IV. Пределы общей теории семейного права

Приведенных нами фактов, кажется, достаточно для того, чтобы прийти к заключению, что хозяйственный строй семьи, о котором мы говорили выше, не может служить единственным основанием для правильной и всесторонней характеристики семейно-юридического быта наших крестьян. Тем менее весь строй этого быта возможно сводить, исключительно, на "артельную" организацию крестьянской семьи. Из сказанного следует заключить, что и юридические обычаи, относящиеся к семейному и наследственному праву у наших крестьян, не могут быть подведены под какую-либо цельную юридическую теорию.

В смысле общей теории семейно-обычного права можно бы только принять, что все основные институты семейного и наследственного права известны крестьянскому быту точно так же, как и праву писанному, и что, вместе с тем, общий характер каждого из них соответствует тем существенным признакам, какими каждый из них отличается от правоотношений, ничего с ними общего не имеющих. Что же касается отдельных начал, которыми определяется юридическая природа того или другого института, то полное, в этом отношении, обобщение было бы, конечно, напрасной работой, во-первых, уже потому, что обычаи, как нормы, образующиеся по преимуществу из самой жизни, всегда носят более или менее местный характер, как бы в соответствие поговорке: "что деревня, то обычай", так что местные различия, даже при сходстве общих воззрений, представляют собой явление нормальное,- во-вторых, и потому, что по условиям исторического развития права, как бы сильно ни было влияние тех или других изменений во всей обстановке гражданского быта, никогда новые начала не в силах сразу вытеснить того, что имело авторитет в течение продолжительного времени, так что не только разнородные, но и противоположные начала долго еще живут как бы совместно, в одно и то же время. Это явление весьма ярко выказывается, более или менее, во всех институтах семейного и наследственного права. В этом смысле можно сказать, что, независимо от громадного разнообразия частных начал, даже в основных началах обычного права, по отношению ко всем институтам, проявляется, до известной степени, та двойственность, которая свидетельствует о переходном состоянии народно-обычного права, о борьбе новых воззрений с отживающими началами старого времени. Эту-то, говоря вообще, двойственность мы и будем постоянно иметь в виду при изложении отдельных институтов по началам современного, ныне существующего народно-обычного права, и таковы, по нашему мнению, естественные пределы для всякого рода обобщений, какие возможны, по крайней мере в настоящее время, при небогатых пока средствах для полного ознакомления со всеми сторонами народно-юридического быта.

Против такого вывода могут возразить, да уже отчасти и возражали по поводу первого тома моей книги, что русское народно-обычное право, несмотря на местные различия, заключает в себе свою общую, цельную теорию, как совокупность начал, составляющих исстари произведение самобытной жизни народа, без примеси тех воззрений и начал, которые навеяны влиянием права писанного, особенно при посредстве "юридической мудрости волостных писарей", и противны "духу" народного быта и правосознания. Это возражение потребовало бы довольно пространного разбора, но я считаю уместным ограничиться лишь немногими беглыми замечаниями:

1) В этом возражении под юридическими обычаями разумеются, очевидно, только чисто-народные особенности юридического быта, сложившиеся самостоятельно и независимо от стороннего влияния. Обычаи, понимаемые в таком смысле, могут, действительно, составлять предмет тех исследований, которые имеют в виду розыскать в нынешних юридических обычаях народа лишь коренные, своеобразные особенности его воззрений, которые зародились еще в древнюю эпоху нашей истории и распознаются отчасти в таких памятниках, как напр. "русская правда" и "псковская судная грамота": следы таких начал действительно можно подыскать и в теперешнем юридическом быту народа. Но для исследования, которое имеет в виду выяснить, какие общие начала, помимо обязательной силы закона, действуют в настоящее время в юридическом быту народа, независимо от их происхождения и связи с временем давнопрошедшим, понятие обычного права шире; такова именно наша задача*(1420). Мы также обращаем внимание на "особенности", встречающиеся в народно-обычном праве, но излагаем не одни особенности, а всю совокупность его начал, тем более, что сами собиратели народных обычаев, уже лет двадцать назад, до отмены крепостного права, высказывали, что подмеченные ими во то время особенности народно=юридического быта, вероятно, в скором времени будут играть лишь роль "исторического памятника юридических понятий, живших и развивавшихся самобытно в крепостном сословии"*(1421).

