Речи о религии

что обычно зовется церковью, т.е. ставили эту церковь не слишком высоко.

А именно, этот большой союз, к которому собственно относятся ваши обвинения, далеко не есть общество религиозных людей, а есть скорее союз людей, которые лишь ищут религии; а потому мне представляется вполне естественным, что он почти во всех отношениях противоположен описанному обществу.⁸ К сожалению, чтобы сделать это вам столь же ясным, сколь это ясно мне, я должен погрузиться во множество мирских и земных дел, и пробираться сквозь лабиринт самых странных заблуждений; не без отвращения делаю я это, но я хочу добиться вашего согласия со мной. Быть может, уже совершенно различная форма религиозного общения в том и другом союзе, если я обращу на нее ваше внимание, убедит вас по существу в моем мнении. Я надеюсь, что сказанное выше заставило вас согласиться со мной, что в истинном религиозном союзе всякое общенье взаимно; что принцип, который влечет нас к выявлению присущего нам, внутренне родственен принципу, который склоняет нас воспринять чужое, и что, таким образом, действие и противодействие неразрывно связаны между собой. Здесь, напротив, вы тотчас же находите совершенно иное соотношение: все хотят получать, и есть лишь один, кто должен давать; вполне пассивно они лишь отдаются воздействию через все свои органы, и в лучшем случае внутренне помогают своему воспринимайте, насколько они властны над собой, даже не помышляя об обратном действии на других.⁹ Разве это не достаточно ясно показывает, что и принцип их общения должен быть совсем иным? У них не может быть и речи о том, что они хотят лишь восполнить свою религию через посредство других; ибо если бы дейстительно им была присуща какая-либо религия, то она, как это вытекает из ее природы, должна была бы засвидетельствовать себя некоторым действием на других. Они же не оказывают никакого обратного действия, потому что они неспособны на него, и они не могут быть способны на него, потому что им не присуща никакая религия. Если позволительно заимствовать образ из науки, терминами которой я охотнее всего пользуюсь в религиозных вопросах, то я сказал бы: они отрицательно религиозны, и потому густою толпою теснятся вокруг немногих точек, где они чуют положительный принцип религии, и хотят соединиться с последним. Но если они восприняли в себя этот положительный принцип, то им опять недостает способности удержать воспринятое; возбуждение, которое как бы может лишь прикоснуться к их поверхности, вскоре исчезает, и они пребывают тогда в некотором чувстве пустоты, пока не пробудится тоска, и пока они постепенно не наполнятся снова отрицательным началом. Та-

 

==161

Шлейермахер

ковы, в немногих словах, история их религиозной жизни и характер их инстинкта общения, который вплетен в эту жизнь. Не религия, а лишь некоторое понимание ее, и мучительное, жалостно-тщетное стремление достигнуть ее самой — вот все, что можно признать даже за лучшими из них, за теми, кто вкладывает в это дело ум и усердие. В течение их частной и гражданской жизни, как и на более широкой арене, в отношении которой они являются зрителями, им, конечно, встречается многое, что должно возбуждать и того, в ком живет хоть малая частица религиозного чувства; но эти возбуждения остаются лишь темным чаянием, подобно слабому оттиску на слишком мягкой массе, очертания которого тотчас же расплываются и становятся неопределенными; вскоре все смывается волнами суетной жизни и отлагается в самом заброшенном уголке памяти, да и там скоро совсем заваливается мирскими делами. Однако из частого повторения таких мелких впечатлений под конец все же возникает потребность; темное явление в сознании, постоянно возвращаясь, требует наконец уяснения. Конечно, следовало бы думать, что лучшим средством к этому было бы удосужиться спокойно и пристально созерцать то, что действует на них; но это действующее начало не есть ведь что-либо отдельное, что отвлекало бы их от всего остального; оно есть человеческая вселенная, а в ней в числе других содержатся и все отдельные отношения, о которых они думают в остальное время своей жизни и с которыми они привыкли иметь дело. На них непроизвольно, по старой привычке, направилось бы их сознание, и возвышенное и бесконечное снова раздробилось бы перед их взором на единичные и ничтожные вещи. Это они чувствуют, и потому не доверяют самим себе, а ищут чужой помощи; в зеркале чужого выражения религии они хотят созерцать то, что быстро растеклось бы в их собственном восприятии. На этом пути они стремятся достигнуть более определенного и высокого сознания; но в конце концов они перестают понимать все это стремление. Отныне, если слова религиозного человека пробуждают в них все эти воспоминания, если они восприняли общее впечатление от них и уходят в более сильном возбуждении, — то они полагают, что их потребность удовлетворена, что они достаточно подчинились требованиям своей природы, и что теперь они уже имеют в себе силу и сущность всех этих чувств, так как эти чувства—как и прежде, хотя и с несколько большей силой — пришли к ним извне, как беглое явление. Навеки погруженные в этот обман, потому что они не имеют ни чутья, ни знания истинной и живой религии, они тысячекратно повторяют ту же попытку, в тщетной надежде выбраться наконец на правый путь, и все же остаются, чем были.¹⁰ Если бы они пошли дальше, если

