II.13. Опасности сельскохозяйственной генной инженерии

… Опасности существуюих сельскохозяйственных биотехнологий — прямое следствие нашего недостаточного понимания генного функци­онирования. Мы лишь недавно осознали тот факт, что все биологичес­кие процессы, в том числе и генные, регулируются клеточной сетью, частью которой является геном, и что характер генетической активнос­ти постоянно изменяется в ответ на перемены в клеточном окружении. Биологи в своих исследованиях только начинают переносить акцент с генных структур на метаболические сети, о сложной динамике которых они по-прежнему знают очень мало. (На мой взгляд такого рода исследования вплотную подводят к идеи целесообразности использования сюжетно-игровой модели и соответствующего языка, на котором естественно описывать динамические живые структуры – как «сюжетные комплексы, связки» из «зацепляющихся», согласующихся квазициклических и стандартных сюжетов; а также воздействия на эти устойчивые сюжетные структуры оригинальных сюжетов через вмешательство новых «персонажей» с нестандартными для исходной структуры стратегиями поведения. – О.Ш.).

Нам также известно, что все растения включены в сложные назем­ные и внутрипочвенные экосистемы, в которых происходит непрерыв­ный круговорот неорганической и органической материи. И снова-та­ки, мы очень мало знаем об этих экологических циклах и сетях — в том числе из-за многолетнего господства генетического детерминизма и вызванного им сильнейшего перекоса в биологических исследованиях, вследствие которого молекулярная биология и экология оказались в неравных финансовых условиях.

Из-за относительной простоты растительных клеток и регулирую­щих сетей по сравнению с животными сетями генетикам гораздо проще вводить в растения чужеродные гены. Но проблема в том, что трансген­ное растение, выращенное в результате введения такого чужеродного гена в его ДНК, становится частью всей экосистемы. Ученые, сотруд­ничающие с биотехнологическими компаниями, очень мало знают о связанных с этим биологических процессах и еще меньше — об эколо­гических последствиях своей деятельности.

Наиболее распространенным применением биотехнологии расте­ний стала разработка гербицидоустойчивых сортов с целью повысить сбыт конкретных гербицидов. Имеются серьезные основания полагать, что трансгенные растения путем опыления будут скрещиваться с окру­жающими их дикими сородичами, что приведет к появлению гербици­доустойчивых «суперсорняков». И полученные свидетельства говорят о том, что такой генный переток между трансгенными культурами и дикими растениями уже имеет место [Altieri 200b]. Другая серьезная проблема заключается в опасности перекрестного опыления между трансгенными и расположенными по соседству органическими культурами, что ставит под угрозу возможность сертификации последних как подлинно органических.

В оправдание своей деятельности поборники биотехнологий часто утверждают, что генная инженерия сродни обычной селекции — мно­говековой традиции генного обмена для получения лучших сортов рас­тений и пород животных. Иногда они договариваются даже до того, что современные биотехнологии — это высшая стадия естественной эво­люции. Более далекое от истины утверждение трудно себе представить. Прежде всего, скорость изменения генов в результате биотехнологичес­ких манипуляций на несколько порядков выше естественной. Никакой селекционер не смог бы изменить геном половины соевых бобов в мире всего за три года. Генетическое модифицирование растительных куль­тур идет бешеными темпами; трансгенные культуры массово высевают­ся без должного предварительного исследования их непосредственного и отдаленного влияния на экосистемы и здоровье людей. Эти непрове­ренные потенциально опасные культуры распространяются сегодня по всему миру, и вред от них может оказаться непоправимым.

Другое отличие генной инженерии от обычной селекции состоит в том, что селекционеры осуществляют генный обмен между сортами и видами, которые скрещивались бы и в естественных условиях, тогда как генная инженерия позволяет биологам вводить в геном растения совер­шенно новые и чужеродные гены — принадлежащие растениям или животным, с которыми данное растение никогда не сможет скреститься естественным образом. Ученые преодолевают природные межвидовые барьеры с помощью агрессивных векторов генного переноса, многие из которых являются производными болезнетворных вирусов, способных рекомбинировать с существующими вирусами, производя на свет но­вые патогены. Как выразился недавно один биохимик: «Генная инженерия гораздо больше похожа на вирусную инфекцию, чем на обычную селекцию» [Bardocz 2001].

Глобальное сражение за раздел рынка диктует не только темпы разработки и распространения трансгенных культур, но и основные направления исследований. Это, пожалуй, наиболее тревожное отли­чие генной инженерии от всех ранее известных путей генного обмена как в природе, так и в традиционной селекции. Говоря словами ныне покойной Донеллы Медоуз: «Природа делает отбор, руководствуясь способностью видов развиваться и размножаться в естественной среде. Фермеры в течение десяти тысяч лет отбирали то, что может накормить людей. Теперь же критерий отбора — возможность запатентовать и продать» [Meadows 1999].

