1987 Г. Французский историк критики Жан-Ив Тадье:

"Литература, согласно Рикарду, отнюдь не предлагает

"субститут, образ, воспроизведение" мира, но как раз

"противопоставляет ему совершенно другую систему элементов и

отношений". Литература является "производящей" деятельно-

стью и критической функцией. Выделяются три тенденции: ре-

презентативный иллюзионизм (Бальзак), авторепрезентация (1а

"mise en abyme" Нового романа), антирепрезентация (Соллерс,

"Тель Кель"). В последнем случае "означаемое" отнюдь не

отрицается,..* но подвергается в каждом слове игре письма,

постоянной критике, "мешающей скрыть работу, которая ее

формирует". Жан-Луи Бодри, в том же сборнике, приходит к

крайним выводам, вытекающим из этой концепции текста

("Письмо, фикция, идеология"). Письмо не является

"созданием" отдельного индивида, а специфическим проявлением

"всеобщего письма". Нет больше ни автора (и снова мы сталки-

ваемся с отказом от личности, человека, субъекта, столь харак-

123

ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ

терным для определенного момента современной мысли от Ла-

кана до Барта и Фуко), ни истины, ни репрезентации. Письмо

не воспроизводит ничего, кроме самого себя, выступая в качест-

ве "ниспровержения теологической идеологии", поскольку "речь

идет прежде всего о том, чтобы излечить последствия, возни-

кающие в результате смерти Бога (смерти субъекта)"; таким

образом разрушается, ломается замкнутость, целостность текста,

композиции, смысла. Современный текст "нечитабелен": теории

Барта доводятся до своей крайности.

В этом сборнике и в этой школе, где доминирует рефлексия

Юлии Кристевой, усматриваются эскизы того, что потом будет

предложено под названием "семанализа", и что представляет

собой "новую семиотику", "рефлексию об означающем, воспро-

изводящемся в тексте": здесь скрытая производительность зна-

чения сближается по своему характеру с психоанализом -- и

тем самым отходит от традиционной семиотики, а структуриро-

ванный текст "деконструируется" ради своего вечного порожде-

ния" (366, с. 224-225).

Несомненно заслуживает внимания и тот факт, что англий-

ская исследовательница Кристевой Торил Мой, при всех за и

против, склонна относить феномен "телькелизма" к постмодер-

низму, озаглавив один из разделов своего "Введения" к сборни-

ку работ Кристевой "Тель Кель": политический постмодер-

низм?" (279, с. 3): "Что же, собственно, было специфической

особенностью этой группы в конце 60-х гг.? Если попытаться

суммировать их проект вкратце, то я думаю, это была идея

"модернистской теории", отличной от теории модернизма. Кон-

центрируя свое внимание, подобно структурализму, на языке

как на исходной точке мышления о политике и субъекте, группа

основывала свою деятельность на новом понимании истории как

текста и письма (ecriture) как производства, а не репрезента-

ции. Исходя из этих параметров, они пытались выработать

новые концепции для описания нового видения социальной или

означающей практики (Кристева, сформулировав такие терми-

ны, как "интертекстуальность ". "означающая практика" или

"означивание , параграмма", "генотекст и "фенотекст", была

главным представителем этого специфического направления),

чтобы создать плюралистическую историю, отличную по своей

природе от письма, обусловленного связью со своим специфиче-

ским временем и пространством; и, наконец, они попытались

сформулировать политику, которая конструировала бы логиче-

ские последствия нерепрезентативного понимания письма" (там

же, с. 4).

