2. Рефлексия игры по т. П. Фокиной.

Теперь обратимся к работе нашего саратовского философа, профессора – Тамары Петровны Фокиной (1993: 40 – 51).

«…ребенок осознает, что он играет и хорошо отличает игру от реальности. Это видно хотя бы из факта принятия роли в игре. Д.Б. Эльконин (1978) отмечает, что в самой природе игры присутствует волшебное «как если бы». Дистанция между игроком и ролью может меняться, но она всегда есть и всегда осознается им. Если она исчезает, игра перестает быть игрой. Безучастный «участник-зритель» есть в любой игре. Им является каждый играющий. Именно эта двойная позиция – одновременно и действующего и зрителя – определяет сознание в игре. В ролевой игре она особенно существенна и составляет самую ее суть.

И.Я. Берлянд (1987) настаивает на том, что сознание в игре диалогично. Из такого понимания сознания вытекают важные следствия. Во-первых, сознание должно быть вненаходимо по отношению к себе, иметь внешнюю по отношению к себе позицию. Во-вторых, самосознание не может завершить себя, оно постоянно переходит свои границы, скорее существует на этих границах. В-третьих, самосознание, относящееся к себе как целостному субъекту в его уникальности, должно быть «образом себя».

Эти характеристики сознания и деятельности особенно отчетливо проявляют себя в ролевой игре. Принятие роли прежде всего предполагает сознание отличия себя от принятой роли.

Роль как бы разыгрывается, примеряется к игроку. Такая одновременность действий в рамках принятой роли и сознание себя только как использующего эту роль, такое рассогласование предполагает выход за пределы собственной определенности. Сравнение себя с образом, взгляд на себя с другой позиции определяет «вненаходимость»; внешнюю по отношению к себе позицию и самоопределение по отношению к этой позиции.

Помимо этого, ведя себя соответственно принятой роли, участник игры смотрит на свою роль с позиций играющего. Обе эти позиции одновременно удерживаются в сознании не как независимо существующие рядом, а как относящиеся друг к другу, но не сливающиеся в одну. И отсутствие одной из этих позиций и полное их слияние уничтожает игру. Кроме того, участник игры смотрит на выполняемую им роль глазами других участников. Взаимное, иногда очень сложное соотношение этих позиций, внешних по отношению друг к другу, а между тем взаимопроникающих, взаимоопределяющих друг друга наподобие Святой Троицы, которая мыслится как нераздельная и неслиянная.

Принимая различные роли, игрок осознает несводимость себя к этим ролям, возможность выхода за пределы любой роли. В игре он никогда не сливается полностью со своей деятельностью, с ситуацией. Этому способствует осознание многообразия ролей, возможность их изменения. Изменение ролей может осознаваться как бесконечный набор своих возможностей. Это придает игре особое обаяние, а вместе с тем формирует и выявляет сознание как диалогическое; как самоустремленное, замкнутое на себя и вместе с тем открытое.

(Надеюсь, что читатель, вспомнив гл. IV о состоянии освобождения, сразу увидит сходство в отношении к жизни как к Игре Единого «пробужденного» человека и рефлексирующего игрока. – О.Ш.)

Диалогичность «сознания в игре» делает особенно актуальным для разработки психологических концепций игры изучение рефлексии. С нашей точки зрения рефлексивность является одной из наиболее общих и важных характеристик игры.

Рефлексия (от позднелатинского reflexio – обращение назад), принцип человеческого мышления, направляющий его на осмысление и осознание собственных форм и предпосылок; предметное рассмотрение самого знания; критический анализ его содержания и методов познания; деятельность самопознания, раскрывающая внутреннее строение и специфику духовного мира человека.

Различают три вида рефлексии:

а) элементарная рефлексия, приводящая к рассмотрению и анализу знаний и поступков, к размышлению об их границах и значении;

б) научная рефлексия – критика и анализ теоретического знания, проводимая на основе применения и уяснения тех методов и приемов, которые свойственны данной области научного исследования;

в) философская рефлексия – осознание и осмысление предельных оснований бытия и мышления, человеческой культуры в целом.

Как форма познания рефлексия есть не только критический, но и эвристический принцип. Она выступает как источник нового знания. Осознавая неосознанное, познавая познанное, рефлексия полагает в качестве своего предмета само знание о нем.

Как особая проблема рефлексия стала предметом обсуждения еще в древнегреческой философии. Сократ выдвинул на первый план задачу самопознания, предмет которого – духовная активность и ее познавательные функции. У Платона и Аристотеля мышление и рефлексия толкуются как атрибуты, изначально присущие демиургу, божественному разуму, в котором обнаруживается единство мыслимого и мысли. У Декарта рефлексия выступает в качестве способа постижения непосредственно достоверных основоположений сознания. Кант трактовал подлинную рефлексию как отнесение знаний и представлений к соответствующим познавательным способностям: рефлексия определяет источники познания (рассудок или чувственное созерцание), которые формируют понятия как представления. У Гегеля рефлексия мирового духа выступает движущей силой его развития, внутренней формой исторического самосознания и саморазвития культуры.

…Если понятие «самосознания» характеризует наличную, ставшую, стабильную фиксацию качеств субъекта: его самооценку, круг потребностей, полагаемые цели, то понятие «рефлексия» говорит нам о «самосознании в действии», освещает динамическую сторону самоосмысления, его устремленность и отчет перед собой. Рефлексирование выступает в этом случае как сознательное осуществляемое самосознание.

