сознания, конституирующего смыслы и нормы, «трансцендентального» Субъекта к говорящему субъекту, к актам его понимания речи Другого и понимания

Другим смысла моей речи, к актам смыслопорождения и смыслопонимания, к речевым актам и к психолингвистическим актам понимания и смысловой коммуникации, в которых вычленяются «глубинный»

и«поверхностные» уровни смысловых структур, проводится различие не только между значением и смыслом, но и между формами выражения, — таковы основные линии логико-семантической категоризации.

Конечно, не следует превращать сложный, запутанный процесс логико-грамматической категоризации и языка, и всей культуры в линейный процесс восхождения к «порождающей грамматике». В этом процессе сосуществовали и существуют различные методологические исследовательские программы и альтернативные стратегии, но в их противоборстве осуществлялось движение ко все более глубокому постижению актов смыслополагания. Мы лишь стремимся наметить вехи этого процесса логикограмматической категоризации: перехода от логической статики имен (Аристотель) — к логическому анализу высказывания и порождения структур значения в различных модусах обозначения, от нормативной

иуниверсальной грамматики — к процессуальной, порождающей грамматике, нагруженной новыми интерпретациями и речи, и обозначения, и смысловых структур, и правил их порождения.

Библиография

1.Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

2.Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.

3.Степанов Ю.С. Номинация, семантика, семиология // Языковая номинация: общие вопросы.

М., 1977.

4.Телия В.Н. Русская фразеология: семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М., 1996.

5.Аверинцев С.С. Греческая «литература» и ближневосточная «словесность» // Типология и взаимосвязь литератур древнего мира. М., 1971.

6.Th. Boman. Das hebräische Denken im Vergleich mit dem Griechischen. Gottingen, 1959.

УНИВЕРСАЛИЗАЦИЯ СЛОВЕСНОСТИ

2. Универсализация словесности в самоопределении и самопостижении культуры

Слово, речь, язык — модусы бытия культуры или ее суть? В этом существо вопроса. Можно ли всю культуру редуцировать к изящной словесности? Можно ли все произведения человеческой культуры — от архитектуры до кино — трактовать сквозь призму словесности? Что в культуре поддается такому определению? И что остается за чертой такого определения? Может быть, остается то, что составляет ее суть? Можно ли

223

вообще использовать язык одного модуса культуры для анализа другого? Или все это неточные, некорректные метафоры и ничего больше? Говорим же мы о «живописности» прозы, о «музыкальности» стиха, прилагая язык одного вида искусства к анализу другого, язык, на котором вещает один модус культуры для прояснения языка другого модуса культуры. Обратим внимание на то, что мы говорим о языке одного вида искусства, переносимого на другой вид искусства, т. е. опять-таки апеллируем к лингвистической метафоре.

Прежде чем ответить на эти вопросы, отметим: уже давно было обращено внимание на то, что русская культура всегда отдавала приоритет словесности, самоопределяла себя через литературу и как литературу по преимуществу. А.И. Герцен в «Былом и думах» писал о том, что Россия, лишенная социальнополитической жизни, замещала ее жизнью в литературе. В.В. Розанов в неопубликованных при жизни заметках «С вершины тысячелетней пирамиды (Размышление о ходе русской литературы)» писал в 1918 году: «Литература» в каждой истории есть «явление», а не суть. У нас же она стала сутью... Поздно поправлять, поздно целить, подставлять пластырь корабельный: Россию разорвало, разорвала ее литература» [3:456]. Если Герцен видел в этом средоточении всех жизненных сил на литературе определенный изъян русской культуры, которой не хватало цивилизации, гражданской жизни, то Розанов обвиняет русскую литературу в том, что она ответственна за разрушение и культуры, и цивилизации, и гражданской жизни.

Виртуальное не просто заместило собой реальное. Образы литературы не просто вытеснили жизнь. Жизнь в слове оказалась более мощной, чем жизнь как таковая. Жизнь стала имитировать виртуальную жизнь, ее типы оказались слепками с виртуальных типов. Русская культура создавала не просто виртуальную реальность, в которой упоенно жили читатели Пушкина и Лермонтова, Тургенева и Достоевского, Толстого и В.В. Крестовского. Литература не просто создавала образы и типы, но и задавала идеалы жизни, которым надо следовать. Она формировала не просто образцы, но и само бытие.

Кое-кто полагает, что именно для русской культуры свойствен «литературный нарциссизм», что именно она была такой «нарциссически упоенной самодостаточной литературной цивилизацией» (А. Гольдштейн. «Расставание с нарциссом»), что «русскую жизнь изуродовали хорошие книги» (Б. Парамонов). Так что же, русская культура замкнута на слове? Что же, она замкнута на языке, отдавая предпочтение опыту