4. Культура

ИЗ

же натешусь над ним. И велел он приковать меня к тяжелой-претяжелой цепи, и отныне нелегко потянулись дни мои. И в этой скорби сердце подсказало сложить песнь Даме моей. Многим, пожалуй, покажется удивительным, что я сложил новую песнь, находясь в такой беде я же лишь помнил ту, которую я избрал властительницей жизни моей.

В плену я пробыл год и три недели. Много я пережил жуткого, не раз смерть ci ояла предо мной; сколько раз тот изменник в гневе своем бросался на меня с ножом или мечом и едва не убивал меня.

Но вот император поставил над Штирией графа Мейнгардта. Когда сему честному мужу сообщили о моем пленении, он огорчился в сердце своем; бесстрашно приблизился он к Фрауэнбургу со многими рыцарями и освободил меня; в обеспечение заключенного договора я должен был оставить двух сыновей да еще двух детей¹. Впоследствии я выкупил свой бург; какой ценой — умолчу, лучше поговорю о чем-нибудь повеселее. Избавившись от опасности, я опять стал тем, кем был прежде; много потерял я добра, но — что важнее — я вернул себе прежнюю жизнерадостность и стал слагать новые песни. Однако зачахла подлинная радость в Штирии и Австрии, жили все тускло: богатые ненавистничали и обижали друг друга, помышляя только о грабеже; служение Даме иссякло; кто был помоложе, порочно расточали свое добро: разбойничать стало им в привычку и худой им был конец.

Freytag G.Bilder aus der deutschen Vergangenheit. Berlin, 1927. Bd. II, 1. Aufl. S. 32-35. Перевод С.Г.Ким.

№ 40. Из Проповеди №62 Йоханнеса Таулера

Немецкий мистик Й. Таулер (1300-1361) родился и умер в Страсбурге. Проповедник и духовник тамошнего монастыря доминиканцев. Известны около 80 его проповедей, которые сохранились только в записях слушателей.

Мои дорогие! Усматривайте первоначала в самих себе, ищите царство Божье и только его справедливость; т.е. ищите лишь Бога, он — истинное царство. Об этом царстве просим мы, и об этом умоляет изо дня в день каждый человек в «Отче наш». Мои дорогие! Это непомерно возвышенная, сильная молитва. Вы не знаете, о чем вы просите. Бог — это его собственное царство; в этом царстве властвуют все разумные создания; оттуда они являются, туда они стремятся обратно. Что есть то царство, о котором мы просим: это сам Бог во всем его великолепии. В этом царстве Спаситель станет

То есть двух дочерей; считали обычно только мальчиков.

8 Том 3. Документы и материалы

114

Германия в Xll-XV вв.

нашим Отцом, и там откроется отцовская преданность и отцовское могущество. Благодаря тому, что он устанавливает очаг для своего воздействия в нас самих, мы освещаем, прославляем и постигаем его имя. Его святость в нас, чтобы он мог вносить поправки в нас и творить своеправое дело в нас; тут свершается его воля, причем, здесь на земле таким же образом, как и там на небесах [...]. Ах, как часто и как быстро утрачивается нами его воля.

Начни вновь, и передай себя ему опять! Покорись Божественной воле с правомерным спокойствием и доверься отцовской власти, которая все может и кою ты [...] ежедневно и ежечасно возможно замечал. Ты не всегда решаешься ей себя предоставить? Ищи его — Божью — справедливость; она (...) остается у тех, кто [...] отдает себя ему. В них правит Бог. Они не нуждаются в его тщательной опеке. И надобно это не для того, чтобы искушать Бога: ибо необходимо это, чтобы увидеть его благоразумную предусмотрительность упорядочивать все предметы так, как это подобает тебе и твоему ближнему, для нашего служения общему милосердию, и чтобы любое дело вершилось бы в его правильном разумении. И такое Божественное благо [...] нужно замышлять во всякой деятельности, работаем мы или говорим, едим или пьем, спим или бодрствуем: ищите во всем Божественное благо, а не свое [...].

Ищите, стало быть, сначала царство божье, т.е. лишь Бога и ничто другое [...]. Тогда совершается воля Спасителя на земле в такой же степени, как и на небе (...]. В единении человека с Богом, ничего иного не полагая, не желая и не требуя, как исполнения воли Божьей, станет он сам царством Божьим, где вечный король великолепно сидит на своем троне, управляет и властвует в нем. Это царство — самая глубокая первооснова, здесь в скрытой бездне души человек вовлекает свои внешние навыки во внутренние, духовные силы, и тогда они сливаются... и наиболее прозорливые из людей способны возвыситься над этой пучиной и представить истинную картину [...].

Tauler]. Die Predigt 62//Tauler J. Predigten/Hrsg, von G. Hof mann. Freiburg, Basel, Wien, 1961; Darmstadt, 1961. S. 175-185. Перевод С.Г.Ким.