124

"Тель Кель" и маоизм

Все это, по мнению

Мой, -- для которой, как

для представителя социологи-

зированного леворадикаль-

ного феминизма постструкту-

ралистской ориентации 80-х гг. ("Предисловие" было написано

в 1986 г.), вообще характерен повышенный интерес к чисто

политическим вопросам, -- приводило к отождествлению груп-

пы "Тель Кель" с маоизмом, что вряд ли может быть принято

безоговорочно. В этом отношении нижеприводимая формулиров-

ка М. Рыклина представляется более сбалансированной. Он

выделяет "несколько общих принципов" "телькелизма" : "В их

числе -- семиотизация проекта политической семиологии

Р. Барта; активное подключение проблематики "большой поли-

тики"; признание примата литературной практики над любой

рефлексией по поводу литературы. "Телькелизм" стремится, во-

первых, к созданию общей теории знаковых систем; во-вторых,

к формализации семиотических систем с точки зрения коммуни-

кации, точнее, к выделению внутри проблематики коммуникации

зоны производства смысла; в-третьих, к прямой политизации

письма" (53, с. 297). И далее, выделяя в особую проблему

специфику понимания телькелистами истории, исследователь

подчеркивает: "Дурной", линейной историей оказывается та,

которая вызывает к жизни "теологические категории" смысла,

субъекта и истины, а подлинной -- та, которая производит так

называемые "тексты-пределы" как совершенные аналогии соци-

альной революции. Тем самым признается невозможность язы-

ка, который создавал бы дистанцию по отношению к текстуаль-

ному письму, историзируя его" (там же, с. 298).

Возвращаясь к болезненной для всех нас проблеме маоиз-

ма, влияние которого испытали на себе многие представители

французской леворадикальной интеллигенции, отметим его осо-

бую роль в становлении французского постструктурализма.

Торил Мой писала по этому поводу, пытаясь объяснить

эту увлеченность маоизмом: "Для Группы "Тель Кель" Китай,

казалось, представлял радикальную перспективу, сравнимую с ее

собственными теоретическими представлениями и художествен-

ными поисками. В конце 60-х гг. в их представлении... культур-

ная революция воспринималась как попытка создания материа-

листической практики, связанной с проблемой знака. Текстуаль-

ная производительность, желание переписать историю как неза-

вершенный открытый текст, разрушение монолитных институтов

знака или означающей практики: все это, как казалось эйфори-

чески настроенным зарубежным сторонникам маоизма, происхо-

125

ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ

дило в Китае Мао. Красные бригадиры, разрушающие матери-

альные институты традиционной интеллектуальной власти, каза-

лось, указывали для Запада путь вперед. Телькелевцы тогда,

разумеется, не знали, что за фасадом улыбающихся лиц китай-

ских интеллектуалов, с радостью ухаживающих за свиньями или

разбрасывающих навоз, чтобы повысить уровень своего понима-

ния материализма, скрывалась другая, куда более мрачная ре-

альность: замученные пытками, мертвые или умирающие китай-

цы, интеллигенты или неинтеллигенты в равной мере, принесен-

ные в жертву ради великой славы председателя Мао" (Мой,

279, с. 6).

В этом отношении путь Кристевой весьма примечателен. В

статье, посвященной Барту "Как говорить о литературе", впер-

вые опубликованной в "Тель Кель" в 1971 г. и цитируемой по

"Полилогу" 1977 г., когда теоретики "Тель Кель" уже осознали

подлинное лицо маоизма, она все же не сняла прежний лестный

отзыв о китайском лидере: "Мао Дзе-дун является единствен-

ным политическим деятелем, единственным коммунистическим

лидером после Ленина, который постоянно настаивает на необ-

ходимости работать над языком и письмом, чтобы изменить

идеологию" (270, с. 54); отмечая, что хотя его замечания часто

носят конкретный характер, обусловленный расхождением меж-

ду древним языком литературы (старокитайским литературным

языком) и современным разговорным, Кристева, тем не менее,

подчеркивает "всеобщую значимость" замечаний Мао Дзе-дуна,

которую "нельзя понять вне теоретической переоценки субъекта

в означающей практике" (там же).

