Шлейермахср

из своих формул систему веры, последний вышивает из своих предписаний порядок спасения; и так как оба они замечают, что это не имеет надлежащей крепости без чувства, то возникает спор о том, сколько нужно взять понятий и объяснений, и сколько предписаний и упражнений, и сколько и каких именно трогательных и возвышенных ощущений нужно присоединить к ним, чтобы составить дельную религию, которая не была бы ни холодна, ни мечтательна, ни суха, ни поверхностна.

О глупцы с косными сердцами! Они не знают, что все это — лишь разложения религиозного сознания, которые, чтобы иметь какое-либо значение, должны быть его продуктом! И если им неведомо обладание чем-либо, что они могли бы разлагать, то откуда у них эти понятия и правила? У них есть память и подражание, но не верьте им, будто у них есть и религия; они не сами создали понятия, формулы которых им известны, а лишь заучили их наизусть и запомнили, — и чувства, которые они хотят воспринять в этих понятиях, они могут лишь мимически воспроизвести, как воспроизводят чужие черты лица, что дает всегда лишь карикатуру. И неужели можно из этих омертвленных разложившихся созданий, взятых из чужих рук, составить религию? Можно разлагать члены и соки органического тела на их составные части; но возьмите эти выделенные элементы, смешайте их в какой угодно пропорции, производите над ними какие угодно операции, — сможете ли вы из них снова сделать живую кровь вашего сердца? Сможет ли то, что уже мертво, снова прийти в движение в живом

теле и соединиться

с ним? Воссоздавать творения живой природы из их составных частей—на этом терпит крушение всякое человеческое искусство, и потому и этим людям не удастся воссоздать религию, как бы совершенно они ни восприняли извне и не привили себе ее отдельные перерожденные элементы. Нет, изнутри и в своей первичной, своеобразной форме должны возникать явления благочестия, т.е. непременно как собственные чувства, а не как плоское описание чужих чувств, могущее вести лишь к жалкому подражанию. И только таким описанием могут и должны быть религиозные понятия, из которых образуются упомянутые системы; ибо религия и не может, и не хочет быть самостоятельным познанием, проистекающим только из влечения к знанию. Что мы ощущаем и воспринимаем в религиозных переживаниях, есть не природа вещей, а ее действие на нас. Что вы знаете или мните о природе вещей, лежит далеко в стороне от области религии. Вселенная находится в непрерывной деятельности и открывает себя нам в каждый миг. Каждая форма, которую она создает, каждое существо, которому она в меру

 

==85

Речи о религии

полноты его жизни дает обособленное бытие, каждое событие, которое она изливает из своего обильного, вечно плодотворного лона, есть ее действие на нас; и воспринимать в нашу жизнь и вдохновляться в этих воздействиях и в том, что они в нас пробуждают, всем единичным не обособленно, а в связи с целым, всем ограниченным не в его противоположности иному, а как символом бесконечного — вот что есть религия⁵; а что хочет выйти за эти пределы и, например, глубже проникнуть в природу и субстанцию вещей, есть уже не религия, а некоторым образом стремится быть наукой; и, с другой стороны, если то, что должно лишь обозначать и выражать в словах наши чувства, претендует на значение науки о предметах — науки, основанной на откровении и вышедшей из религии, или на значение одновременно и науки, и религии, — то оно неизбежно впадает в мистицизм и пустую мифологию.

Так, было религией, когда древние, уничтожая ограничение пространства и времени и перенося на весь мир каждое своеобразное направление жизни, рассматривали последнее, как создание и господство в этой области всемогущего вездесущего божества; они восприняли в себя, как определенное чувство, своеобразный способ действия вселенной и обозначали его таким образом. Было религией, когда они при каждом счастливом событии, в котором хотя и случайно, но явственно открывались вечные законы мира, давали особое название богу, к которому оно относилось, и строили ему особый храм; они воспринимали здесь единичное, как-деяние вселенной, и на свой лад обозначали его связь и своеобразный характер. Было религией, когда они возвышались над суровым железным веком, полным неровностей и разлада, и снова искали золотого века на Олимпе, среди радостной жизни богов; так они ощущали в себе вечно бодрую, вечно живую и радостную деятельность мира и его духа, за пределами всей изменчивости и всего кажущегося зла, которое вытекает лишь из борьбы конечных форм. Но когда они устанавливали вычурно запутанную родословную этих богов, или когда позднейшая вера показывает нам длинный ряд эманации и рождений, то, хотя это по своему происхождению и есть религиозное изображение родства человеческого с божественным и связи несовершенного с совершенным, но все же само по себе есть пустая мифология и гибельная для науки мистика. Чтобы свести воедино все сюда относящееся, я скажу: бесспорно, вся сущность религии состоит в том, чтобы ощущать все, определяющее наше чувство, в его высшем единстве, как нечто единое и тождественное, и все единичное и особое, как обусловленное им, т.е. чтобы ощущать наше бытие и жизнь, как бытие и жизнь в Боге и через Бога. Но изображать затем снова Божество, как обособленный отдельный

 

==86

Шлейермахер

предмет, так что нелегко избегнуть повода думать, что оно подвержено страданию, как и другие предметы, — это есть лишь обозначение, и хотя оно многим необходимо и всем близко, оно все же рисковано и обильно трудностями, от которых, быть может, никогда не освободится обычный язык. А еще относиться к этому предметному представлению о Божестве, как к познанию, и такое, отделенное от его влияний на нас через мир, бытие Бога до мира и вне мира, хотя и для мира, изображать и развивать, как научную истину, обоснованную религией — это более всего в области религии есть бесспорно пустая мифология⁶, это есть легко ведущее к недоразумениям дальнейшее развитие того, -что было лишь средством изображения, как если бы оно было существом дела, т. е. решительное удаление за пределы самобытной почвы религии.

Отсюда вы можете также усмотреть, как следует обсуждать вопрос, есть ли религия система или нет, — вопрос, на который можно отвечать и безусловным отрицанием, и решительным утверждением, — что вы вряд ли ожидали. Если вы разумеете под ним вопрос, подчинена ли религия некоторой необходимой внутренней связи, так что характер религиозного чувства у каждого человека есть нечто целое, и один и тот же предмет не может возбуждать в человеке случайно то одно, то другое чувство — если вы разумеете это, то она, конечно, есть система. Все, что где-либо — будь то у многих или немногих — выступает, как особая форма и определенность чувства, есть нечто замкнутое и необходимое по своей природе; и, например, у христиан не может встречаться тот характер религиозного чувства, который вы находите у турок или индусов. Но это внутреннее единство религиозности, то расширяясь, то сосредоточиваясь, содержит большое многообразие сфер, и чем уже и меньше каждая из них, тем больше своеобразного она включает в себя, как необходимое, или отвергает, как несовместимое. Ведь если, например, христианство само по себе есть целое, то и каждая из противоположностей, в различные эпохи выступавших в нем, вплоть до новейшей противоположности между протестантизмом и католицизмом, есть тоже нечно замкнутое в себе. И точно так же благочестие каждого отдельного лица, коренящееся в каком-либо более крупном единстве, есть опять-таки нечто единое и замкнутое в себе и основано на том, что вы зовете своеобразием данного лица или его характером, одну из сторон которого оно именно и составляет. Поэтому в религии имеется бесконечное формирование и развитие, вплоть до отдельной личности, и каждая из этих форм есть опять целое и обладает множеством своеобразных проявлений. Ведь не захотите же вы конструировать каждое такое проявление, перечислять их и точно определять характерное в нем с помощью

 

==87