№ 41. Из «Трактата об уединенности» Майстера Экхарта

Майстер Экхарт (ок. 1260-1327/28) происходил из благородного рода Гоххайм в Тюрингии. В 1302 г. стал магистром теологии в Париже. С 1314 г. жил и преподавал в доминиканских орденах Страсбурга и Кёльна. 27 марта 1329г. в булле папы Иоанн XXII его «28 пред-

4. Культура

115

ложений» осуждались как еретические. Оставшийся незаконченным "Opus tripartitum" относится к схоластической традиции. Наиболее известны его немецкие письма: «Речи различения», «Книга божественного утешения», проповеди и трактаты. Идеи М. Экхарта спаяны одной темой: единение души с Богом или рождение Бога в душе.

Я многие писания прочитал [...] и со всей серьезностью и всем усердием искал то, что является самой высшей и важнейшей добродетелью, благодаря коей человек более всего мог бы уподобиться Богу, вновь стать — насколько это возможно — похожим на тот прообраз, каким он был в Боге, когда между ними не было различия, каким он был, пока Бог не создал твари. И если я попытаюсь все писания пронизать насквозь, насколько мой разум способен это выполнить и насколько они в состоянии это показать, то я не нахожу ничего другого, как то, что целомудренная уединенность превосходит все добродетели [...]/

Учителя наши в высшей степени восхваляют любовь, как это делает, например, апостол Павел, который говорит: «Какое бы послушание я ни взял на себя, если во мне нет любви, то я — ничто». Я же, напротив, восхваляю отрешенность перед всякой любовью. Во-первых, потому, что первейшее в любви — это принуждение меня к тому, чтобы я любил Бога, хотя будет гораздо ценнее, если я приведу к себе Бога, чем если я приду к нему, ибо Mot вечное блаженство заключается в том, чтобы Спаситель и я стали одно [...). Но Богу лучше соединиться со мной, нежели мне с ним. Самое естественное и собственное место Всевышнего — это цельность и чистота. Они же основываются на уединённости, поэтому Бог не может не отдаться отрешенному сердцу [...]. Во-вторых, я восхваляю уединенность перед любовью, так как любовь принуждает меня к тому, чтобы я терпел ради Господа все окружающие меня дела и вещи, в то время как уединенность приводит меня к тому, что я не восприимчив ни к чему иному, кроме как к Богу. Ныне гораздо ценнее быть уязвимым только по отношению к Богу, чем терпеть все вокруг ради него (...]. Отрешенность настолько близка к «ничто», настолько тонка, что не найти в нем места для себя — только для Бога. Он так прост и так тонок, что находит себе место только в отрешенном сердце [...].

Учителя наши восхваляют также смирение перед многими другими добродетелями. Однако я превозношу уединенность перед всякой покорностью, а именно потому, что смирения нет без отрешенности [...]. Но совершенное смирение исходит из уничтожения собственного Я, отрешенность же так близко соприкасается

8*

116

Германия в XII-XV вв.

с «ничто», что между ними не остается никакой разницы. Второй причиной, почему я превозношу уединенность перед покорностью, является то, что даже безукоризненное смирение само склоняется перед всяким живым существом, и в этой склонности поставить себя ниже других человек выходит из себя самого наружу (туда, на окружающих его тварей), тогда как в уединенности он остается в себе самом (...]. Пусть даже такое исхождение прекрасно, однако пребывание внутри себя является самым высоким делом [...]. Совершенная отрешенность не ведает ни твари, ни склонения перед ней, ни самовозвеличивания. Она не хочет быть ни выше, ни ниже ее, она хочет лишь покоиться в себе самой — причем не ради чьей-либо любви или чьего-либо страдания. Она не стремится ни к подобию, ни к различию с каким-либо другим существом [...], она хочет быть одним с самой собой [...].

Итак, когда я рассматриваю добродетели, я не нахожу ни одной, которая настолько была бы лишена недостатков и настолько уподобляла бы нас Богу, как отрешенность [...]. Она есть не что иное, как дух, который остается неподвижным при любых обстоятельствах, будь то радость или горе, слава или позор [...]. Она более всего уподобляет человека Всевышнему, ибо то, что Бог является Богом, заключается в Его неподвижной отрешенности и отсюда проистекает Его чистота, Его простота и Его неизменяемость [...].

MeisterEckharts. Von Abgeschiedenheit//MeisterEckharts. Traktate IHrgs. und bers. von J. Quint. Darmstadt, 1963. S. 539-540. Перевод С. Г. Ким.

№ 42. Из сборника шванков «Поп Амис» Штрикера

Штрикер — странствующий поэт, проявил себя в различных литературных жанрах. Его самым значительным созданием, оставившим глубокий след в истории немецкой литературы, является сборник веселых, насмешливых шванков «Поп Амис» (Pfaffe Amis"), в центре которого стоит фигура ловкого смышленого попа, одного из предшественников неугомонного Тиля Уленшпигеля.

Амис-чудотворец О городке он слышал много И за добычей в путь-дорогу Пуститься через сорок дней Решил. Сначала двух пажей Послал он в город — побираться

4. Культура

117

И меж людьми прослыть стараться Слепыми и хромыми там. Когда ж он в город прибыл сам, То о святынях в тот же миг Великий поднял шум и крик: Мол, чудеса творить он может, И, если боль кого тревожит, Пусть лишь попросит: «Исцели».

