Шлейермахср

всеща затемняя свое созерцание желаниями, оно теряет из взора свою цель. Все поглощается земным духом, все увлекается присущим ему нерелигиозным началом; Божество принимает все новые меры, все более великие откровения выступают из недр прежних откровений силою одного только Божества, все более возвышенные посредствующие звенья устанавливает оно между собой и человеком, и в каждом новом своем посланнике оно все теснее сближает божественное с человеческим, чтобы научить людей познавать вечное существо; и все же никогда не прекращается старая жалоба, что человек не внемлет голосу духа Божия. Именно на этот лад христианство чаще и охотнее всего воспринимает Бога и божественный миропорядок в религии и в ее истории; и то, что оно, таким образом, пользуется самой религией как материалом для религии и, следовательно, есть как бы высшая степень последней, — это есть отличительный признак его характера, и это определяет всю его форму. Именно потому, что оно предполагает всюду наличность безбожного начала, и это допущение образует существенный элемент чувства, с которым связывается все остальное, — христианство имеет всецело полемический характер. — Оно полемично в своем внешнем самообнаружении; ибо, чтобы уяснить свою внутреннюю сущность, оно должно вскрыть всякую порчу, лежит ли она в нравах или в образе мыслей, и прежде всего вражду против сознания высшего существа, — само безбожное начало. Поэтому оно беспощадно обличает всякую ложную мораль, всякую дурную религию, и всякое несчастное смешение той и другой, которым должны быть скрыты их обоюдные изъяны; оно проникает в глубочайшие тайники испорченного сердца и освещает святым факелом собственного опыта всякое зло, которое крадется в темноте. Так оно разрушило последнее ожидание своих благочестивых современников — и это было почти первым его действием, когда оно появилось — и признало нечестивым и безбожным желать и ждать иного возрождения, кроме того, цель которого есть лишь более чистая вера, более высокое понимание вещей и вечная жизнь в Боге. Смело возносит оно язычников над разрывом, который они установили между жизнью и миром богов и людей. Кто не живет и не есть в вечном, тому оно совершенно неведомо; кто утратил это естественное чувство, это внутреннее сознание под действием множества чувственных впечатлений и вожделений, тот в своем ограниченном духе еще не владеет религией. Так его глашатаи вскрывали всюду повапленные гробы, и выносили на свет кости мертвецов; и если бы они были философами, эти первые герои христианства, они так же боролись бы против порчи философии. Конечно, они всюду узнавали и основные черты божественного

 

==208

Речи о религии

подобия; они, конечно, видели, что за всеми искажениями и вырождениями таится небесное зерно религии; но, как христианам, им была важнее всего удаленность всего единичного от Божества, требующая посредничества, и поскольку они выражали христианство, они устремлялись лишь на это. — Но христианство также полемично, и притом столь же остро и резко, даже внутри самого себя, в теснейшем общении своих святых. Нигце религия не идеализирована так абсолютно, как в христианстве, в силу его первичной предпосылки; и именно этим одновременно утверждена постоянная борьба против всего реального в религии,, как задача, которая никогда не может быть выполнена до конца. Именно потому, что всюду есть и действует безбожное, и что все существующее представляется вместе с тем нечестивым, — бесконечная святость есть цель христианства. Никогда не удовлетворенное достигнутым, оно даже в самых чистых созданиях, в самых святых своих чувствах все же ищет следов безбожного, следов противоположной единству целого и уклоняющейся от него тенденции всего конечного. В тоне высочайшей вдохновенности один из древнейших писателей критикует религиозное состояние общин; с наивной откровенностью великие апостолы говорят о самих себе; и именно так должен каждый вступать в священный круг, не только неся свое вдохновение и наставничество, но и смиренно отдавая на общий суд свою душу; и ничто не должно быть пощажено, даже самое любимое и ценное; ничто не должно быть лениво отложено в сторону, даже то, что пользуется всеобщим признанием. То самое, что эзотерически восславляется как святое и признается сущностью религии, экзотерически все еще должно подвергаться строгому и неоднократному суду, чтобы от него все более отделялось нечистое, и чтобы блеск божественных красок все ярче сиял в каждом благочестивом движении души. В природе вы часто видите, как сложная масса, когда вы направили ее химические силы на какой-либо внешний ей объект, преодолев этот объект или восстановив равновесие, начинает сама бродить и выделяет нечто из себя; и точно так же обстоит дело с отдельными элементами и с целыми массами христианства; оно направляет в конце концов свою полемическую силу против самого себя; вечно озабоченное тем, чтобы не впитать в себя через борьбу с внешним безбожием что-либо чуждое, и не нести еще и в себе самом начало порчи, оно не страшится самых сильных внутренних потрясений, чтобы изгнать из себя чуждые начала. Такова история христианства, основанная на его сущности. Я не мир несу, но меч, — говорит его Основатель; и Его кроткая душа не могла при этом мыслить, что Он пришел положить начало тем кровавым движениям, которые всецело противны духу религии,

