категория должна быть шире категории инструмента, средства воздействия человека на природу, в том числе и свою собственную: она выходит в область категорий сознания и взаимодействия людей. Здесь положен взгляд на технику как на некий вектор, направленный от ограничения человеческой деятельности к ее преодолению. Если даже усомниться в принадлежности техники сфере истины, то универсальность, а значит понятность для всех и основанность на общих принципах, сомнений не вызывает. Мы вплотную подходим уже в данном наборе предикатов к понятию «обращение» в том смысле, в котором его употребляет Ф.Т. Михайлов в упоминав-

552

шихся уже работах (см. в том числе: Обращенность, I; Мышление, II).

Близкую точку зрения высказывают Л. Баннон и С.Бодкер [5], по мнению которых артефакты, существуя в деятельности и постоянно преобразуясь в ней, должны изучаться не как вещи, а как медиаторы использования. Артефакты — не только индивидуальные средства, но и носители распределения и разделения труда. Они имеют значение, привнесенное в социальную практику. Благодаря этому артефакты развиваются и отражают историческое и практическое состояние пользователей, одновременно с тем, как пользователи формируют эту практику... Процессы использования, а не сами артефакты, должны находиться в центре исследования.

Здесь же — определение инструмента: это использование субъектом артефакта в качестве средства, которое он применяет в своем действии. Машины, технические объекты и символические системы, то есть артефакты, рассматриваются в качестве материальных или символических инструментов.

Остается еще раз зафиксировать приращение к прежним свойствам новых — Т. не может быть понята без социального контекста, и Т. включает в себя символические инструменты, она вовсе не обязательно (вспомним Ясперса) сделана из «железок, проволоки, рычагов и кучи кнопок».

Таким образом, констатация социальной природы артефактов, или технического, — важная, хотя уже и довольно тривиальная мысль. Но что именно в замысле, разработке, использовании артефакта придает ему социальный статус? Только то, что он произведен человеком? Но не все, что человек производит или делает, обладает статусом социального (например, асоциальные, сугубо индивидуальные, не соответствующие социальности поведенческие акты, либо биологические отправления, либо глубоко интимные переживания). Только то, что артефакт является коллективным орудием? Тоже, видимо, нет, не всякий артефакт таков. Решение проблемы социальности технического, артефактов — в их коммуникативности, в том, что при помощи артефакта человек общается со своим родовым «телом», включающим и его самого, и его Другого, и коллективы, и Прошлое, и Будущее, и национальное, и транснациональное. Это универсальный язык, который делает мир доступным, а людей приводит к согласию относительно их потребностей и функций.

Библиография

1.Хайдеггер М. Вопрос о технике // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.

2.Философия техники: История и современность. М., 1997.

3.Философия техники в ФРГ. М., 1989.

4.Михайлов Ф.Т. Общественное сознание и сознание индивида. М„ 1989.

5.Ваппоп L.J., Bodker S. Beyond the interfase, Cambridge Univ. press. 1991.

Воронин A.A.

ФОРМА (к позиции 6.2)

Форма — весьма многозначная категория, по-разному понимаемая в разных дисциплинах (см.: Форма культуры, I; сопоставление разных трактовок см.: [23]). При этом разные трактовки четко не разделены, а плавно перетекают одна в другую, перемигиваясь друг с другом из разных точек семантического пространства. Еще более размывается организация этого пространства из-за того, что разные трактовки категории имеют разные отражения в различных областях обыденного опыта.

Отрефлексированная работа с Ф. присутствует как изучение геометрической фигуры в геометрии, геодезии, астрографии, кристаллографии; как изучение структуры в гидро- и аэродинамике, кристаллографии; как изучение структуры субстрата в физике и химии — учение о строении вещества; как изучение единства структуры и субстрата в биологии, геоморфологии, геологии, океанологии, кристаллогенезисе; как изучение единства структуры, субстрата и смысла в филологии, лингвистике, психологии; как создание Ф. в качестве структуры в физико-химической технологии; как создание Ф. в качестве единства структуры, субстрата и смысла в искусстве, архитектуре, биотехнологии, медицине, фармакологии, педагогике, кулинарии, проектировании костюма. Специальная работа с Ф. несвойственна физическому подходу, который принципиально нацелен на субстрат (рассматривая структуру как производную, а фактически занимается локальными структурами субстрата), и историческому подходу (но не философии истории! — ср. опыт морфологии истории [6, 9]), в котором Ф. полагается данной.