 

==162

Речи о религии

бы на этом пути в них могла вселиться самодеятельная и живая религия, то они вскоре уже не захотели бы оставаться среди тех, чья односторонность и пассивность отныне уже не соответствовала бы их состоянию и была бы для них невыносима; они, по крайней мере, наряду со своей средой искали бы иного круга, где религиозность может высказываться другим жизненно и живительно, и тогда они скоро пожелали бы жить только в нем и посвятили бы исключительно ему свою любовь. И действительно, церковь, как она существует у нас, вызывает во всех людях тем большее равнодушие, чем более они становятся религиозными, и самые религиозные люди гордо и холодно отделяются от нее. Ничего не может быть яснее этого: человек находится в этом союзе лишь потому, что хочет стать религиозным, и остается в нем, лишь поскольку еще не стал религиозным.¹¹ — И то же самое вытекает из характера отношения к религии самих членов церкви. Ведь, допуская даже, что среди истинно религиозных людей мыслимо одностороннее общение и состояние добровольной пассивности и самоотчуждения, все же в их совместном делании никоим образом не могло бы господствовать то сплошное извращение и неведение, которое встречается там. Ведь если бы члены церкви понимали религию, то им было бы важнее всего, чтобы тот, кого они избрали себе органом религии, сообщал им самые ясные и своеобразные свои воззрения и чувства; но именно этого они не любят, а, напротив, ставят со всех сторон границы проявлениям его своеобразия и требуют, чтобы он разъяснял им преимущественно понятия, мнения, догматы, словом, чтобы вместо своеобразных элементов религии он освещал общераспространенные размышления о ней. Если бы они понимали религию, то они из собственного чувства знали бы, что те символические действия, о которых я сказал, что они существенны для истинно религиозного общения, по своей природе могут быть лишь знаками тождества результата, получившегося во всех сознаниях, намеками возврата от личной жизненности к общему средоточию, — что в них выражается лишь полногласный заключительный хор, после всего, что чисто и искусно сообщили отдельные липа; но они ничего не знают об этом, и эти действия суть для них нечто самодовлеющее, обязательно совершаемое в определенные сроки.¹² Что следует из этого, как не то, что их общее делание совершенно лишено того характера высокого и свободного одушевления, который безусловно присущ религии, что оно есть нечто ученическое и механическое? А на что указывает в свою очередь последнее, как не на то, что они хотели бы извне овладеть религией? К этому они стремятся всеми способами. Поэтому они так прилепляются к мертвым понятиям, к результатам размышления о

 

==163

Шлейермахер

религии, и жадно впитывают их в надежде, что эти понятия пройдут в их душе процесс своего возникновения в обратном порядке и снова превратятся в живые возбуждения и чувства, из которых они первоначально произошли. Поэтому они употребляют символические действия, которые по своей природе суть последнее в религиозном общении, как возбуждающее средство к тому, что собственно должно было бы им предшествовать.

