Л и т е р а т у р а

1. Гайер Г. Электронная микроскопия. Пер. с нем. – М., Мир, 1974.

2. Пальцев М.А., Лошакова Н.М., Лоскутова Н.В., Ключарев А.С., Шумкина Л.М. // Архив патологии. – 1981. - № 5. – С. 67-69.

3. Пиголкин Ю.И., Денисова О.П., Туманов В.П., Богомолов Д.В., Оздамирова Ю.М. // Суд.-мед. эксперт. – 2000. № 4. – С. 41-45.

4. Улитина Е.Д., Южаков В.В. // Архив патологии. – 1990. - № 4. – С. 63-64.

А.А. Тарасов Единоличная и коллегиальная уголовно-процессуальная деятельность и проблемы ответственности в уголовном судопроизводстве г. Самара

Проблема ответственности единоличного субъекта уголовно-процессуальной деятельности или её же субъекта-члена коллегии за совершаемые юридически значимые действия и принимаемые решения представляет интерес в связи со следующим.

Во-первых: реализуемая в уголовном процессе и в связи с ним государственная власть (судебная, обвинительная, административная) в правовом государстве всегда сопряжена с ответственностью того, кто её представляет. В противном случае власть превращается в произвол, а уголовный процесс – в расправу.

Во-вторых: особенности субъекта, представляющего власть, всегда порождают особенности ответственности, которую он несёт. Единоличная уголовно-процессуальная деятельность может считаться таковой в прямом смысле этого слова лишь в том случае, когда обеспечивается абсолютная персонификация ответственности за любые действия и решения. Коллегиальная уголовно-процессуальная деятельность, в свою очередь, имеет смысл лишь постольку, поскольку каждый член коллегии отвечает за собственное мнение, а общее коллегиальное решение – есть согласованное и внутренне непротиворечивое общее мнение коллегии. Последнее должно быть основано на учёте мнений членов коллегии, согласующихся с ним, и на мотивированном опровержении не согласующихся (под мотивированностью здесь понимается не обязательно изложение и обоснование юридических мотивов, но в любом случае – наличие аргументов для опровержения одного и утверждения другого мнения).

Кто именно несёт ответственность за юридически значимые действия и решения и каково социальное качество этой ответственности – ключевые вопросы, на которые необходимо ответить, освещая проблемы уголовно-процессуальной ответственности в контексте сочетания единоличных и коллегиальных начал в уголовном судопроизводстве.

Уголовно-процессуальная ответственность характеризуется в литературе в русле общетеоретических проблем юридической ответственности как разновидности ответственности социальной. Под последней, как известно, принято понимать «специфическое свойство общественного отношения, которое проявляется в деятельности человека и выражается в сознании или возможности осознания им социально значимых последствий совершения того или иного поступка [9, с.13]». Социальная ответственность рассматривается в литературе в двух смыслах: позитивном (перспективном) и негативном (ретроспективном). Позитивная ответственность – это сознательное соблюдение индивидом возложенных на него социальных обязанностей, воздержание от совершения действий вопреки этим обязанностям или за пределами предоставленных какими-то социальными нормами прав (понимаемых здесь в самом широком смысле слова как мер возможного, допустимого, приемлемого поведения в определенной ситуации). Негативная ответственность – это «необходимость отвечать за действия, не соответствующие социальным нормам и принять на себя отрицательные последствия своего поведения» [4, с. 37]. Если позитивная ответственность обращена в настоящее и будущее и обеспечивает надлежащее поведение индивида сейчас и в последующем (отсюда – второе название – перспективная или проспективная), то негативная ответственность всегда связана с поступками индивида в прошлом (отсюда – второе название - ретроспективная).

В общей теории права ведётся многолетняя дискуссия по вопросу о том, может ли юридическая ответственность быть и позитивной и негативной, либо она всегда есть следствие правонарушения, то есть ответственность ретроспективная.

