Речи о религии

соответствовало бы этому внешнему, и потому религия есть для вас повсюду не что иное, как пустая и обманчивая видимость, которая, подобно мутному и давящему слою тумана, облегла часть истины. Это есть, конечно, ваше подлинное мнение. Но если вы действительно считаете оба эти пункта содержанием религии, во всех формах, в которых она является в истории, то все же мне позволительно спросить, правильно ли вы наблюдаете все эти явления и верно ли восприняли их общее содержание? Если ваше понятие возникло таким путем, то вы должны обосновать его на единичном; и если кто-либо скажет вам, что это понятие неверно и неудачно, и укажет вам на что-нибудь иное в религии, что не пусто, а имеет зерно здорового характера и происхождения, то вы должны сперва выслушать и судить, прежде чем продолжать презирать. Выслушайте же без досады, что я хочу теперь сказать тем, которые с самого начала, идя более верным, но и более трудным путем, держались созерцания единичного.

Вы, без сомнения, знакомы с историей человеческих заблуждений и изучали различные строения религиозного учения, начиная с бессмысленных басен диких народов вплоть до самого утонченного деизма, от грубых суеверий человеческих жертвоприношений до тех плохо сшитых обрывков метафизики и морали, которые теперь зовутся очищенным христианством; и вы нашли, что все они нелепы и противоречат разуму. Я далек от желания противоречить вам в этом. Напротив, если вы откровенно полагаете, что самые развитые религиозные системы обладают этим качествами не менее, чем самые грубые; если вы только убеждены, что божественное не может лежать в ряду, который с обеих сторон заканчивается пошлым и презренным, — то я охотно избавлю вас от труда точной оценки всех звеньев, лежащих в промежутке между этими конечными точками. Пусть все они представляются вам переходами и приближениями к концу, причем каждое выходит из рук своей эпохи все более блестящим и отточенным, вплоть до того совершенства, с которым это искусство в наш век творит свои игрушечные создания. Но это совершенствование вероучений и систем часто было чем угодно, только не совершенствованием религии; и нередко первое двигалось вперед без малейшего соучастия второго. Я «е могу без досады говорить об этом; ибо всякого, кому доступно все проистекающее из глубины души, и кто серьезно озабочен развитием и выявлением всех сторон человека, должно приводить в отчаяние, что высокая и прекрасная сущность религии часто бывала удаляема от своего назначения и, лишенная свободы, пребывала в низком рабстве у схоластического и метафизического духа варварских и холодных эпох. Ведь что такое эти системы вероучения, рассматрива-

 

==59

Шлейермахер

емые сами по себе, как не искусственные создания счисляющего рассудка, в которых каждая отдельная черта имеет смысл лишь во взаимном ограничении? Или они кажутся вам чем-либо иным, эти богословские системы, эти теории о начале и конце мира, эти анализы природы непостижимого существа, в которых все сводится к холодному аргументированию, и даже высшее может быть обсуждаемо лишь в тоне обычного школьного спора? Но ведь поистине — я апеллирую к вашему собственному чувству—не таков характер религии. Итак, если вы сосредоточились лишь на религиозных догматах и мнениях, то вы еще совсем не знаете самой религии, и то, что вы презираете, не есть она сама. Но потому же вы не проникли глубже, к тому, что есть внутренняя сторона этой внешности? Я изумляюсь вашему добровольному неведению, благодушные исследователи, и слишком спокойной нетребовательности, с которой вы остаетесь при том, что прежде всего было вам показано. Почему вы не исследуете самой религиозной жизни, и в особенности те благочестивые понятия духа, в которых все иные, известные вам деятельности оттеснены или почти устранены, и вся душа растворяется в непосредственном чувстве бесконечного и вечного и своего общения с ним? Ведь в такие мгновения непосредственно и наглядно проявляется то умонастроение, которое, по вашим словам, вы презираете. Лишь кто наблюдал и истинно познал человека в этих душевных движениях, может узнать религию и в упомянутых внешних ее выражениях; и тогда он увидит в них нечто иное, чем вы. Ибо, конечно, в последних всюду находится в связанном состоянии нечто от этого духовного содержания, без которого они совсем не могли бы возникнуть; но кто не умеет освободить его, тот—как бы тонко он ни анализировал их и как бы точно ни исследовал—будет иметь перед собой лишь мертвую, холодную массу. Наставление же это—искать скорее в рассеянных и по внешности неразвитых элементах ваш предмет, которого вы не могли найти в развитых и законченных явлениях, — это наставление не может ведь показаться вам странным, так как все вы более или менее заняты философией и осведомлены в ее судьбах. Хотя в ней дело должно было бы обстоять совсем иначе, и она по природе должна стремиться развиваться в замкнутой связи, так как лишь через созерцаемую полноту оправдывается всякое своеобразное познание и обеспечивается его сообщение другим, но все же вы в ее области часто должны идти этим же путем. Вспомните лишь, сколь немногие из тех, кто на собственном пути проникли внутрь природы и духа и созерцали из взаимное отношение и внутреннюю гармонию, — сколь немногие из них все же сразу установили систему своего' знания; напротив, почти все сообщили свои открытия в более