Ф. является совокупностью различений, внутренне присущих вещам, которые отождествляются на основании их семантической эквивалентности — смысл (как пучок отношений с миром в целом), различая формы (Ф. чашки — Ф. стакана), различает вещи. Вещи, обогащенные отношениями, предстают как лица, а их Ф. как «застывший смысл» — то, на основе чего сопоставление существенно.

Ф. при синхроническом постижении предстает как единство субстрата, структуры и воплощенного в ней

смысла. Поэтому, например, одинаковые субстрат и структура, но разные смысл и Ф. будут у энантиоморфов — D- и L-цветков, кристаллов, молекул, правых и

553

левых органов билатеральных организмов. Именно поэтому зеркало и зеркальная симметрия относятся к важнейшим, почти архетипическим, сюжетам культуры (см., напр., специальный выпуск Σημειωτική, посвященный зеркалу и рефлексии [27]).

Существует по крайней мере две контрастные традиции понимания Ф. Первая связана с Аристотелем, и для нее ключевой является оппозиции Ф. и материи, субстрата (которые к тому же являются двумя из четырех причин), во второй — «гегелевской», подготовленной Кантом, — Ф. противопоставляется содержанию.

Наиболее детально представление о Ф. разрабатывается в рамках морфологического подхода, традиции которого связаны с Пифагором, Платоном, Аристотелем, Порфирием, Иоанном Дамаскиным, Григорием Нисским, иконоборческими спорами, Гете, отражены в представлениях о Мезаджах арабского мира и т. д. Каждая из этих вех касается прежде всего латентных составляющих культуры и различима в весьма различных ее проявлениях.

Ф. реализуется через определенный набор фигур как единство различенного, выражаемое законом, связывающим инварианты, допускающие количественное или знаковое выражение. Закон — фигура связи фигур. Фигура видима в противоположность безвидности Ф. Поэтому Ф. является предметом умозрения или изучается через набор фигур, в которых она реализуется. Притом, что каждая Ф. уникальна, она может реализоваться через множество фигур. Одна и та же фигура может соответствовать разным формам, т. е. Ф.

ифигура находятся в много-многозначных соответствиях (ср. у Гете [2] : «Все формы похожи и ни одна не одинакова с другой. И весь хор их указывает на тайный замысел». — «Метаморфоз растений», 1798 г.; при этом Ф. ближе к Forma formans Гете, фигура — к Forma formata).

СΦ. и фигурой связаны разные исследовательские установки. Так, представления об эпигенезе ориентированы на Ф., о преформизме — на фигуру (см.: Разнообразие, II). Пользуясь такими различениями, можно определить числа как фигуры, различающиеся смыслом, т. е. формы. Могут существовать разные числа, соотнесенные с одним количеством (квадрат и тетраэдр). Геометрические фигуры — это тоже разновидность чисел. Числами как формами занимается пифагорейская математика. Число в знаковом аспекте — количество, фигура; в символическом — Ф. (т. е., например, золотое сечение или ряд Фибоначчи

— формы).

В обыденном языке Ф. и фигура часто смешиваются: фигуру именуют Ф. (администратор-формалист и т. п., пренебрежительное), Ф. называют фигурой (фигурное катание, пряники — важна эстетика). Но есть и правильные употребления: геометрическая фигура

тела, фигура танца, кулон в Ф. сердца, круглая Ф. Земли. Если «выражаются фигурально», метафорами

— передают Ф., невзирая на различие фигур.

Ф. можно описать через набор фигур их реализаций в единстве с распределением частот этих фигур (см.: Разнообразие, II). Однако нет критерия полноты набора Ф. фигур, распределение не является устойчивым, а для получения содержательных результатов нужно различать десятки фигур актуализации Ф.