Большинство авторов уже в само определение юридической ответственности закладывают признак ретроспективности, либо употребляя этот термин [11, с. 232], либо связывая её с уже совершённым право-нарушением [5, с. 7; 8, с. 464]. Возможность считать юридическую ответствен-ность только негативной (ретроспективной) в литературе по проблемам общей теории права последних лет аргументируется обычно тем, что категория «позитивная правовая ответственность, во-первых, лишена теоретического наполнения, так как представляет собой синтезированное обобщение правовых явлений или категорий морали, во-вторых, не имеет практического значения, ибо не может быть отражена в правоприменительной практике [10, с. 9]». Эти аргументы и ранее высказывались в ходе дискуссий по указанному вопросу, анализом которых обычно предваряются исследования как общетеоретического [9, с. 51-57], так и уголовно-процессуального направления [4, с. 35-43] со ссылками, в основном, на одни и те же литературные источники⁵.

Сама по себе категория «позитивной юридической ответственности» действительно выглядит эфемерной, идеологизированной, напоминающей социалистический лозунг «Ты – в ответе за всё». Недаром наиболее энергичные призывы к её признанию звучали применительно к социалистическому обществу, особенно в эпоху «развитого социализма»⁶.

Разумеется, гораздо более логично дело обстоит с правовым качеством ответственности, выражающейся в реальном претерпевании негативных последствий прошлого противоправного поведения «в состоянии принуждения [2, с. 85]», в том числе и в наказании участника уголовного процесса за неисполнение им его процессуальных обязанностей [6, с. 10].

Понимая это, считаем всё же необходимым прислушаться к аргументам, высказанным авторами в пользу двухаспектного понимания уголовно-процессуальной ответственности.

Г.Н.Ветрова правильно отмечает, что «ответственность за прошлое противоправное поведение» возлагается потому, что существует ответственность субъекта права за своё поведение в настоящем и будущем с точки зрения соответствия его закону.

Лицо, совершая те или иные действия, может и должно сознательно оценивать их с позиции соответствия правовым требованиям. Оно может и должно предвидеть результаты своих действий и оценивать их с точки зрения полезности или вредности не только для себя, но и для общества[4, с. 40]». С таким утверждением нельзя не согласиться хотя бы потому, что юридическая ответственность, даже если признавать за ней только ретроспективное качество, всегда связана со свободой выбора субъектом линии своего поведения в рамках правовых требований, либо за их пределами[11, с. 232]. Выбор этот возникает перед участником процесса задолго до того, как возникают основания для юридической ответственности в общепризнанном ретроспективном смысле.

Для нашего изложения принципиальное значение имеет также тот факт, что юридическая ответственность (в том же ретроспективном аспекте) – это всегда ответственность «за лично совершаемое правонарушение [5, с.13]» (выделено мною – А.Т.). Сказанное означает, что единолично действующий субъект всегда лично ответственен за всё, что он делает, и он не имеет правовых (как и любых иных) оснований сослаться на чьё-либо властное указание, которое он вынужден был исполнить.

В коллегии – ситуация иная: коллегиальное решение всегда (во всяком случае, по действующему уголовно-процессуальному закону России) принимается большинством голосов, и при этом закон обеспечивает тайну совещания членов коллегии (ст.ст.302, 306, 339, 452 и др. УПК РСФСР). Такое же положение сохраняется, в целом, в ст.301 проекта УПК РФ⁷. Это обстоятельство имеет два следствия: во-первых, член коллегии, по логике законодателя, не несёт персональной ответственности за коллегиальное решение; но (во-вторых) он несёт персональную ответственность за собственный голос при принятии коллегиального решения. Необходимое условие ответственности за содержание этого голоса – это возможность выбора между правом голосовать так или иначе, а также изложить и обосновать свою позицию в особом мнении (ст.307 УПК РСФСР, ч.5 ст.301 проекта УПК РФ), либо отказаться от такого права. Допустить, что судья-член коллегии в этой ситуации действует безответственно, противоречило бы здравому смыслу. Однако имеет ли эта ответственность уголовно-процессуальное и вообще, какое-то юридическое качество – вопрос непростой.

Полагаем, что контекст сочетания единоличных и коллегиальных начал в уголовном судопроизводстве позволяет несколько по-новому взглянуть на обозначенную общетеоретическую проблему. В качестве рабочей гипотезы попытаемся проанализировать тезис Г.Н.Ветровой о правомерности двухаспектного, синтезированного (позитивного и негативного одновременно) понимания уголовно-процессуальной (как и любой другой юридической) ответственности. Именно этот тезис положен в основу авторского определения уголовно-процессуальной ответственности как «подотчётности участников процесса государству в лице государственных органов и должностных лиц, наделенных соответствующими контрольными полномочиями, в исполнении возложенных на них процессуальных обязанностей [4, с. 57]». Категория «подотчётности», по мнению автора, как раз и призвана синтезировать оба названных аспекта.