 

К оглавлению

==60

Речи о религии

нежной, хотя и более хрупкой форме. И когда вы, наоборот, смотрите на системы во всех школах и видите, как часто они суть только приют и убежище мертвой буквы, так как именно — за редкими исключениями — самотворящий дух высокого размышления слишком бегл и слишком свободен для строгих форм, на которые больше возлагают надежды те, кто любит воспринимать и запечатлевать в себе чужое, — не воскликнете ли вы, когда кто-либо, не отличая этих изготовителей обширных зданий философии от самостоятельно философствующих, захочет ознакомиться через них с духом исследования — не воскликнете ли вы ему в поучение: «Берегись, друг! Не попади только к тем, кто идет по чужим стопам, собирает чужое и останавливается на том, что дал другой. Ибо у них ты не найдешь духа их искусства; ты должен идти к творцам, на которых он наверное почиет». И вот, к тому же должен я здесь призвать вас, ищущих религии, в которой тем более должно иметь место то же самое, так как она по всему своему существу настолько же далека от всего систематического, насколько философия по своей природе склонна к нему. Сообразите также, кому мы обязаны этими искусными построениями, над изменчивостью которых вы насмехаетесь, нестройность которых вас оскорбляет, и несоответствие которых их мелочной тенденции вам почти смешно? Героям ли религии? Назовите же среди всех, кто принес нам какое-либо новое откровение или хотя бы утверждает, что принес таковое, — начиная с того, кому впервые предносился образ царствия Божия — что, конечно, скорее всего иного могло бы привести в области религии к системе — и кончая последними мистиками или мечтателями, как вы обычно называете их, в которых, быть может, еще блестит исконный луч внутреннего света — а ведь вы не потребуете от меня, чтобы я причислил к ним тех богословов буквы, которые верят, что спасение мира и свет мудрости можно найти в новом одеянии их формул или в новых оборотах искусных доказательств, — назовите мне среди них хоть одного, кто считал бы стоящим заниматься такой сизифовой работой! Нет, лишь в отдельные мгновения, при разряжении небесных чувств, когда священный огонь должен излиться из переполненной души, раздается могучий гром их речи, возвещающий, что через них говорит Божество. Совершенно так же понятие и слово есть, конечно, необходимое и неотделимое от внутреннего содержания выявление и, как такое, понятно именно лишь через свое внутреннее содержание и вместе с ним. А еще сочетать учение с учением — это они делают лишь при случае, когда нужно устранить недоразумения или вскрыть пустую видимость; а ведь только из таких сочетаний многих учений постепенно складываются эти системы. Поэтому вы не должны останавливаться с самого начала на

 

==61

Шлейермахер

том, что есть лишь повторенный и часто измененный отголосок такого первоначального звука; вы должны перенестись внутрь благочестивой души и постараться понять ее воодушевление; в момент самого действия вы должны воспринять это созидание тепла и света в душе, отдающейся вселенной;⁴ иначе вы ничего не узнаете о религии и уподобитесь тому, кто слишком поздно подносит горючий материал к огню, высеченному сталью из камня, и находит лишь холодную, ничтожную частицу грубого металла, которая уже ничего не может зажечь.

