21 /Человек и мир как текст/

ской ограниченности своей собственной критики, т.е. без учета

ее обусловленности социальными и временными параметрами,

дает основания американскому исследователв Ф. Лентриккии

обвинить Дерриду в антниисторизме и формализме.

В то же время представление о культуре любого историче-

ского периода как о сумме дискурсов или текстов, т.е. устных

или письменных модусов мышления, представление, обозначае-

мое термином "текстуальность" и позволяет, по мнению Лен-

трикии, избежать опасности ничем не ограниченного произвола

интерпретации. Поскольку, как не устает повторять Деррида,

"ничего не создается вне текста" (148, с.158), то и любой

индивид в таком случае неизбежно находится "внутри текста",

т.е. в рамках определенного исторического сознания, что якобы

и определяет границы "интерпретативного своеволия" любого

индивидуального сознания, в том числе и сознания литератур-

ного критика.

Человек и мир как текст

Рассматривая человека только через призму его соз-

нания, т.е. исключительно как геологический феномен

культуры и, даже более узко, как феномен письменной

культуры, как порождение Гутенбергеровой цивилизации, пост-

структуралисты готовы уподобить самосознание личности неко-

торой сумме текстов в той массе текстов различного характера,

которая, по их мнению, и составляет мир культуры. Весь мир в

конечном счете воспринимается Дерридой как бесконечный,

безграничный текст (сравните характеристику мира как

космической библиотеки" В. Лейча, или "энциклопедии" и

"словаря" У. Эко).

В этом постструктуралисты едины со структуралистами,

также отстаивавшими тезис о панъязыковом характере сознания,

однако осмысление этого общего постулата у наиболее видных

теоретиков постструктурализма и структурализма отличается

некоторыми весьма существенными нюансами. Например, Дер-

рида, споря с Бенвенистом, слишком "прямолинейно", с точки

зрения Дерриды, связывающего логические и философские ка-

тегории, сформулированные еще Аристотелем в соответствии с

грамматическими категориями древнегреческого языка, -- а

через него и всех индоевропейских языков, -- тем самым кри-

тикует "неоспоримый тезис" структурной догмы, жестко соотно-

сившей специфику естественного языка со своеобразием нацио-

нального мышления . Хрестоматийный пример: эскимосы

"видят", т..е. воспринимают мир и осмысливают его иначе, чем

22 /Поэтическое мышления/

носители английского языка. С точки зрения Дерриды проблема

гораздо сложнее, чем это кажется Бенвенисту. Ибо для того,

чтобы категории языка стали "категориями мысли", они должны

быть "сначала" осмыслены, отрефлексированы как категории

языка: "Знание того, что является категорией -- что является

языком, теорией языка как системы, наукой о языке в целом и

так далее -- было бы невозможно без возникновения четкого

понятия категории вообще, понятия, главной задачей которого

как раз и было проблематизировать эту простую оппозицию

двух предполагаемых сущностей, таких как язык и мысль" (160,

с. 92). К тому же количество категорий древнегреческого языка

значительно превосходит те десять, которые выдвигались Ари-

стотелем в качестве логико-философских. Таким образом, за-

ключает Деррида, исходя только из "грамматического строя"

древнегреческого языка нельзя решить вопрос, почему были

выбраны именно эти категории, а не другие. В результате чего

нарушается структуралистский тезис о полном соответствии

законов грамматики, мышления и мира.

Меня здесь интересует не вечная страсть Дерриды со все-

ми спорить, а те выводы о метафизичности логико-философских

категорий, включая само понятие "категории", которое он сде-

лал: "Категории являются и фигурами (skhemata), посредством

которых бытие, собственно говоря, выражается настолько, на-

сколько оно вообще может быть выражено через многочислен-

ные искажения, во множестве тропов. Система категорий -- это

система способов конструирования бытия. Она соотносит про-

блематику аналогии бытия -- во всей одновременности своей

неоднозначности и однозначности -- с проблематикой метафоры

в целом. Аристотель открыто связывает их вместе, утверждая,

что лучшая метафора устанавливается по аналогии с пропорцио-

нальностью. Одного этого

уже было бы достаточно для

доказательства того, что

вопрос о метафоре является

для метафизики не более

маргинальным, чем проблемы

метафорического стиля и фи-

гуративного словоупотребления являются аксессуарными укра-

шениями или второстепенным вспомогательным средством для

философского дискурса" (там же, с. 91).

Поэтическое мышления

Впоследствии это стало краеугольным положением

"постмодернистской чувствительности" ее тезисом о неизбеж-

ности художественности, поэтичности всякого мышления, в том

числе и теоретического (философского, литературоведческого,

23

искусствоведческого и даже научно-естественного), но в рамках

собственно литературоведческого постструктурализма -- со

ссылкой на авторитет Ницше, Хайдеггера и Дерриды -- этот

"постулат" послужил теоретическим обоснованием нового вида

критики, в которой философские и литературоведческие пробле-

мы рассматриваются как неразрывно спаянные, скрепленные

друг с другом метафорической природой языка. И роль Дерри-

ды в этом была особенно значительной, поскольку его методика

анализа философского текста (а также и художественного, чему

можно найти немало примеров в его работах), оказалась вполне

применимой и для анализа чисто литературного текста; эта ме-

тодика, крайне близкая "тщательному ", "пристальному прочте-

нию" американской новой критики, обеспечила ему триум-

фально быстрое распространение на американском континенте.

Разумеется, с точки зрения Дерриды, речь не идет о пре-

восходстве литературы над философией, как это может пока-

заться с первого взгляда и как зто часто понимают и истолко-

вывают сторонники деконструктивизма. Для него самым важ-

ным было "опрокинуть, перевернуть" традиционную иерархию

противопоставления литературы "серьезной" (философии, исто-

рии, науки и т.д.) и литературы заведомо "несерьезной", осно-

ванной на "фиктивности", на "методике вымысла", т. е. литера-

туры художественной. Говоря по-другому, для него ложен

принцип разделения между языком "серьезным" и

"несерьезным", поскольку те традиционные истины, на раскры-

тие которых претендует литература "серьезного языка", -

здесь он следует за Ницше, -- являются для него "фикциями",

"фикциональность" которых просто была давно забыта, так как

стерлась из памяти метафоричность их изначального словоупот-

ребления.

В подтверждение своего тезиса о "глубинном родстве" фи-

лософии и поэзии Деррида приводит аргументацию Валери: если

бы мы смогли освободиться от наших привычных представлений,

то мы бы поняли, что "философия определяемая всем своим

корпусом, который представляет собой корпус письма, объек-

тивно является особым литературным жанром, ... который мы

должны поместить неподалеку от поэзии (151, с. 348). Если

философия -- всего лишь род письма, продолжает Деррида, то

тогда "задача уже определена: исследовать философский текст в

его формальной структуре, его риторическую организацию, спе-

цифику и разнообразие его текстуальных типов, его модели

экспозиции и порождения -- за пределами того, что некогда

называлось жанрами, -- и, далее, пространство его мизансцен и

его синтаксис, который не просто представляет собой артикуля-