Вот два пажа к нему пришли, Чтоб выполнить его наказ. И что же — каждый был тот час Реликвиями исцелен. Тут в городке пошел трезвон: До всякого, кто не был глух, Дошел о чуде громкий слух, Болтали и жужжали, Чтоб все к попу бежали. Итак, пошел с дарами всяк, Будь он богач или бедняк. И горожан надуть толпу Не стоило труда попу. Дарами щедро награжден, Покинул быстро город он.

Перевод М.Замаховской

Хрестоматия по зарубежной литературе/Составили Б. И. Пурищев и P.O. Шор. М., 1953. С. 427.

№ 43. Из повести Вернера Садовника «Крестьянин Гельмбрехт»

Об авторе первой немецкой крестьянской повести Вернере Садовнике ничего неизвестно. Вероятно, он был баварцем или австрийцем. Вряд ли он принадлежал к рыцарскому сословию. Во всяком случае, в своей стихотворной повести, написанной во второй половине ХШв., он резко осуждает моральную деградацию современного рыцарства и высоко поднимает крестьянский труд. В историколитературном плане «Крестьянин Гельмбрехт» является своего рода вызовом, брошенным куртуазному роману с его далеко идущей

118

Германия в X11-XV вв.

идеализацией рыцарства, сказочной фантастикой и изысканностью поэтической формы.

Один рассказывает нам, Что пережил и видел сам, Другой твердит о счастье, Богатстве, пылкой страсти, Тот славит доблесть, этот — долг, И дорог всякому свой толк. А я хочу вам рассказать, Что мне случилось повидать, Сказать про это дальше, Без выдумки и фальши. Крестьянский сын в деревне жил, Он чудо-кудри отрастил, Они вились до самых плеч, Чтобы волной на плечи лечь. Как шелк, был каждый локон, Под шапкой их берег он. А шапка дивной красоты, На ней и птицы, и цветы. К лицу та шапка молодцу, Он Гельмбрехт звался по отцу, Ведь старый майер, как и он, Был тем же именем крещен. О том крестьянском сыне Я начал повесть ныне [...].

{Стихи 1-24)

«Отец, скажу тебе одно: Ты воду пей, а я — вино. Питайся кашей, словно нищий, Я буду сыт иною пищей, Что птицей жареной зовут. Меня учить — напрасный труд. Мякину есть считай за честь, А я калач отважусь есть. Вот так и доживем до гроба, Возьмем, что заслужили оба.

4. Культура

119

Доказано то римским правом,

Что дети доблестью и нравом,

Подобьем духа, не лица

Выходят в крестного отца.

Мой крестный рыцарь был, и с детства

Я благородство взял в наследство,

Благослови его Христос

За то, что я таким возрос».

«А мне, — сказал отец, — ей-ей,

Кто справедливей, тот милей,

Достойней сын простого рода,

Чем трутень рыцарской породы,

Пусть род его не знаменит,

Народ им больше дорожит,

Чем тем наследником поместья,

Кто выбрал леность и бесчестье.

Приди в чужую землю оба,

Бедняк и знатная особа,

Там, где не знают их родни,

За добродетели одни

Простого в образец поставят,

Другого только лишь ославят.

Ты быть стремишься благородным.

Сумей же оказаться годным

На благородные дела,

Они для замка и села

Единый истинный венец.

Так говорит тебе отец».

(Стихи 471-508)

I..)

И с тем уехал налегке

Он от отца во весь опор,

Перемахнув через забор.

О том, что встретил он в пути.

Мне слов и в три дня не найти,

Сказать о всем, что было.

Недели б не хватило.

Но в некий замок прибыл он,

Там чтил хозяин не закон.

120

Германия в XII-XV вв.

А грабежи и драки И жил, как на биваке. Ну, а себя он окружил Лишь теми, кто ему служил, Толпой головорезов, Никто там не был трезов. Попав в дружину, наконец, Стал лихо грабить наш юнец

[...1

Святая правда, в первый год Счастливым был его поход, Он к цели плыл, и ветры сами Несли корабль под парусами. И стал таким он дерзким скоро, Что у разбойников без спора Он долей львиною уже Завладевал при дележе.

(Стихи 646-689)

[Отец вспоминает о благородных рыцарских обычаях недавнего прошлого]

«Вот это было мне по нраву!

Все умножало честь и славу.

Как подменили всех людей!

Когда-то лжец или злодей,

Желавший кривдой жить на свете

И на закон накинуть сети,

Друзей всесильных не имел

И при дворе не пил, не ел.

Теперь же тот богатство множит,

Кто льстить и лгать бесстыдно может,

И при дворе ему почет,

И больше он успел, чем тот,

Кто честно выбрал путь-дорогу

И угодить старался Богу.

Так жили встарь. А как на свете

Живут сегодня наши дети,

Какой обычай ныне чтут?

Скажи, не посчитай за труд». —