Рассмотрим два характерных, на наш взгляд, примера.

Следователь, действующий согласно ч.1 ст.127 УПК РСФСР единолично и самостоятельно «несёт полную ответственность» за все собственные процессуальные действия и решения. Получив указание прокурора, например, о привлечении в качестве обвиняемого конкретного лица (один из случаев, предусмотренных в ч.2 ст. 127 УПК РСФСР) и исполнив его, следователь принимает на себя юридическую (уголовно-процессуальную) ответственность за законность принятого решения. Прокурор, давший это указание, тоже должен нести ответственность за его законность, поскольку реализует властное полномочие, предусмотренное ст.211 УПК РСФСР. В том, что эта ответственность уголовно-процессуальная – нет сомнений. То, что она ретроспективная – тоже, будто бы, ясно: уголовно-процессуальная санкция в виде отмены незаконного постановления о привлечении в качестве обвиняемого, либо о прекращении уголовного дела – это неблагоприятное процессуальное последствие для обоих единолично действующих «соавторов» незаконного и необоснованного решения. Но позволяет ли имеющаяся законодательная конструкция считать её только негативной?

Отрицание возможности позитивной юридической ответственности влечёт признание того, что надлежащее исполнение своих обязанностей – это не уголовно-процессуальная ответственность вовсе. В рассмотренном случае единолично действующий (а значит – и единолично ответственный) субъект – следователь – оказался перед выбором между двумя в равной степени надлежащими формами поведения – исполнить обязательное для следователя указание прокурора (ст.212 УПК РСФСР) или обжаловать это указание вышестоящему прокурору, приостановив его исполнение (ч.2 ст.127 УПК РСФСР). Какая из этих форм окажется правильной, на данный момент – неизвестно, это может стать ясным гораздо позднее – по окончании предварительного следствия или даже после вступления приговора по данному делу в законную силу. Чем руководствуется следователь, обладающий процессуальной самостоятельностью и оценивающий доказательства по внутреннему убеждению, когда делает этот выбор? Велик соблазн заключить, что руководствуется он позитивной уголовно-процессуальной ответствен-ностью, удерживающей его от принятия незаконного решения и стимулирующей к принятию законного, поскольку вопрос о возможных неблагоприятных последствиях за незаконное решение в данный момент не актуален, да и неизвестно, возникнет ли он когда-нибудь: оценить законность решения следователя можно только post factum (если, конечно, исключить ситуацию заведомой незаконности).

На самом деле негативный характер ответственности следователя просматривается здесь достаточно чётко: не обжалуя незаконное, с его точки зрения, письменное (как того требует п.3 ч.1 ст.211 УПК РСФСР и ч.3 ст.37 проекта УПК РФ) указание прокурора вышестоящему прокурору, следователь принимает на себя все возможные негативные последствия соответствующего процессуального решения (независимо от того, согласен он с этим решением или нет), в случае последующего признания его незаконным. Отсутствие практики обжалования следователями указаний прокуроров имеет, как отмечалось, множество самых разных, как правило, субъективных причин. Думается, что одна из них – мнимое, но довольно распространенное непонимание следователями того, что чьи бы указания они ни исполняли, принимая те или иные процессуальные решения по делу, ответственными за эти решения всегда будут они сами, причём не в силу чьего-то волюнтаризма, как иногда кажется самим следователям, а в силу прямого веления закона.

Так решается вопрос с уголовно-процессуальной ответственностью следователя.

С уголовно-процессуальной ответственностью прокурора – сложнее. Если в отношении следователя указание о полной ответственности в законе (ч.1 ст.127 УПК РСФСР) имеется, то в отношении прокурора аналогичное указание отсутствует. Это представляется не вполне правильным и с теоретической точки зрения – ущербным: законодатель, не завершив нормативную регламентацию взаимоотношений двух единолично действующих субъектов, как бы апеллирует к позитивной (и только позитивной) ответственности прокурора. Общие требования ст. 3 УПК РСФСР об обязанностях государственных органов (в том числе и прокурора) ситуации по существу не меняют, поскольку во-первых, правила об ответственности прокурора эта статья не содержит, а во-вторых, применительно к конкретному случаю сами эти требования заметно девальвируются указанием закона о полной ответственности следователя. В действующем Законе «О прокуратуре Российской Федерации» об ответственности прокуроров за негативные последствия реализации ими властных полномочий тоже ничего не сказано.