В трансценденталистской традиции рефлексия понимается как «мышление о мышлении», как мышление, ставшее объектом познания самого себя.

Герменевтико-экзистенциальная традиция развертывает иную модель мышления, рассматривает механизм и способ существования рефлексивных процессов в контексте общения.

Мышление здесь трактуется как «мышление в ситуации», «мышление в коммуникации». Понимание себя и другого, формирование образов своего и чужого «я», интерференция взаимно отраженных «я»; пересечение взаимных оценок и самооценок интерпретируются как моменты межличностного общения.

Рефлексивность начинается там, где возникает отклонение от образца, где осознается неудовлетворенность прежнего образца. Рефлексия приводит к сдвигу в образцах, к изменению схем деятельности и мысли. Рефлексия блокирует движение мысли и действия по прежним образцам и вместе с тем открывает новые горизонты перед мышлением и действием [Жигун 1987: 30].

Таким образом, в понятие «диалог» можно вкладывать разное содержание. За поверхностно-языковой оболочкой скрыта иная реальность, для объяснения и оперирования которой языковые аналогии недостаточны. «Место, куда совершается паломничество, имеет свое метафорическое название – чистилище, где разрывается круг отжившего психологического опыта, происходит освобождение и прорыв в иное пространство существования» [Воробьева, Снегирева 1990: 7].

«Сознание в игре» как диалогическое (для отдельного игрока и их коммуникации) может пониматься именно как такое паломничество к предельным, экзистенциальным состояниям сомнения в старом опыте и приобретения нового опыта. Игра есть переход сознания из одного духовного состояния в другое.

Что же такое психологический опыт? Как подчеркивают авторы цитированной выше статьи, его нельзя понимать как сумму пребываний в различных житейских ситуациях. Природа психологического опыта личности символична и символическая структура ситуации может быть разной для каждого из тех, кто «здесь и сейчас» пребывает как бы вместе. Символическая структура ситуации играющих как пребывающих в одном игровом пространстве и времени различна. Если в плане символическом общение между людьми не происходит, т.е. оно не имеет экзистенциального смысла, хотя между ними и состоялся диалог как языковое общение), то участники игры побывали лишь рядом, но не вместе.

В этом символико-культурном измерении человеческого бытия снимается непродуктивная антиномия «глубинного» и «вершинного» в человеческом сознании. Самые вершинные проявления человеческого духа имеют глубинные истоки в культурно-символических образованиях сознания и принадлежат одному – духовному измерению нашего существования.

Это роднит нас с идеей архетипических корней сознания, укорененности психологического опыта в архаических и древних пластах сознания [Юнг 1988]. При этом не обязательно вслед за К. Юнгом отождествлять систему психологического опыта с самыми косными и глубинными его составляющими. Универсум опыта – не кладбище, а вселенная, т.е. живая функционирующая и развивающаяся система, в которой индивидуальный опыт личности не только весомая прибавка к сложившимся культурно-историческим гештальтам, но и, возможно его перестройка, переход в другое.

Это не процесс рационального преобразования принадлежащих к сфере знания конструктов, не деятельность как осознанно-целевое преобразование предметов, но работа души, где требуется выстрадать перемены, где переживание может привести к прорыву в новое бытие. Духовная зрелость личности и ее вклад в культурно-исторический процесс определяются тем, насколько ее экзистенциальные проблемы – «с веком наравне». «Каждое историческое поколение, выстрадав старые противоречия, делает шаг в новое символическое пространство» [Воробьева, Снегирева 1990: 9].

Становление новой онтологии сознания может дать ключ к более глубокому пониманию игры как облегчения страдания «по старому противоречию», как шага в новое символическое пространство, которое может уже не навязываться личности как некий архетип, а сознательно вырабатываться в ходе игрового моделирования и конструирования будущего. Заметим, что при таком подходе понимание игры как внеутилитарной деятельности теряет смысл, ибо здесь границы между игрой и жизнью сознания нет. Более того, жизнь сознания становится как бы более напряженной вследствие условности игрового пространства и времени, невозможности «отложить на будущее» экзистенциальные проблемы (без выхода из игры)».

Эта мысль Т.П. Фокиной о том, что при исчезновении грани между игрой и жизнью каждое мгновение становится экзистенциально напряженным, каждое решение судьбоносно и окончательно, не случайно перекликается с советами дона Хуана своему ученику Карлосу [Кастанеда 1991: 533 - 537]:

«Ты должен с полной ответственностью отнестись к своему пребыванию здесь – в этом чудесном мире, здесь – в этой чудесной пустыне, сейчас – в это чудесное время. Моя задача – убедить тебя в этом. …что необходимо научиться отдавать себе отчет в каждом действии, сделать каждое действие осознанным.

… Есть люди, которые очень аккуратно и осторожно относятся к природе своих поступков. Их счастье – в том, что они действуют с полным осознанием того, что у них нет времени. Поэтому во всех их действиях присутствует особая сила, в каждом их поступке есть чувство.

… В действии с полным осознанием того, что это действие может стать для тебя последним на земле, есть особое всепоглощающее счастье. Мой тебе совет: пересмотри свою жизнь и рассматривай свои поступки именно в таком свете».