иизучать их на выборках до 106 индивидов ([5]; ср. значение массового материала, напр., осколков керамики, для формирования общих концепций в археологии [4]).

В единстве Ф. и фигуру дают облик, габитус. Облик представляется через схему соединения фигур. Облик, воплощаясь в субстрате, веществе, порождает тело, т. е. тело — не только пространственная, но и овеществленная фигура, обладающая обликом.

Пользуясь в этом контексте устоявшимся в европейской культуре различением структурной, субстратной, энергетической, целевой, программной и функциональной картин описания [25], морфология представима как единство структурной и субстратной картин.

Для Аристотеля свое иное Ф. — стерезис (лишенность). Аристотель [1: 1; 1:3] различал несколько аспектов стерезиса: 1) то, добавлением к чему является Ф., т. е. субстрат; 2) обеднение Ф., отрицание ее и других фигур реализации при актуализации, условие актуализации, существования индивидов; 3) деформация Ф. при воплощении, в частности при совместном воплощении нескольких форм в одном индивиде (так, реальный кристалл — результат взаимодействия Ф. вещества и Ф. идеальной огранки); 4) порок вещи при разрушении — «фантомные боли души» (ностальгия, сплин), декаданс, психопатология; ср. апейрон, хаос.

Ф. может опознаваться по фигуре, в которой она реализована. Фигура может сильно деформироваться (вплоть до смены Ф. геометрической фигуры), оставаясь узнаваемой [17, 18]. Художник, как и морфолог, внося в облик одной Ф. фигуру другой геометрической Ф., частично лишает облик портретируемого стерезиса. Сам же живописный образ — Ф. фигуры, а графическое начертание, распределение пятен краски

— фигура Ф. Рисунок морфолога полнее, чем фотография, воспроизводящая фигуру воплощения, передает Ф., лишая изображение части стерезиса. Так один стерезис может частично компенсировать другой.

Совершенная Ф., сопротивляясь стерезису, может актуализироваться в большом числе различных фигур, она устойчива к деформации фигур. Художник отыскивает облики таких Ф., и даже грубые нарушения этих Ф. не лишают их совершенства (Венера Ми-

лосокая). Морфологом разная способность Ф. сопротивляться стерезису воспринимается как разная

степень полиморфизма ее воплощений (кристаллы галита почти всегда куб, для гипса известно около 180 фигур).

Энтелехиальное (т. е. потенциально, а неактуально — как энергия — действующее) единство Ф. и стерезиса, соотнесенное с интенцией ситуации, предстает как энлогия. Ф. присуща постигаемой вещи, предстающей постигающему как энлогия. Постигаемое и постигающий взаимно активны, изменяют друг друга, выступают как существа. В энлогии снимаются упомянутые картины описания (субстратная, структурная и т. д.).

Пользуясь понятием энлогии, фигуру можно определить как редукционистски представленную энлогию Ф., а энлог как процесс взаимодействия, в котором порождается энлогия, отличная от фигуры. Канон же выступает как специально зафиксированная энлогия, отличная от структуры и задающая фокальную точку. Тогда Ф. — единство различенного, определяемое каноном, связывающим семантические инварианты и сохраняющим данный смысл. Культура представляет собой единство канонов, в противоположность цивилизации, определяемой набором фигур инвариантов (об инвариантах см.: Профессиональное, 1; Форма культуры, I в позиции 6.2).

Суммируя введенные различения, можно дать следующее развернутое толкование Φ. Φ. — это семантическое единство (целостность) различенного в вещи; смысл, который предполагает реализацию в нескольких фигурах структур на определенных субстратах; то, что представляется видимым через фигуру, актуализация чего сопряжена с проявлением стерезиса как своего иного.

При такой интерпретации Ф. (наряду с числом, ритмом, энергией, цветом, запахом, вкусом, смыслом) выступает как первопроявление (эманация) первосущего [8]. Ф. постигается экспертами умозрительно или субсенсорно через энлогию как единство Ф. и стерезиса в различных частных морфологиях, которые являются способами описания вещи постигающим лицом.