==209

Шлейермахер

или жалким словесным спорам, относящимся к мертвому материалу, которого не воспринимает живая религия; Он предвидел только эти священные битвы, которые часто, как Он описывал, жестоко отрывают друг от друга сердца и почти запрещают самые тесные жизненные связи; и предвидя их. Он их предписал. — Но не только состав отдельных элементов христианства подвергается этому постоянному просеванию; и на его непрерывное бытие и жизнь в душе направлено ненасытное желание все большего очищения и обогащения. В каждое мгновение, когда в душе не может быть воспринято религиозное начало, мыслится господствующим начало противорелигиозное; ибо нет иной противоположности, кроме той, которая состоит в уничтожении чего-либо сущего и в сведении его на ничто в его проявлении. Каждый перерыв религии есть неверие; душа не может ни на мгновение сознавать себя лишенной восприятия и чувства бесконечного, не сознавая себя вместе с тем враждебной ему и удаленной от него. Так христианство впервые и по существу поставило требование, чтобы благочестие было неизменным состоянием в человеке, и отказывается удовлетвориться даже сильнейшими его проявлениями, если оно принадлежит лишь некоторым частям жизни и владеет лишь ими. Никогда благочестие не должно замирать в покое, и ничто не должно быть настолько противоположным ему, чтобы оно не могло существовать совместно с ним; со всех точек конечного мы должны глядеть на бесконечное; со всеми ощущениями души, откуда бы они ни возникли, со всеми действиями, на что бы они ни направлялись, мы должны быть в состоянии сочетать религиозные чувства и воззрения. Такова подлинная высочайшая цель виртуозности в христианстве.

Каким образом первичное воззрение христианства, с. которым связаны в нем все иные отношения, определяет, в частности, характер его чувств, — это вам не трудно будет найти. Как назовете вы чувство неудовлетворенной жажды, которая направлена на великий предмет, и бесконечность которой вы сами сознаете? Что охватывает вас, когда вы встречаете теснейшее смешение святого с мирским, возвышенного с ничтожным? И как назовете вы настроение, которое иногда вынуждает вас всюду предполагать это смешение и всюду искать его? Не изредка овладевает оно христианином; нет, господствующий тон всех его религиозных чувств есть эта святая скорбь — ибо таково единственное имя, которое дает мне для его обозначения язык; оно сопровождает всякую радость и печаль, всякую любовь и боязнь; и даже в его гордости, как и в его смирении, она есть основной тон, на который все настраивается. Если вы умеете на основании отдельных черт воспроизводить внутреннее содержание души, не давая себя смущать тем чужеродным началам, которые,

К оглавлению

==210

Речи о религии

Бог ведает откуда, к ним примешаны, то вы увидите, что в Основателе христианства безусловно господствует это настроение. Если писатель, который оставил нам лишь несколько страниц, написанных на простом языке, не слишком ничтожен для вас, чтобы обратить на него внимание, то в каждом слове, сохранившемся от этого любимого друга Христа, вы, почувствуете этот тон.¹⁴ И если когда-либо какой-либо христианин дал вам прислушаться к высшей святыне своей души, то вы, наверное, восприняли в ней тот же

самый тон.

Таково христианство. Я не хочу приукрашивать и его искажений и многообразных извращений; ведь в состав его первичного мировоззрения именно и входит мысль, что все святое портится, становясь человеческим. Я не хочу также вводить вас далее в его частности; борьба мнений в нем открыта для вас, и я надеюсь, что я дал вам нить, с помощью которой вы можете пробраться сквозь все аномалии и, не заботясь о выходе из лабиринта, точнейшим образом обозреть его. Держитесь только крепко за нее и с самого начала смотрите только на ясность, многообразие и богатство развития этой первой основной идеи. Когда я созерцаю в изуродованных жизнеописаниях священный образ Того, Кто был возвышенным создателем самого дивного из всего, что существует в религии, то я изумляюсь не чистоте Его нравственного учения, в котором ведь высказано лишь то, что обще всем людям, дошедшим до сознания своей нравственной природы, и ценность которого не увеличивается ни тем, что оно было вообще высказано, ни тем, что оно было высказано впервые; я изумляюсь не своеобразию Его характера, теснейшему сочетанию высокой силы с трогательной кроткостью, так как всякая возвышенно простая душа в особом состоянии должна выразить в определенных чертах и великий характер; все это лишь чисто человеческие черты; но истинно божественна — та ясность, с которой в Его душе развилась великая идея, для выражения которой Он явился, — идея, что все конечное нуждается в высшем посредничестве, чтобы соединиться с Божеством, и что человек, который охвачен конечным и обособленным, и которому даже само божественное слишком легко представляется в этой форме, может найти спасение лишь в искуплении. Тщетна была бы дерзость стремиться сорвать завесу, которая скрывает и должна скрывать возникновение в Нем этой идеи; ведь и в религии всякое начало таинственно. Наглое кощунство, которое дерзнуло на это, могло только исказить божественное своим утверждением, что Он исходил из старой идеи своего народа, тогда как Он именно хотел высказать уничтожение этой идеи, и действительно высказал это в самой дивной форме, утверждая, что Он — тот, кого они ждали. Будем рассматривать наполнявшее всю Его душу живое

 

*

==211