Рассмотренный пример незавершённости нормативной регламентации – не самый красноречивый: наличие потенциальной возможности приостановить исполнение незаконного с точки зрения следователя указания прокурора о привлечении в качестве обвиняемого (а также по иным прямо указанным в ч.2 ст.127 УПК РСФСР и в ч.3 ст.38 проекта УПК РФ вопросам расследования⁸) путём его обжалования можно считать законодательной гарантией от принятия незаконного решения. Однако обжалование указаний по большинству вопросов, в том числе и тех, что связаны с ограничением конституционных прав граждан (например об избрании меры пресечения, в том числе - в виде заключения под стражу, о производстве обыска, наложении ареста на имущество и т.п., не указанных в ч.2 ст.127 действующего УПК), не приостанавливает их исполнения. Отсутствие в законе императивного правила о возложении на прокурора уголовно-процессуальной ответственности за законность указания, данного в порядке ст.211 УПК РСФСР, делает следователя единственным ответственным должностным лицом за принятое процессуальное решение. Едва ли это логично, особенно в условиях, когда подавляющее большинство процессуальных решений следователя может быть обжаловано в суд, который обязан будет точно установить субъекта, ответственного за принятие конкретного решения. В свою очередь, решение суда об отмене незаконного решения следователя является уголовно-процессуальной санкцией. На кого и в каком случае эта санкция будет возложена, в рассмотренной ситуации – не ясно.

Персонифицируя в законе власть следователя, прокурора, дознавателя и других единоличных участников процесса, законодатель, по логике, должен решить вопрос о единоличной, то есть персональной уголовно-процессуальной ответственности за законность деятельности каждого из них. Однако как это сделать? Представляется совершенно недопустимым возлагать всю полноту ответственности на кого-то одного из них в условиях отсутствия полной свободы выбора линии поведения (как это сделано в действующем УПК РСФСР). Однако можно ли считать более логичным исключение правила об ответственности из норм о полномочиях единолично действующих субъектов (как это сделано в ст.ст.37, 38, 41 проекта УПК РФ)? Уголовно-процессуальная ответственность в негативном её понимании, то есть в смысле признания действия или решения незаконным, предполагает возможность и необходимость предельно чёткого установления того, чьё именно действие или решение не соответствует закону.

Этим уголовно-процессуальная ответственность отличается, например, от гражданско-правовой: в ст.1100 ГК РФ предусмотрена возможность компенсации морального вреда, причинённого гражданину в результате его незаконного привлечения к уголовной ответственности, незаконного применения в качестве меры пресечения заключения под стражу или подписки о невыезде. Иск в данном случае предъявляется к «казне», к государству, создавшему соответствующую властную структуру и тем самым принявшему на себя негативную ответственность за действия каждого из её сотрудников. Это нормально и справедливо. Но совершенно ненормально и несправедливо, когда представители этих властных структур, принимая решение, ограничивающее чьи-то права и свободы, имеют возможность «кивать» друг на друга, когда суд, отменяя такое властное решение, напротив, лишён возможности чётко указать, кто именно допустил беззаконие.

Вопрос об ответственности за законность коллегиальной уголовно-процессуальной деятельности с теоретической точки зрения выглядит ещё более сложным.

Коллегиальное уголовно-процессуальное решение принимается на основе осознания возможной негативной юридической (уголовно-процессуальной) ответственности: приговор может быть отменён, в адрес судьи-члена коллегии может быть вынесено частное определение по поводу постановленного им незаконного и необоснованного приговора⁹. Но только ли возможность наступления негативных последствий вынесения неправосудного приговора или иного коллегиального судебного решения способно обеспечить активное участие каждого члена судейской коллегии в обсуждении предстоящего судебного решения и в формировании собственной позиции по уголовному делу?

Негативная юридическая ответственность в данном случае существенно «сглажена» коллегиальной формой судопроизводства и присущей ей тайной совещания судей: проголосовав так или иначе, судья-член коллегии как бы обезличивается, если он не изложил особого мнения. Но последнее – это лишь право судьи, используемое судьями по разным причинам далеко не всегда. К тому же на содержание состоявшегося судебного решения особое мнение не влияет.