Итак, я требую, чтобы вы, отвлекшись от всего, обычно причисляемого к религии, обратили взор лишь на внутренние душевные движения и настроения, о которых свидетельствуют все речи и дела боговдохновенных людей. Лишь если вы и тогда не найдете здесь ничего истинного и существенного и не приобретете иного взгляда на дело — я надеюсь, лучшего взгляда, несмотря на ваши знания, ваше образование и ваши предрассудки; если вы и тогда не расширите и не измените вашего мелочного представления, которое было ведь создано лишь внешним наблюдением; если вы и тогда еще сможете презирать это устремление души к вечному, и вам будет казаться смешным рассматривать и с этой точки зрения все, что важно для человека, — тогда действительно я признаю свое дело проигранным и поверю, наконец, что ваше презрение к религии соответствует вашей природе; и тогда мне будет не о чем более говорить с вами.

Не опасайтесь, что я в конце прибегну еще к обычному средству и укажу вам, как необходима религия, чтобы поддерживать в мире право и порядок и мыслью о всевидящем оке и о бесконечном могуществе приходить на помощь близорукости человеческого предвидения и узким пределам человеческой силы; или что она есть верный друг и спасительная опора нравственности, так как своими святыми чувствами и блестящими горизонтами она значительно облегчает слабому человеку борьбу с самим собой и осуществление добра. Так, правда, говорят те, кто выдают себя за лучших друзей и самых ревностных защитников религии; я же не хочу решать, что больше презирается в таком сочетании мыслей, — право ли и нравственность, которые представляются нуждающимися в поддержке, или же религия, которая должна их поддерживать, или наконец вы сами, к которым обращаются с такой речью. Ибо если этот мудрый совет должен быть дан вам самим, то как нагло было бы с моей стороны требовать от вас, чтобы вы легкомысленно играли вашими внутренними чувствами и через посредство чего либо, что вы не имеете иных оснований почитать и любить, определялись бы к тому, что вы и без того уже почитаете и осуществляете? Или

 

==62

Речи о религии

если этими речами вам хотят лишь шепнуть на ухо, что вы должны делать в угоду народу, — то как можете вы, призванные воспитывать других и уподоблять их себе, начать с того, что будете обманывать их и выдавать им за священное и существенно необходимое то, к чему вы сами глубоко равнодушны и что, по вашему убеждению, они тоже могут отбросить, как только они поднимутся на ту ступень, на которой вы стоите? Я, по крайней мере, не могу призывать вас к такому образу действий, в котором я усматриваю гибельнейшее лицемерие в отношении мира и в отношении вас самих; и кто хочет так рекомендовать религию, тот неизбежно лишь умножает презрение, которым она уже окружена. Ибо, допуская даже, что наши гражданские учреждения еще в высокой степени страдают несовершенством и обнаружили еще мало силы в предупреждении или истреблении произвола, — какой недопустимый отказ от насущного дела, какое трусливое недоверие к улучшению заключалось бы в намерении призвать на помощь нежелательную саму по себе религию! Ответьте мне лишь на одно:⁵ имели ли бы вы правовое состояние, если бы его существование основывалось на благочестии? И не ускользает ли от вас, как только вы исходите отсюда, само понятие права, которое вы считаете столь священным? Так примитесь же непосредственно за само дело, если вам кажется, что оно находится в таком плохом положении; улучшайте законы, изменяйте учреждения, дайте государству железные руки, дайте ему сотни глаз, если оно их еще не имеет, но не усыпляйте тех, которые оно имеет, обманчивыми песнями. Не смешивайте этого дела с иным, — не то вы его совсем не устроите; и не объявляйте, к позору человечества, его самое возвышенное создание паразитическим растением, которое может питаться лишь чужими соками.