2) Нет сомнения, что и систематическому изложению обычного права, во всем указанном объеме, не было бы чуждо разграничение тех начал, которые образуют, так сказать, его самостоятельное, самородное содержание, от тех начал и воззрений, которые занесены в быт народа как бы изчужи, из других сфер жизни и права. Но для такой задачи были бы необходимы подготовительные исторические работы, которых у нас почти вовсе не существует, и которые едва ли могли бы быть вполне успешны. Дело в том, что обычное право, несмотря на относительную стойкость в сравнении с законодательством, не остается в абсолютной неподвижности, а также с течением времени измеияется, развивается*(1422): не могли же, в самом деле, народные понятия и обычаи остаться неизменными поныне в том же виде, в каком они были напр. во времена "русской правды": несмотря на долговременные неблагоприятные условия, многое в течение веков должно было измениться в обычаях и правосознании народа. Но едва ли в этой области возможно провести резкую грань между теми началами, которые сложились, так сказать, естественно, органически, и теми, которые составляют инородную примесь. Даже сходство каких-либо начал с правом писанным не доказывает еще прямого заимствования; встречались мы и с такими началами, которые вовсе неизвестны нашему закону, а сходны с нормами римского права и иностранных законодательств, что будет видно и далее; но очевидно, что здесь еще менее можно говорить о каком-либо заимствовании. Понятны те затруднения, какие представились бы при историческом исследовании различных элементов, из которых сложилось народно-обычное право. Впрочем, такое исследование, как мы упомянули выше, вовсе и не входило в задачу нашей настоящей работы. Заметим только, что в разрешении столь важного вопроса едва ли уместно, как это вошло даже в обыкновение, ограничиваться ссылкой на влияние волостных писарей. Мы уже имели случай указать, насколько состоятелен такой взгляд*(1423). Правда, встречаются решения волостных судов, в которых явны следы собственных соображений их редактора; но в решениях этих судов следует иметь в виду не одни приговоры, но и их историческую часть,- те обстоятельства и мотивы, которые заявляются самими тяжущимися: - в них-то, по преимуществу, и отражаются народно-юридические воззрения, так что, в этом отношении, решения волостных судов действительно представляют самый живой и достоверный источник для изучения народно-обычного права. Если же мы в решениях этих встречаемся с такими воззрениями, которые идут прямо в разрез с нашей предвзятой теорией народно-обычного права, то нечего ссылаться огулом на писарей-законников, а следует взглянуть на дело поглубже. При исследовании такого рода воззрений должно, как нам кажется, иметь в виду, прежде всего, то обстоятельство, указанное выше, что условия народного быта не остаются в неподвижности, а с изменением их развивается и изменяется самое правосознание народа: взгляды его по многим вопросам далеко ушли вперед в сравнении с теми воззрениями, какие были ему свойственны при прежних, даже еще весьма недавних, условиях хозяйственного и юридического его быта.

3) В силу указанных выше затруднений, какие представляются при разграничении различных элементов народно-обычного права, мы не решаемся останавливаться долго и на вопросе о том: какие именно начала и воззрения следует считать противными "духу" нашего народа и его правосознания. Ограничимся только одним замечанием. Нам говорят, что в основе крестьянской семьи лежит "трудовое начало", т. е. что это - ассоциация труда, своего рода артель, в которой, следовательно, отец есть лишь распорядитель общего семейного имущества и хозяйства, а каждому члену семьи, в силу его личного труда, принадлежит, независимо от воли распорядителя, право на причитающуюся ему за труд долю имущества, которую он получает при жизни ли отца или после его смерти. Нет спору, что личный труд, как мы указывали и не раз еще будем указывать, играет немаловажную роль в быту крестьян; но мы не могли найти, чтобы это трудовое устройство, как юридическое начало, действительно существовало в нынешней крестьянской семье; напротив, из большинства фактов видно, что в основе этой семьи, как и повсюду, лежит прежде всего власть отца семейства и ему же одному принадлежит настоящее, хотя и ограниченное, право собственности на все семейное имущество. Быть может, указанные факты представились нам не в истинном их свете или же и самые факты недостаточны. Но едва ли это так: в подтверждение нашего вывода, мы считаем не лишним указать еще на одно весьма немаловажное обстоятельство.