Есть основания считать, что отсутствие строгой персонификации юридической ответственности в данном случае может «стимулировать» безответственность, порождаемую возможностью «спрятаться за спиной» других членов коллегии и за коллегией в целом. Отсюда – и другой вывод: члены коллегий вообще не несут негативной ответственности за принимаемые решения, поскольку последняя всегда предполагает претерпевание неблагоприятных последствий за лично совершаемое правонарушение, а при коллегиальной уголовно-процессуальной деятельности личные правонарушения как бы и вовсе невозможны, ибо решения лично никем не принимаются.

Чуть меньше сказанное касается профессионального судьи-председательствующего, в производстве которого находится уголовное дело. Факт принятия им дела к производству в какой-то мере персонифицирует его ответственность за дело, и признание приговора неправосудным – это, прежде всего, констатация совершённого лично им нарушения закона. Но и председательствующий в коллегии всегда имеет возможность сослаться на то, что он не имел реальной возможности принять решение, которое сам считал законным и обоснованным, поскольку другие члены коллегии – профессиональные судьи или народные заседатели (в условиях действующего законодательства) – высказались до него и обеспечили большинство голосов. А в суде присяжных и вовсе – коллегия присяжных большинством голосов или единогласно приняла самостоятельное решение, против которого председательствующий в подавляющем большинстве случаев не смеет возразить.

В абсолютной степени напрашивающийся вывод о юридической безответственности судей касается непрофессиональных участников судейских коллегий (народных и присяжных заседателей), попадающих в уголовный процесс на основе случайной выборки и не несущих за свою судейскую деятельность никакой ответственности.

Г.Н.Ветрова, определяя уголовно-процессуальную ответственность через категорию подотчётности, в условиях старого законодательства формулирует веский когда-то аргумент, объединяющий позитивный и негативный аспекты уголовно-процессуальной ответственности судей и народных заседателей: «Предусмотренная ст.152 Конституции СССР ответственность судей и народных заседателей синтезирует в себе два аспекта: позитивный и негативный. Отчёт судей и народных заседателей перед избирателями и избравшими их органами выражает прежде всего позитивную ответственность. … Санкция – отзыв судьи или народного заседателя – переводит … подотчётность из сферы позитивной ответственности в сферу негативной [4, с. 41]». Понятно, что сейчас – в условиях становления независимой судебной власти, представители которой не обязаны ни перед кем отчитываться и не могут быть никем отозваны, вес приведённого аргумента сведён к нулю. Присяжные и народные заседатели не могут быть отозваны в принципе, а профессиональные судьи – могут быть лишены полномочий в порядке их прекращения исключительно по основаниям, предусмотренным ст.14 Закона РФ «О статусе судей», а они, как известно, прямо с исполнением процессуальных функций судьи ни по конкретному делу, ни даже по целому ряду дел не связаны. Именно так вопрос решался бы даже при наличии возможности абсолютной персонификации действий и решений каждого члена судейской коллегии. Но проблема-то в том, что мнения судей в коллегии вообще не персонифицируются, если не считать такой персонификацией особое мнение кого-то из судей, не согласных с приговором, который впоследствии признаётся неправосудным.

Означает ли это, что юридическая безответственность – это имманентная черта любой коллегиальной уголовно-процессуальной деятельности? Сама постановка вопроса звучит абсурдно. Отправление правосудия юридически безответственными субъектами, которым общество вверило людские судьбы, представляется полной бессмыслицей.

На самом деле – это, конечно же, не так. Во-первых, роль уголовно-процессуальной санкции за целый ряд противоправных действий представителей судебной власти и лиц, временно выполняющих функции представителей судебной власти, играют уголовно-правовые нормы, предусматривающие ответственность за постановление заведомо неправосудного приговора (ст.305 УК РФ) и за целый ряд должностных преступлений – например, получение взятки (ст.290 УК РФ). Во-вторых, в упомянутой ст.14 Закона РФ «О статусе судей» в качестве одного из оснований прекращения полномочий судьи названо «вступление в законную силу обвинительного приговора в отношении судьи» (п.8). Совокупность уголовно-правовых норм о сугубо «судейских» преступлениях и норм законодательства о статусе судей, позволяющих лишить судей, совершивших такие преступления, полномочий судьи, может считаться мерой негативной юридической ответственности за незаконное выполнение уголовно-процессуальных обязанностей судей, независимо от того, рассматривают ли они дело единолично или в коллегии. В последнем случае факт совершения преступления конкретным членом судейской коллегии будет расследоваться по общим уголовно-процессуальным правилам в целях абсолютной индивидуализации ответственности.