Даже в нравственности — я говорю это в согласии с вашими собственными воззрениями — даже в нравственности, которая гораздо ближе к нему, не нуждается право, чтобы обеспечить себе неограниченное господство в своей области; оно должно быть совершенно самостоятельно. Государственные люди должны всюду уметь осуществлять его, и тот, кто утверждает, что это возможно лишь через распространение религии — если вообще можно произвольно распространять то, что существует, проистекая лишь из души, — тот вместе с тем утверждает, что государственными деятелями должны быть лишь люди, способные вселить в человеческое сознание дух религии; но к какому темному варварству несчастных времен это вернуло бы нас! Но точно так же и нравственность не может в такой форме нуждаться в религии. Ибо что они разумеют под этим, как не то, что слабое, искушаемое сознание должно искать себе помощи в мысли о будущем мире? Но кто делает

 

==63

различие между тем и этим миром, обманывает сам себя; по крайней мере все, у кого есть религия, знают лишь один мир. Поэтому если нравственности чуждо искание благополучия, то будущая жизнь не имеет большего значения, чем настоящая; и если она должна быть совершенно независимой от одобрения, то авторитет вечного Существа может означать для нее не более, чем авторитет мудрого человека. Если нравственность теряет свой блеск и свою прочность от каждой посторонней примеси, то еще более — от соединения с тем, что всюду выдает свою высокую и чуждую окраску. Но об этом вы достаточно слышали от тех, кто защищает независимость и всемогущество нравственных законов; я же добавляю, что и в отношении религии свидетельствует о величайшем презрении желание пересадить ее на чуждую почву, на которой она должна иметь служебное назначение. Даже и господствовать она не хотела бы в чужой области, ибо она не склонна к завоеваниям и не стремится расширять свои владения. Ее удовлетворяет сила, принадлежащая ей по праву и в каждое мгновение снова заслуживаемая ею; и ей, которая все освещает, тем более свято то, что утверждает равное с ней место в человеческой природе.⁶ Но непременно хотят, чтобы она настоящим образом служила; она должна иметь цель и доказать свою полезность. Какое унижение! Неужели ее защитники должны жадно стремиться доставить ей это унижение? Пусть лучше те, кто всюду ищут пользы и в глазах которых даже право и нравственность в конечном счете существуют в интересах чего то иного, сами потонут в этом вечном круговороте всеобщей полезности, в котором они топят все блага и в котором ничего не понимает человек, желающий сам для себя быть чем-либо, — пусть лучше они погибнут, чем выдают себя за защитников религии, дело которой они поддерживают так неумело! Какая слава для нее, небесной, что она так удачно устраивает земные дела людей! Какая честь для нее, свободной и беспечной, что она умеет до некоторой степени обострять и утончать совесть людей! Ради этого она не снизойдет для вас с неба! Что любится и ценится в интересах чего-либо иного, вне его лежащего, то может быть полезным, но не бывает необходимо само по себе; и разумный человек оценивает его лишь в соответствии с целью, которой оно служит. И эта цена оказалась бы для религии довольно ничтожной; я, по крайней мере, не дал бы много за нее; ибо я должен сознаться, я не могу придавать особого значения тем несправедливым поступкам, которые она будто бы предупреждает, и тем нравственным действиям, которые она должна порождать. И если это есть единственное, что могло бы доставить ей почитание, то я не хочу принимать в ней участие. Это слишком незначительно, даже чтобы только мимоходом рекомендовать ее. Воображаемая

 

==64

Речи о религии

слава, исчезающая при ближайшем рассмотрении, не может помочь религии, выступающей с более высокими притязаниями. Что религиозность сама по себе с необходимостью проистекает из глубины всякой лучшей души, что ей принадлежит самостоятельная сфера сознания, в которой она неограниченно властвует, что она достойна того, чтобы своей внутренней силой оживлять благороднейших и лучших людей и быть воспринятой и познанной ими в своем глубочайшем существе, — вот что я утверждаю и что я хотел бы обеспечить за ней; вам же теперь надлежит решить, стоит ли выслушать меня, прежде чем еще более укрепиться в своем презрении.

 

==65

00.htm - glava03