Ввиду того что одной из основных целей биотехнологии растений до сих пор остается повышение сбыта химикатов, она угрожает природе так же, как и химизация сельского хозяйства. Тенденция к созда­нию обширных международных рынков сбыта одного продукта приво­дит к чрезмерному увлечению монокультурами, которое снижает био­логическое разнообразие и тем самым подрывает продовольственную безопасность и делает растения более уязвимыми по отношению к болезням, вредителям и сорнякам. Особенно остро эти проблемы стоят в развивающихся странах, где монокультуры вытесняют традиционное разнообразие сельскохозяйственного производства, обрекая множест­во видов на вымирание и порождая неизвестные ранее проблемы со здоровьем у крестьян [Shiva 2000] (с. 224-226).

Наряду с пагубными воздействиями инсектицидосинтезирующих культур на наземные и подземные экосистемы нас не может не волно­вать и возможность их непосредственного вреда здоровью человека. Сегодня мы еще очень мало знаем о потенциальном воздействии этих токсинов на микроорганизмы, необходимые для функционирования нашей пищеварительной системы. Но с учетом множества свидетельств их воздействия на почвенные бактерии нас просто не может оставить равнодушным накопление токсинов Bacillus thuringiensis в кукурузе, кар­тофеле и других продуктах питания.<…>

К тому же помимо ожидаемых опасностей генетическое модифи­цирование растений и животных обнаруживает многочисленные нео­жиданные побочные эффекты [Ho 1998b, Altieri 2000b].

Фирме «Монсанто» в последнее время все чаще приходится высту­пать ответчиком по искам столкнувшихся с такими эффектами ферме­ров. Так, в дельте Миссисипи на тысячах акров, занятых произведенным ею хлопчатником, произошло деформирование и опадание коро­бочек; ее семена рапса пришлось изъять с канадского рынка из-за наличия в них вредоносного гена. Переполох вызвали и помидоры длительного хранения «Флавр-Савр» фирмы «Калген», которые также пришлось изъять из торговой сети. Предназначавшийся для человечес­кого стола трансгенный картофель вызвал серьезные расстройства здо­ровья подопытных крыс, в том числе раковые заболевания, атрофию печени и сокращение объема мозга [Stanley et al 1999].

В животном царстве, где клеточная сложность гораздо выше, побоч­ные эффекты генетического модифицирования оказались еще серьез­ней. «Суперлососи», которые должны были быстрей набирать вес, по­лучились с чудовищными головами и погибли из-за неспособности как следует дышать и питаться. «Суперсвиньи» со вживленным человечес­ким геном, ответственным за выработку гормона роста, оказались по­крыты язвами, слепыми и неспособными к воспроизводству.

Особенно же ужасна и, пожалуй, наиболее известна история с гене­тически измененным так называемым «рекомбинантным бычьим гор­моном роста», который был использован для стимулирования выработ­ки молока у коров, несмотря на то, что за прошедшие пятьдесят лет фермы Америки произвели молока намного больше, чем люди смогли потребить. Влияние этой генноинженерной прихоти на здоровье коров оказалось весьма серьезным. Здесь и тимпанит, и диарея, и заболевания конечностей и суставов, и киста яичника, и многое другое. Мало того, молоко таких коров еще и может содержать вещество, вызывающее у человека рак груди и желудка.

Из-за того, что этим коровам необходим рацион с повышенным содержанием белка, в некоторых странах их стали кормить мясокост­ной мукой. Эту абсолютно противоестественную практику, превраща­ющую коров из травоядных в плотоядных, связывают с недавней эпи­демией губчатой энцефалопатии («коровьего бешенства») и учащением случаев ее человеческого аналога — болезни Крейцфельда—Якоба. Это один из наиболее красноречивых примеров того, как биотехно­логии могут «сойти с рельсов». По словам биолога Дэвида Эренфельда: «Вряд ли стоит подвергать себя риску этой ужасной болезни ради био­технологии, в которой мы не нуждаемся. Пусть коровы обходятся без гормонов и едят траву — от этого всем будет лучше».