Выявив, таким образом, что негативная юридическая ответственность судей-членов коллегии всё же существует, нельзя тем не менее не признать, что рассмотренный уголовно-правовой вариант такой ответственности – это редчайшее исключение.

Правилом же, на наш взгляд, является следующее: законность судейской деятельности вообще (а при коллегиальной форме судопроизводства это выглядит особенно контрастно) обеспечивается именно позитивной ответственностью. Такова особенность судебной власти: она может функционировать только в условиях огромного кредита доверия как к суду в целом, так и к конкретным представителям судейского корпуса, так и к представителям общества, выполняющим функции судебных заседателей. Эффективных юридических средств, позволяющих поставить судейскую деятельность под какой-то тотальный государственно-властный контроль (а именно он определяет содержание негативной юридической ответственности и её фактическую реализацию) не существует. И это тоже принципиальное отличие судебной власти от любой другой. Не случайно многие правовые и иные нормативные источники, связанные с регулированием судейской деятельности и с формированием судейского кадрового корпуса, вынуждены апеллировать к совсем не правовым категориям нравственности, совести, справедливости, долгу, чести, профессионализму и т.п. (п.9 ст.14 Закона о статусе судей, п.18 «Основных принципов независимости судебной власти», принятых Седьмым Конгрессом ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями и одобренных 40 сессией Генеральной Ассамблеи ООН (резолюция 40/146 от 13 декабря 1985 г., п. 1.4 Европейской хартии о статусе судей, п.1ст.1, п.4, 6 и др. ст.2 Кодекса чести судьи Российской Федерации, утвержденного постановлением Совета судей РФ 21 октября 1993 г., одобренного II Всероссийским съездом судей и принятого Советом судей РФ 21 октября 1993 г. и др.).

Но сказанное отнюдь не означает, что проблему эффективного и ответственного функционирования судебной власти можно решить только такими апелляциями. Юридическими средствами для этого служат: создание оптимальных организационно-правовых условий формирования судейского корпуса, обеспечение народного участия в правосудии в наиболее приемлемых для конкретных видов производств правовых формах, борьба с коррупцией в судебной власти, преодоление негативного влияния корпоративных (ведомственных) начал в судопроизводстве и т.д. И в числе многих других правовых мер – оптимальное сочетание единоличных и коллегиальных форм отправления правосудия по уголовным делам.

Оставаясь на тех позициях, что уголовно-процессуальная ответственность может быть только негативной, полагаем, что вопрос о возможности считать рассмотренную здесь ответственность позитивной уголовно-процессуальной, либо какой-то иной позитивной юридической, либо позитивной социальной, лишённой юридического качества, либо сочетающей в себе позитивную и негативную составляющие, останется дискуссионным ещё долго. Выводя его за рамки настоящей статьи, подчеркнем, что в контексте сочетания единоличных и коллегиальных начал в уголовном судопроизводстве к проблеме позитивной социальной ответственности в уголовном судопроизводстве (независимо от наличия либо отсутствия у неё юридического качества) придётся ещё неоднократно вернуться при анализе сочетания единоличного и коллегиального начал уголовно-процессуальной деятельности.

Представляется, что механизмы уголовно-процессуальной ответственности в достаточной мере способны обеспечить правомерное поведение только тех участников процесса, которые не наделены властными полномочиями: привод недобросовестного свидетеля, изменение меры пресечения обвиняемому, уклоняющемуся от явки к следователю и т.д. Законность правоприменительной деятельности, независимо от того, единолично или коллегиально она осуществляется, обеспечивается, главным образом, не за счёт возможности применения мер государственного принуждения к нарушителям закона. Уповать на действенность этих мер в данном случае означало бы впасть в иллюзию, что к профессиональной творческой работе (а правоприменительная деятельность, как правило, именно такова) можно принудить под страхом наказания.

Стремление к добросовестному исполнению представителем власти своих процессуальных обязанностей обеспечивается не только и не столько нормативными предписаниями, сколько внутренним его отношением к профессии вообще и к выполняемой работе, в частности.