состоит из Т. и вдохновения. Актерская, писательская Т., Т. мышления — логика, Т. пения и психоанализа

— такие же компоненты Т., как и измерительные приборы, машины и агрегаты.

Узкие определения неудобны, когда обсуждаются не примитивные орудия труда, а современная высокоинтеллектуальная технология, с компьютерами, гибким распределением ресурсов, координацией партнеров и т. п. Широкие определения Т. настолько сближают ее с культурой, что становится непонятно, почему продолжаются разговоры о конфликте между ними, и что, собственно, образует конфликт — какие особенности того и другого, как их фиксировать, в чем их истоки...

Конфликтные и (конечно) согласованные отношения можно найти между любыми другими стратегиями

— и между каждой из них и культурой в целом. Поэты всех времен и народов остро переживали трения между искусством и «жизнью», религии утверждали свою святость огнем и мечом, наука развивается тем успешнее, чем абстрактнее (дальше от «жизни») образы мира, продуцируемые ею, война (тоже коммуникативная стратегия) откровенно враждебна практически всем остальным проявлениям культуры. Даже язык и речь, письмо и слово не избежали подозрений в конфликтности: Р. Барт и его последователи рельефно описывают тиранию языка над человеком и его самосознанием. И так далее. Но Т. стоит как бы особняком в этом ряду, на ее долю выпадает больше всего критики за дегуманизацию, утилитаризацию, стандартизацию и прочие «-ции» и «-измы», которые она вносит в жизнь общества и каждого из нас. Это не случайно — и в самом деле, в Т. самым наглядным образом фиксируются как минимум две вещи, привычно отождествляемые с несвободой. И, соответственно, выводящие за рамки культуры. Это детерминизм и целерациональность.

Детерминизм в Т. — «от природы», или точнее от того понимания природы, которое до сих пор связывается с Т. Техническое знание — особый тип знания, нечто среднее между магией и наукой, переводящий природные законы и закономерности в нашу человеческую жизнь. Динамические закономерности, на ко-

торых в основном работает Т., не исчерпывают научных знаний о природе и даже становятся все менее интересными. И хотя появляются приборы и устройства, имитирующие сугубо человеческие психические и интеллектуальные функции (перцептрон А. Миракяна), а потому использующие вероятностные модели поведения, Т. — царство Лапласа.

Целерациональность — это сугубо человеческий предикат, порожденный стремлением достичь поставленной цели и, соответственно, подчинить ее достижению определенные ресурсы (а не приносить, например, жертвы богам) и спланировать свою деятельность.

Вот и получается, что в Т. жесткость естественно-природного детерминизма сошлась с твердостью человеческого намерения, породив тоже довольно жесткую конструкцию технологической среды — а вместе с ней и соответствующие способы мышления, организации жизни, ценностные ориентации, нормативные системы, способы социальной организации и контроля. Таким образом, Т. — это множество артефактов-алгоритмов, созданных людьми в ходе и для коммуникации, независимо от идеальной или материальной природы служащих достижению совместных целей, и представляющих необходимые для этого средства.

3. Дилемма культуры и техники. Культурный феномен и технический феномен

Прежде чем ставить окончательный диагноз взаимоотношениям Т. и культуры, разберем «по шагам», каковы наиболее заметные свойства, позволяющие отличать одно от другого. В чем «морфологическая» или структурная разница между культурным феноменом и феноменом техническим? Если описывать типологические особенности того и другого, можно фиксировать общее/отличное. По каким параметрам?

Онтологический статус — Т. объективна, поскольку она предстоит перед человеком как вещь, как предмет объективированной природы. Культура — контекстуальна (перформативна), поскольку феномен культуры не существует вне контекста и процедуры интерпретации, понимания, сообщения и восприятия.

Тип развития — эволюции. Т. дает кумулятивное накопление. Прогресс Т., помимо столбового и восходящего, кумулятивного накопления орудийной силы, изменяет пропорцию овеществленного и живого навыка, овеществляет и отбирает у человека его мастерство. Изменение границы между ними означает только то, что кумулятивность технического прогресса ведет к распаду кумулятивности традиционной культуры, в которой орудийный навык (добывания огня, постройки жилища, приготовления пищи и пр.) точно

158

так же традиционно передавался и накапливался, как и любая другая жизненная функция. Т. — это резервуар традиционной кумулятивности в нашем некумулятивном человеческом мире — это зеркальное отображение, это «дополнительность», это оборотная сторона инновативности, прерывистости, волевого произвола таких же сущностных определений человека, как устойчивость, неизменность, преемственность. Но этому рассуждению кладет предел современная техника/ технология, которая давно перестала быть «дроблением» целостности человека — или его труда, или его мотивации, или его самоосознания — на «отчужденные кусочки» и требует от человека не только целостности, но и постоянного «роста», переобучения, непрерывного образования, как сейчас говорят.

