие «естественные права» человека, для которых самоубийство становилось элементом этого «права». Медицина по-своему решала ту же проблему. В 1780 г. в санкт-петербургских «Академических известиях» было опубликовано письмо Ж.-Ж. Руссо «О самопроизвольной смерти», в котором автор защищал «право» человека на добровольное прекращение жизни. И там же публикуется ответ на это письмо М. Смирнова, в котором автор рассматривает самоубийство как психопатический (психиатрический) феномен.

Однако уже в первой половине XIX в. врачебное понимание самоубийства было далеко не однозначным. Так, последователь учения Эскироля о мономаниях французский психиатр Бурден выделяет «специальную мономанию» для психического расстройства в виде самоубийства в трактате «Самоубийство как болезнь» (Bourdin С. Е., 1845),

60