В США биотехнологические компании добились от Управле­ния по контролю за продуктами и лекарствами (FDA) признания гене­тически модифицированных продуктов «по существу тождественны­ми» традиционным, что позволяет продовольственным компаниям уклоняться от должной проверки со стороны FDA и Агентства по охра­не окружающей среды (ЕРА). Вопросы маркировки оставлены таким образом на усмотрение производителей. В результате быстрое распро­странение трансгенных продуктов происходит втайне от населения, и ученым будет гораздо трудней проследить их вредное воздействие. Соб­ственно говоря, единственным способом избежать генетически моди­фицированных добавок является сегодня приобретение продуктов, произведенных органическими методами.

Служебные документы, ставшие достоянием общественности в ходе рассмотрения одного из групповых исков, свидетельствуют, что с кон­цепцией «тождественности по существу» не согласны даже ученые — сотрудники FDA. Да и сама позиция биотехнологических компа­ний внутренне противоречива. С одной стороны, они претендуют на то, что их продукты по существу тождественны обычным, а потому не требуют ни проверки, ни маркировки, а с другой — настаивают, что это новые разработки, которые могут быть запатентованы. «Миф о «тож­дественности по существу» создан, чтобы лишить граждан права на безопасность, а ученых — на проведение тщательных и беспристраст­ных исследований», — подытоживает Вандана Шива (с. 229-231).

… Что есть общего у всех подобных «жизненнонаучных» компаний, так это узколобое понимание жизни, основанное на том заблуждении, что она может быть поставлена под человеческий контроль. При этом совершенно игнорируется самая суть жизни — динамика ее самовоспроизводства и самоорганизации, а живые организмы рассматриваются как машины, которыми можно управлять извне, патентовать и прода­вать как промышленные ресурсы. Сама жизнь превратилась в ходовой товар. <…> В традиционном понимании патент есть исключительное право на использование и продажу изобретения, поэтому представляется стран­ным, что биотехнические компании имеют сегодня возможность па­тентовать живые организмы, от бактерий до человеческих клеток. Дос­тигнуто это было при помощи поразительной научной и юридической ловкости рук [Moonny 1988]. Патентование живых форм стало общепринятой практикой в 1960-х годах, когда селекционерам были даны права собс­твенности на новые сорта цветов, полученные в результате человеческого вмешательства. Мировому юридическому сообществу понадоби­лось менее двадцати лет, чтобы перейти от этого, вроде бы безобидного, патентования цветов к монополизированию всего живого.

Следующим шагом в этом направлении стало патентование специ­ально выведенных кормовых сортов растений, а вскоре законодатели и разработчики регулирующих норм заявили, что нет никаких теорети­ческих оснований препятствовать распространению промышленного патентования также на животных и микроорганизмы. Соответственно, в 1980 году Верховный суд США принял судьбоносное решение о том, что генетически модифицированные организмы могут быть запатен­тованы.

Во всех этих юридических аргументах как правило полностью игно­рируется тот факт, что патенты на улучшенные сорта цветов, с которых все началось, не распространялись на исходный материал, объявлен­ный «общим достоянием человечества» [Ho 1998a:26]. Нынешние же патенты, выдаваемые биотехнологическим компаниям, охватывают не только методы выделения, определения и переноса ДНК-последовательнос­тей, но и сам генетический материал. Более того, существующие наци­ональные законы и международные договоры, явно не допускающие патентования основных природных ресурсов, таких, как продукты пи­тания и лекарства растительного происхождения, изменяются сегодня в соответствии с корпоративными воззрениями на жизнь как на пред­мет выгодной торговли.

В последние годы патентование живых форм породило новую раз­новидность «биопиратства». Охотники за генами рыщут по странам южного полушария в поисках ценных генетических ресурсов, таких, как семена особых сельскохозяйственных культур или лекарственных растений. В этом им нередко помогает местное население, доверчиво делясь как материалами, так и накопленным опытом. А потом эти ресурсы попадают в биологические лаборатории Севера, где их выделя­ют, генетически отождествляют и... патентуют [Shiva 1997].

Правовой основой этой эксплуататорской практики является дан­ное ВТО узкое определение прав на интеллектуальную собственность, согласно которому знание может быть запатентовано, только если оно оформлено традиционным для западной науки образом. Как отмечает Вандана Шива, «это исключает из рассмотрения все виды знаний, идей и новшеств, возникающих в неформальных интеллектуальных сооб­ществах — среди сельских фермеров, обитателей джунглей и даже сту­дентов университетов». Эксплуатация жизни, таким образом, идет еще дальше, распространяясь не только на живые организмы, но и на народные знания и коллективные изобретения. «Лишенное уважения к другим биологическим видам и человеческим культурам, — заключает Шива, — законодательство по вопросам интеллектуальной собствен­ности представляет собой моральное, экологическое и культурное насилие» (c. 232-234).