Детерминация — спонтанность. Т. основана на техническом знании. Есть еще детерминанты — общественная потребность (например, заказ от имени утилитарной потребности — скажем, очистные сооружения), экономическая выгода, неоспоримое превосходство по ключевым параметрам (военная,

коммуникационная, космическая Т.)... Спонтанность присутствует в Т. только как открытие или случайная комбинация обстоятельств, толкающих или тормозящих Т. Но спонтанности в культурном феномене не больше, чем в Т., — только знание работает как канон, а не как закон; общественная потребность выражена как наказ — ожидание акта экзистенциальной коммуникации в качестве ценностно оправданного или вынужденного акта обращения. Выгода тоже есть, но она иная — социальная по природе, эстетическая или катарсическая. Превосходство — далеко не самоочевидная вещь. Есть так называемые «безусловные», на самом деле трудно эксплицируемые критерии превосходства: вот этого романа над вот этим, картины, спектакля... Но здесь-то и происходят все шутки культурной оценки феномена — от критики до рекламы, от мифов и до пиара. Здесь срабатывают иные «механизмы» оценки, и дело даже не в других критериях оценок, а, скорее, в других координатах этих оценок. На место эффективности, выгоды, экономии, выигрыша в силе-быстроте-точности-воспроизводимости приходят приговоры молвы, взвешивание репутаций, вкусовой субъективизм, мода, престижи и имиджи, жонглирование мнениями. Очень нестрого, но безапелляционно: усомниться в правильности технической оценки гораздо легче, чем «культурной».

Поддержание стабильности: Т. механистически «тоталитарна», так как износ или поломка детали ведет к аварии; если перефразировать Дюркгейма, это механическая стабильность. Т. требует воспроизводства постоянно тождественных условий всей жизни. Неиз-

менная, исправная, стандартная инфраструктура машины позволяет ей функционировать, то есть служить намеченным целям. Культурный феномен — органическая стабильность, слом одной детали ведет к перестройке и видоизменению феномена. И очень важно, что функционирования как такового просто нет, по крайней мере в том смысле, о каком говорят при использовании Т.: нет эксплицитно определенной цели, нет уверенности, что достигается именно тот набор целей, который имелся в виду, нет уверенности в принципиальной считываемости предмета культуры. Культурный феномен не требует постоянно тождественной среды своего существования — он плывет из одного контекста в другой, из одного восприятия к другому, только обогащаясь смыслами, интерпретациями, глубиной и выразительностью. Поэтому условия сохранности, или инвариантность Т., — вне собственно устройства, вне ее самой, где-то в «ремонтно-знаниевой» технологической сфере. Инвариантность культуры — в ней самой. При всей подвижности и живости, феномен культуры практически вечен, в то время как стабильно работающая Т. подвержена просто головокружительным изменениям. Получается, что сиюминутное, индивидуальное, «ясное как солнце», эфемерное явление культуры имеет шанс на вечность, а надежное, железное, эффективное, производительное техническое устройство обречено на замену и забвение.

Креативность — репродуктивность. Т. сама себя не производит, она используется в деятельности — в производстве, обмене, исследовании, выражении смыслов, в разговоре. Культура производит сама себя, если мы включим в определение культуры человека. Т. — царство репродукции, культура — продуктивного творческого начала в человеке. Разумеется, это очень грубые абстракции. Т. — инструмент культуры, но и наоборот, культура — инструмент Т. Культуру нельзя воспроизвести и просто вызвать к жизни без Т. — хотя бы речевой или письменной. И таких псевдопарадоксов можно привести великое множество, ибо нет жесткого разграничения между Т. и культурой — хотя бы потому, что это родовидовое соотношение.

Функциональные различия. Т. служит. Культура — можно так сказать — образует человека, придает смысл всему, что он делает и говорит. Т. фиксирует и мультиплицирует, культура наполняет смыслом и переосмысливает. Средство и цель, конечно, перепутались между собой, и чем сильнее симбиоз технического и культурного, тем меньше заметно это противопоставление. Жилище, работа, автомобиль, Интернет — что это: средства жизни или сама жизнь? Т. выгодна, прибыльна, эффективна. Культура — либо вне стоимостной оценки, либо оценка дается не в категориях полезнос-

159

ти и стоимости, а цены как эманации молвы, мнений, доксы, пиара (какие-то свои, малоизученные способы приписывания культурному феномену денежных «эквивалентов». Массовая культура дороже высокой, фанера дороже подлинности.) Т. высвобождает свободное время, культура его забирает, впитывает. Сами кластеры, типы оценок — материальная и идеальная стоимости того и другого, и оценки не исчерпываются «эквивалентами», всегда есть сопутствующие шкалы (культурный феномен как образовательная, познавательная, эстетическая или педагогическая ценность; технический феномен как инструментальная, производственная, комфортная, преобразующая — ценность Т., ее необходимость меряются в том числе и гуманитарными оценками).

Утилитарность техники и «уникально-всеобщий» смысл культурного предмета. Сломанный телевизор безжалостно выбрасывается, старую книгу или картину берегут как зеницу глаза. Т., которая не работает, «не жалко». На свалку ее. Или в музей — тогда, правда, она превращается в феномен культуры. Культура же как коньяк — чем старше, тем ценней. И несмотря на столь очевидную противоположность полезного и приятного мы готовы технический базис какого-нибудь древнего общества считать частью его культуры. То есть противоположность есть, но ее пределы обнаруживаются легко, как только мы от эмпирического существования предметов отойдем к их функциональному и экзистенциальному смыслу (или «историческому», если говорить возвышенно).