Морфолог работает как эксперт, способный вести энлог, что предполагает особый образ жизни, так что овладение морфологией — это воспитание эксперта определенного рода.

Эксперты работают различно, изучая Ф. через число, ритм, цвет и т. д.. Ф. постигается через умозрение (ум — орган для видения формы: философский путь), видение облика — путь художника, изучение фигур в науке. Морфология как учение о Ф. вообще (общая морфология) или о Ф. определенного типа (геоморфология, морфология в лингвистике, биологии, морфология культуры [13]) реализует морфологический под-

ход преимущественно нормативными (методическими) средствами.

Морфология культуры (Kulturmorphologie) — термин, веденный немецким этнологом Л. Фробениусом [28] для характеристики научного направления, занимающегося изучением внешней картины культурных явлений и устанавливающего исторические взаимосвязи между культурами. Однако морфология культуры Л.Фробениуса не может в полной мере рассматриваться в качестве таковой (недаром он в ней выделяет анатомию и физиологию), что требует развития иных версий морфологии культуры.

Нацеленный на постижение Ф. морфологический подход (который следует отличать от морфологического анализа Цвики как изучения фигуры) — один из двух (наряду с классиологией) вариантов типологического подхода (с центральным отношением тип-вариант), который противостоит инвариантному подходу современной науки физического типа [15, 16, 22]. Поскольку в современной культуре выживает обладающее конструктивностью, морфологический подход должен ею обладать. Только в этом случае он воспринимается как полезный. Поэтому необходимо развивать эффективные морфологические технологии.

Предназначение морфологического подхода — через созидание форм и их постижение как созидание преодолевать стерезис, носящий для современной культуры характер болезни. Ф. при этом выступают как «ловушки» смысла, создание Ф. ведет к затеканию в нее смысла. Морфологический подход противопоставлен структурному, занимающимся фигурами структур строения, описываемой

инвариантами.

Изучением Ф. занимается морфология — совокупность категорий и приемов описания строения вещей в единстве с результатами их применения. Морфология в морфологическом подходе в строении изучает Ф., морфология в структурализме занимается структурой, в физике — субстратом. Научная работа в области морфологии как реализация морфологического подхода — путь восхождения от фигуры к Ф.

Умосозерцая, постигают новую Ф., созерцая глазами фигуру, узнают известную Ф. В науке отыскиваются признаки фигур, позволяющие идентифицировать известную Ф. Математическим языком морфологии является теория собирательных множеств — мереология Ст. Лесьневского [7].

Научная морфология изучает структуры тел как актуализаций Ф. в определенном субстрате. Облик этих тел наделен геометрической фигурой, описываемой через геометрические формы. В веществе реализуется множество форм, т. е. существует мир занимающих место тел, которые различены смыслами. Допущение

555

взаимозаменяемости тел по занимаемым местам (лишение места смысла) порождает представление о пространстве, т. е. пространство — это совокупность мест, пронизанных стерезисом. Фазовое пространство более насыщено смыслом, чем геометрическое, и при обогащении смыслом сливается с местом.

При реализации Ф. возникают особые фигуры — индивиды. Индивиды, обладающие телом, имеют

локализацию, место и границы. Граница — фрагмент фигуры, который является реализацией части, выступающей как различающее в реализованной Ф.

Взаимосвязи фрагментов проявлений одной Ф. задают разные типы порядков. Мера взаимодействия двух и более порядков нескольких совместно воплощенных форм — информация, выступающая как внешний количественный аспект энлогии. Информация бесконечна, но не безгранична у Ф., но отсутствует и безгранична у стерезиса. Конечная информация — мера близости взаимодействующих порядков, показатель похожести форм.

Мир реализаций форм — энлогий, тел, фигур — многообразен. Поэтому возможно дать морфологическую трактовку времени. Время, или энлогическая процессуальность, — упорядоченное многообразие реализаций, отнесенное к одному индивиду. Отмеченный индивид является часами (см.:

Ритм, II к позиции 6.2).