Что это? Снисходительное отношение к заблуждениям мо-

лодости? Или резиньяция усталого и разочарованного в полити-

ке человека, в тех взглядах, которые она некогда отстаивала о

такой страстностью? Или интеллектуальная честность художни-

ка, гнушающегося конъюнктурного желания заново переписы-

вать историю, стерев следы своего в ней присутствия? Я за-

трудняюсь ответить на этот вопрос.

Смена политических ориентиров

Смене политических ори-

ентиров сопутствовала и не-

сомненная переориентация

научной деятельности, как

свидетельствует та же Торил

Мой: "В период приблизительно между 1974 и 1977 гг. интел-

лектуальные интересы Кристевой испытали заметный сдвиг: от

чисто литературной или семиотической работы, кульминацией

которой была "Революция поэтического языка", к более психо-

аналитическим исследованиям проблем феминизма и материнст-

ва, воплощенных либо в западные представления о женщинах и

матерях, либо в сфере новых теоретических проблем, возникаю-

щих для психоанализа" (279, с. 7).

Новый виток в "теоретической траектории" Кристевой, ко-

гда она окончательно разочаровалась в "духовной одномерно-

сти" левого (или вернее будет сказать, "левацкого" радикализ-

ма), ознаменовался такими ее работами 80-х гг., как "Власти

ужаса" (1980) (272), "История любви (1983) (266), где она

наиболее полно сформулировала свою концепцию "абъекции",

которая была продолжена в книгах "В начале была любовь:

Психоанализ и вера" (1985) (262), а также "Черное солнце,

депрессия и меланхолия" (1987) (275) и "Чуждые самим себе"

(1988) (265). В интервью, данном в 1984 г. Розалинде Кау-

ард, английской постструктуралистке с явно неомарксистской

ориентацией, она как всегда с предельной четкостью зафиксиро-

вала свою новую позицию: "Политический дискурс, политиче-

ская каузальность, господствующие даже в гуманитарных нау-

ках, в университетах и повсюду, слишком узки и слабы в срав-

нении со св. Бернаром и св. Фомой. Если мы ограничимся

только лишь политическим объяснением человеческих феноме-

нов, мы окажемся во власти так называемого мистического

кризиса, или духовного кризиса... В каждой буржуазной семье

есть сын или дочь, испытывающие мистический кризис -- это

вполне понятно, поскольку политика слишком схематично объ-

ясняет такие феномены, как любовь или желание. Поэтому моя

проблема состоит в следующем: как при помощи психоанализа

или чего-нибудь иного, вроде искусства, как посредством по-

добных дискурсов мы смогли бы попытаться выработать более

сложные представления, дискурсивную сублимацию тех критиче-

ских моментов человеческого опыта, которые не могут быть

сведены к политической каузальности" (254, с. 25).

В ответ на упрек Жаклин Роуз, что она "низводит полити-

ческое до уровня маргинальной и неадекватной сферы работы",

что "все это напоминает историю человека, разочарованного в

политике", Кристева продемонстрировала типичную для нее в

начале 80-х гг. перемену ориентаций: "Мне кажется, если ху-

дожник или психоаналист и действуют политически (т. е. в

политическом смысле, осуществляют политический акт), то лишь

путем вмешательства на индивидуальном уровне. И главная

политическая забота, может быть, как раз состоит в том, чтобы

придать ценность индивиду. Мое неприятие некоторых полити-

ческих дискурсов, вызывающих у меня разочарование, заключа-

127

ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ

ется в том, что они не рассматривают индивиды как ценность

(268, с. 27; цит. по Полу Смиту, 359, с.87, там же и Роуз.)

Многими последователями Кристевой подобный отход от ее

прежних позиций характеризовался как полная смена взглядов.

Скажем, для Пола Смита это означает, что психоаналитические

представления Кристевой "после продолжительной, затянувшей-

ся переработки обернулись абсолютно идеалистической версией

субъективности и нематериалистическим представлением о язы-

ке" (там же).

Любопытно, что в этой статье, написанной к Конференции

по феминизму и психоанализу, прошедшей в Нормале в мае