Всем известно, что свободная ассоциация труда, какова артель, есть самая излюбленная форма труда и хозяйственного общежития у крестьян*(1424). Артельную общность, хоть и там есть власть, и подчас довольно суровая, крестьяне действительно любят, а любят ее, надо полагать, именно потому, что она дает на самом деле труду юридическое значение, дает право на заработанную долю имущества. Если такая общность осуществилась и в семье, значит, и семейная общность дает такое же право, и след. должна быть крестьянину по душе, он должен ее любить. Так ли это на самом деле? Действительно ли в строе крестьянской семьи обитает тот "дух", который, по мнению некоторых, проникает всю систему обычного права? Если судить даже по тем немногим фактам, которые мы привели выше, как явления, не гармонирующие с условиями хозяйственной общности семейного быт, то следует признать, что русскому народу вовсе не свойственно стремление к той замкнутости, которою обусловливается личная и хозяйственная зависимость; напротив, в них выражается скорее стремление к обособлению личности и собственности,- одним словом, к личной самостоятельности. Обыкновенно последняя черта приписывается по преимуществу малороссам. Но это едва ли справедливо. Верно только то, что в Малороссии гораздо ранее сложились те условия, которые благоприятны для развития самостоятельности в семейном быту крестьян. Если же великорусская семья держится еще и поныне той хозяйственной общности, которая препятствует образованию отдельных, самостоятельных хозяйств, то это явление можно объяснить только необходимостью, именно скудностью материальных средств и господством общины, а вовсе не тем, будто хозяйственная общность составляет свойственную духу народа форму семейного быта. Напротив, бесчисленные примеры семейных разделов служат красноречивым доказательством, что и великорусскому племени вовсе не чуждо стремление каждого лица к обособлению, к независимому хозяйству. В объяснении таких разделов приведенные выше источники наши указывают обыкновенно на тесноту помещений и семейные ссоры; исследователи указывают еще, как на главную причину семейных разделов, стремление замужней женщины высвободиться на свое хозяйство из той семьи, где она подчинена родственникам мужа*(1425). Но гораздо проще, кажется, искать причину разделов в стремлении самих мужей или вообще взрослых членов семьи выйти из той общности, где и личность несвободна и право на труд не обеспечено, и жить своим домом, своим собственным хозяйством: на эту причину прямо указывали крестьяне некоторых местностей, заявляя, что семейные разделы, при жизни отца, бывают часто "по желанию сыновей - жить хозяйством", "жить на воле, по-своему"*(1426).

Если так, то очевидно, что не артельное начало характеризует юридический строй крестьянина семьи. Семья эта, как и везде, основана на принципах власти и родства. Мало того: под влиянием хозяйственной общности, эти элементы выступают в крестьянском быту еще резче, чем в других классах народа, доходя иногда до крайнего подавления прав личности. Но несомненно также, что эксцессы такого рода мало-помалу уступают свое место иному порядку вещей, под натиском борьбы за личную самостоятельность. Эта борьба против подавляющих элементов семейной общности и составляет то выдающееся явление, которое отражается и в самых началах народно-обычного права. Понятно, однако же, что и эта черта не может быть последовательно проведена сквозь всю систему нашего обычного права, именно по той причине, что, в виду различных явлений иного рода, обобщение совершенно невозможно: по всем почти вопросам выказывается, более или менее, та двойственность, о которой мы говорили выше. В этом не трудно убедиться при ближайшем ознакомлении с теми разнообразными нормами, которыми обставлены отдельные институты семейного и наследственного права: к изложению их мы теперь и приступаем, начиная с союза брачного.