Архетип является тем общим, что присуще совокупности индивидов, актуализирующих одну Ф., он является аспектом Ф. Кроме того, у этой же совокупности индивидов может быть выражен стиль — устойчивое сочетание элементов обликов, которые воспринимаются как целое [11].

Стиль сохраняется при изменении фигур всех слагающих его элементов, и поэтому один стиль бывает присущ воплощениям нескольких форм, что позволяет трактовать стиль как проявление иной Ф., архетипической. Тогда архетип оказывается привилегированным стилем, актуализацией доминирующей Ф.

ВФ. различимы части — фрагменты, которые находятся в отношении автомодельной симметрии с целым. Поэтому индивид и часть — фрагменты реальности, обладающие формой, а фигура — часть Ф. Одинаково устроенные части индивидов, которые можно одинаково назвать, гомологичны. Архетип гомологичных частей — мерон. Именно гомологии (по мысли Гете) являются предметом морфологии (как антипода анатомии — ср. с Л. Фробениусом).

Основным обобщением морфологии является представление С.В. Мейена о рефрене (подробнее о ряде сходства фигур реализаций данного мерона, притом между некоторыми из них существуют переходы — прямые и обратные, и библиографию см.: Разнообразие, II). Такой ряд является одним и тем же для разных аспектов из-

менчивости (временной, таксономической, индивидуальной и пр.). Примерами рефренов являются таблица химических элементов Менделеева, федоровские группы симметрии кристаллов, треугольник гласных Щербы, филогенетическое дерево живых организмов с ветвями гаметогенезов. Структура рефрена бывает нелинейной (есть разветвления, циклы), что определяет нелинейность, многомерность времени, а из автомодельности рефрена (возможности развернуть член рефрена в более детализированный рефрен) следует автомодельность времени.

Особь — временная часть, срез истории индивида, а ритм (см.: Ритм, II к позиции 6.2) характеризует динамику смысла в индивиде, смену особей в нем. Представление истории посредством разложения нелинейного времени на линейные отрезки превращает ее в генезис, которому свойственна панхрония, что превращает историю в морфологию [3].

Распределение частот фигур реализации Ф. — важная морфологическая характеристика [21]. Если генеральная совокупность фигур (напр., археологических артефактов [26]) является реализацией одной Ф. (целостна), то такое распределение приближается к распределению Ципфа — Мандельброта — Люка — Парето — Виллиса. Это распределение характеризуется отсутствием характеристической совокупности (т. е. для его характеристики нужен объем выборки того же порядка, что и генеральная совокупность) и автомодельностью. Если эмпирическое распределение относится к описанному типу, то это рассматривается как показатель целостности системы, реализующей представленную Ф. Вместе с тем ныне прослеживается связь этих распределений с фундаментальными принципами инвариантного подхода (принципом экстремальности диссимметрии, конкуренции за ресурс и т. д.), что позволяет предполагать наличие общих глубинных оснований типологического и инвариантного подходов.

Понимание Ф. как оппозиции содержанию позволяет обсуждать более узкий класс проблем — вероятно, из-за того, что в этом случае отсутствует нечто, подобное фигуре, что было бы удобно для эмпирического анализа. Поэтому основная проблематика разворачивается в контексте диалектики Ф. и содержания [ 12]. Тем не менее часть проблем первого подхода также обсуждается в той мере, в какой категорию содержания можно соотнести со смыслом, а в некоторых ситуациях — с материей, при определенной близости содержания и аристотелевской Ф.

Втакой трактовке форма существования требуется для выражения содержания как некоторого единства рассматриваемой единицы сути. Ф. при этом часто по-

556

нимается как структура, т. е. трактуется как фигура (отсюда — распространенность структурализма в

науке ХХ в. [20]).

Такая трактовка Ф. и содержания имеет корни в гегелевской концепции становления [13]. В этом контексте содержание наделяется активностью, в то время как форме свойственна определенная инертность. Поэтому между Ф. и содержанием существует определенная напряженность, которая может переходить в противоречие. Если это противоречие достигает значительной величины, оно разрешается через разрушение Ф., в результате чего осуществляется очередной шаг развития. При этом может возникнуть состояние адекватности Ф. содержанию.