Шлейермахер

непрерывного сознания, примыкающего к этому первому моменту бытия, и выражается в самобытной связи всех позднейших моментов с этим первым моментом; и точно так же, когда в каком-либо человеке как бы первично зачинается определенное сознание в его отношении к высшему существу, то в это мгновение возникает особая религиозная жизнь. Это есть особая жизнь не потому, что она неизбежно ограничена особым выбором воззрений и чувств, и не потому, что наличный в ней религиозный материал имеет особые качества; этот материал, напротив, одинаков у всех, кто духовно родились в одно и то же время и в одной и той же области религии; она есть особая жизнь в силу того, что у человека не может быть общим ни с кем, — в силу своеобразия того состояния, в котором душа человека впервые узнала благословение и объятие вселенной; она есть особая жизнь в силу своеобразного способа, каким человек перерабатывает созерцание вселенной и свои размышления над ним, — в силу характера и тона, с. которым гармонизирует весь позднейший ряд его религиозных воззрений и чувств, и который никогда не теряется, как бы далеко человек ни ушел позднее, в общении с вечным первоисточником, от начального, детского состояния своей религии. Всякое интеллектуальное конечное существо удостоверяет свою духовную природу и свою индивидуальность тем, что указывает на происшедшее в нем некогда — если можно так выразиться — бракосочетание бесконечного с конечным, причем ваша фантазия не способна объяснить это событие из чего-либо единичного или более раннего, ^будь то произвол или природа; и точно так же о каждом, кто может таким образом указать вам день рождения своей духовной жизни и рассказать вам чудесную историю возникновения своей религии, которая является как непосредственное воздействие на него Божества и как движение его духа, — о каждом таком человеке вы должны полагать, что он есть нечто самостоятельное, и что через него должно быть сказано нечто особое; ибо такого рода вещи не случаются в царстве религии, только чтобы произвести пустое повторение прошлого.¹ И как каждое органически возникшее существо объяснимо лишь из самого себя, и не может быть всецело понято, если не познавать его своеобразия из его возникновения, и последнего — из первого, как нечто по существу тождественное, — так и религиозного человека вы можете понять, лишь если вы сумеете открыть целое в том замечательном мгновении, которое он признает первым началом своей высшей жизни, или если вы сумеете, когда он изображает вам уже развитое состояние своей религии, проследить характер последней до самых темных зачатков ее жизни.

 

==196

Речи о религии

Приняв во внимание все это, я думаю, что вы уже не можете серьезно относиться ко всей этой жалобе на положительные религии, и что если вы настаиваете на ней, то это есть лишь предвзятое суждение; ведь вы относитесь слишком беспечно к нашему предмету, чтобы ваша жалоба могла быть основана на вашем личном наблюдении. Вы, конечно, никогда не испытывали потребности прильнуть к немногим религиозным людям, которых вы, быть может, встречали, хотя они всегда достойны любви и достаточно привлекательны, чтобы точнее исследовать через микроскоп дружбы или участия, по крайней мере походящего на дружбу, как они устроены для вселенной и через нее. Я же старательно изучал их, я столь же усердно отыскивал их и рассматривал 'с той же святою ревностью, какую вы посвящаете редкостям природы; и мне часто думалось, не придете ли вы к религии, если только обратите внимание на то, с каким всемогуществом Божество созидает, как свою собственную величайшую святыню, ту часть души, в которой оно преимущественно обитает, в которой проявляет себя в своих действиях и созерцает само себя, — как оно обособляет ее от всего иного, что созидается и развивается в человеке, и как оно возвеличивает себя в ней со всем своим богатством через неисчерпаемое многообразие форм. Я, по крайней мере, постоянно изумляюсь множеству замечательных формаций в столь мало заселенной области религии, изумляюсь тому, как они различаются между собой многочисленными ступенями восприимчивости к одному и тому же предмету, и величайшим разнообразием их реакции на данное возбуждение, многообразием тона, вызываемого решительным преобладанием того или иного рода чувств, и всякими идиосиикразиями возбудимости и своеобразиями настроения, в силу которых религиозное воззрение на вещи выступает почти у каждого при иных условиях. Далее я изумляюсь тому, что религиозный характер часто есть нечто совершенно особое в человеке, строго отделенное для обычного взора от всего, что открывается в его остальных задатках; что самое спокойное и трезвое в иных отношениях сознание способно здесь к сильнейшему аффекту, подобному страсти; что самая тупая к земным и обыденным вещам восприимчивость ощущает здесь до скорби глубоко, и созерцает так ясно, что доходит до экстаза и прорицания; что самая робкая во всех мирских делах душа громогласно, часто не отступая перед мученичеством, говорит миру и времени о святых вещах и в защиту их. И как удивительно составлен и сформирован часто сам этот религиозный характер! Воспитанность и грубость, способность и ограниченность, нежность и твердость перемешаны и сплетены между собой в каждом на особый лад. Где я видел все эти образы? В собственной области религии, в ее

 

==197