Если я говорил пренебрежительно, как о чем-то пошлом и низком, об этом более широком и распространенном союзе, по сравнению с тем лучшим союзом, который, по моей идее, только и есть истинная церковь, — то к этому, конечно, меня вынуждает природа вещей, и я не мог скрывать своего мнения об этом; но я торжественно протестую против предположения, которое могло бы возникнуть в вас, будто я сочувствую приобретающим все большую популярность желаниям совершенно разрушить это учреждение. Нет, если истинная церковь будет всегда открыта лишь для тех, кто уже внутренне созрел для религиозности, то ведь должно существовать какое-либо связующее звено между ними и теми, кто еще ищет религиозности; и именно эту роль и должно играть это учреждение, которое поэтому также должно неизбежно брать своих руководителей и священников из истинной церкви.¹³ Или религия должна быть единственным человеческим делом, в котором не было бы учреждений, удовлетворяющих интересы учеников и новичков? Но, конечно, весь строй этого учреждения должен был бы быть иным, и его отношение к истинной церкви должно было бы иметь иной характер. Мне недозволительно обойти молчанием этот вопрос. Эти желания и надежды слишком тесно связаны с природой религиозного общения, и лучшее положение вещей, которое мне предносится, настолько содействовало бы ее возвеличению, что я не вправе скрыть моих чаяний. Резкое различение, которое мы установили между обоими этими видами религиозного общения, дает нам по крайней мере ту выгоду, что мы можем весьма спокойно и согласно обсуждать между собой все злоупотребления, господствующие в церковном обществе, а также их причины. Ведь вы должны признать, что, так как религия сама по себе не создала такой церкви и не воплощается в ней, то с нее предварительно должна быть снята всякая вина в том зле, к которому, по вашему мнению, привела эта церковь, и в том дурном состоянии, в котором, быть может, находится последняя; эта вина должна быть снята с нее совершенно, так что ее нельзя даже упрекнуть в том, что она может выродиться в нечто подобное — ведь не может же она вырождаться там, где ее еще совсем не было. Я признаю, что в этом обществе существует и неизбежно должен существовать гибельный

 

==164

Речи о религии

дух сектантства. Где религиозные мнения употребляются как бы в виде метода, чтобы достигнуть религии, там они, конечно, должны быть сведены в определенное целое, ибо метод должен быть безусловно определенным и законченным¹⁴; и где они принимаются, как нечто данное извне, в силу авторитета, там всякий, кто употребляет иные выражения, должен рассматриваться как нарушитель спокойного и верного развития, ибо самим своим бытием и связанными с ним притязаниями он ослабляет этот авторитет. Я признаю даже, что этот сектантский дух был гораздо мягче и мирнее в древнем многобожии, в котором религия, как целое, еще не была объединена, и потому легче поддавалась всякому разделению и обособлению, и что этот дух организовался и обнаружился во всей своей силе лишь в эпоху систематической религии — в других отношениях более высокую; ибо где каждый мнит обладать целой системой и ее средоточием, там он должен приписывать значительно большую ценность и каждой детали. Я признаю то и другое, но вы согласитесь со мной, что из первого вообще нельзя делать упрека религии, и что последнее отнюдь не может доказать, что понимание вселенной, как системы, не есть высшая ступень религии. Я признаю, что в этом обществе более заботятся о понимании или веровании и о совершении обрядов, чем содействуют свободному развитию религиозных восприятий и чувств, и что поэтому, как бы просвещенно ни было его учение, оно всегда живет в соседстве с суеверием и придерживается какой-либо мифологии; но вы согласитесь, что именно поэтому вся его сущность далека от истинной религии. Я признаю, что этот союз почти не может существовать без резкого разграничения между священниками и мирянами как двумя различными религиозными сословиями; ведь если бы кто-либо из них мог стать священником, т. е. своеобразно и полно развить свое чувство и научиться легко выражать его в какой-либо области, тот уже отнюдь не мог бы оставаться мирянином и продолжать вести себя так, как будто ему недостает всего этого; напротив, он имел бы право и обязанность либо покинуть это общество и отыскать истинную церковь, либо же, по полномочию последней, вернуться в общество, но уже в качестве его главы и священника; но остается бесспорным, что это разделение на два сословия со всем, что в нем есть недостойного, и со всеми дурными последствиями, которые могут быть ему присущи, проистекает не из религии, а лишь из недостатка религиозности в массах.

Но именно здесь я слышу с вашей стороны новое возражение, которое, по-видимому, вновь обрушивает все эти упреки на религию. Вы напомните мне, что я сам сказал, что это большое церковное общество, это учреждение для учеников в религии, по природе

 

==165