XVII века, или в монашеский скит века XI, или - в извечную индийскую нирвану

(да еще - надуманные усталым рассудком европейца XX века) - все это просто

невозможно; к счастью или к несчастью - это уже другой вопрос.

Но вернусь в спокойную и все же - насущную сферу теории, или, точнее,

философии.

Мне кажется, что уже свободное напоминание осмысленных только что

фрагментов жизни людей в XX веке - нашей с вами трудной жизни - должно

сблизиться в сознании читателя с затаенной интуицией культуры.

Не столь существенно, читали ли мы Шпенглера или Тойнби, понимаем ли мы

различие культуры и цивилизации, знаем ли мы культурологические штудии

Бахтина или Леви-Стросса. Существенно другое.

Есть особый круг явлений - философствование, искусство, теория,

нравственность... (а также тексты и произведения, воплощающие и обратно

обрушивающие на наши головы - эти формы освоения мира); такой круг явлений

всегда - по меньшей мере, с эпохи античности - существует в нашем бытии и

сознании как нечто цельное, связанное, единое; этот феномен (точнее, его

внешний контур) и вмещается обычно в нашу интуицию культуры; мы осознаем,

далее, что феномен культуры находится в каких-то странных отношениях

притяжения и отталкивания, взаимоопределения с иным целостным миром -

техники, политики, экономики и т.д. Так вот, во вседневной жизни людей XX

века этот особый круг (культура) вышел из берегов, упорно лезет в самое

средоточие всех наших забот и тревог, а многие его, казалось бы, обочинные и

излишние - в обыденной жизни - признаки, отделяясь от своих извечных форм

проявления (художественных поисков, к примеру), претендуют на всеобщность,

оказываются определяющими "спорами" (зародышами) нашего сознания, выбора,

поступка.

Здесь впервые в истории человечества (нечто похожее, но не в такой

предельной форме и только для узкого круга участников платоновского "Пира"

было в античности) этот особый круг явлений - культура - может быть

определен во всеобщей форме, не в качестве одного из "ответвлений" нашего

бытия (надстройки), но - как его (бытия) единственный смысл и замысел.

Если теперь - рефлектирующе и осознанно - сблизить давно известные нам

(вне ученых дефиниций) явления культуры и те феномены, что трагически

тревожат наше сознание и жизнь в XX веке, то будет возможно очертить

исходный феноменологический образ (пока еще не понятие) культуры, всеобщий

для всех ее исторических форм, но бытийно сдвинутый в эпицентр нашей жизни,

сознания, социальности в XX веке и с особой силой - в канун века XXI.

В XX веке на основе тех трансформаций в бытии и в мышлении, о которых я

только что говорил, всеобщее определение культуры возникает на грани

изначальных вопросов бытия, на самой грани бытия и небытия культуры, - бытия

и небытия человека.

Взгляд, обращенный на "обычный" круг явлений культуры, обнаруживает в нем

совсем новые смещения, сдвиги, смыслы.

"Назовем мы кошку - кошкой", назовем те феномены, что заметили в бытии

людей XX века, изначальными феноменами культуры.

2. XX век и феномен культуры

Итак, феномен, - пока еще не понятие - культуры, как он осознается (не

осознается, мучит наше сознание...) в магматических сдвигах XX века:

1. В XX веке стало необходимым - для Шпенглера и Тойнби, для Леви-Стросса

и Бахтина, для подспудного сознания каждого мыслящего человека - осознать и

осмыслить какое-то странное и резкое отщепление идеи "культуры" от идей

"образования", "цивилизации", "формации"...

Думаю, что именно в соотношении с идеей "образования" (этой исходной

отправной точкой логики Гегеля) всеобщий смысл культуры может быть очерчен

наиболее сжато и - для начала - образно.

В истории человеческого духа и вообще в истории человеческих свершений

существуют два типа, две формы "исторической наследственности". Одна форма

укладывается в схематизм восхождения по лестнице "прогресса", или - пусть

даже мягче - развития. Так, в образовании, в движении по схематизму науки

(но науки, понятой не как один из феноменов целостной культуры, а как

единственно всеобщее, всеохватывающее определение деятельности нашего Ума)

каждая следующая ступень выше предыдущей, вбирает ее в себя, развивает все

положительное, что было достигнуто на той ступеньке, которую уже прошел наш

ум (все глубже проникая в единственную истину), наши ноги и руки (создавая

все более совершенные орудия труда), наше социальное общение (восходя к все

более и более "настоящей" "формации", оставляя внизу до- и пред-историческое

бытие человека). В этом восхождении все предшествующее: знание, старые

орудия труда, пережившие себя "формации"... - конечно, не исчезает "в

никуда", оно "уплотняется", "снимается", перестраивается, теряет свое

собственное бытие - в знании и умении высшем, более истинном, более

систематизированном и т.д. Образованный человек - это тот, кто сумел

"перемотать" в свой ум и в свое умение все то, что достигнуто на "пройденных

ступенях", причем "перемотал" в единственно возможном (иначе всего не

освоить!) виде: в той самой уплотненности, снятости, упрощенности, что лучше

всего реализуется в "последнем слове" Учебника. В самом деле, какой чудак

будет изучать механику по трудам Галилея или Ньютона; математику - по

"началам" Евклида, даже квантовую механику - по работам Бора или Гейзенберга

(а не по современным толковым учебникам или - сделаем уступку - по самым

последним научным трудам).

Это - об "образовании".

Культура строится и "развивается" совсем по-другому, по противоположному

схематизму. Здесь возможно оттолкнуться от одного особенного феномена.

Существует одна сфера человеческих свершений, что никак не укладывается в

схематизм восхождения (Ньютоново: "Я карлик, стоящий на плечах гиганта" -

предшествующих поколений...). Эта сфера - искусство. Здесь - даже "на

глазок" - все иначе. Во-первых, здесь нельзя сказать, что, допустим, Софокл

"снят" Шекспиром, что подлинник Пикассо сделал ненужным впервые открывать

подлинник (обязательно - подлинник) Рембрандта.

Даже резче: здесь не только Шекспир невозможен (ну конечно же) без

Софокла или Брехт - без Шекспира, без внутренней переклички, отталкивания,

переосмысления, но и - обязательно - обратно: Софокл невозможен без

Шекспира; Софокл иначе - но и более уникально - понимается и иначе

формируется в сопряжении с Шекспиром. В искусстве "раньше" и "позже"

соотносительны, одновременны, предшествуют друг другу, наконец, это есть

корни друг друга. Не только в нашем понимании, но именно во все большей

уникальности, "уплотненности", всеобщности собственного, особенного,

неповторимого бытия.

В искусстве явно действует не схематизм "восходящей лестницы, с

преодоленными ступенями", но схематизм драматического произведения.

"Явление четвертое. Те же и... Софья..." С появлением нового персонажа

(нового произведения искусства, нового автора, новой художественной эпохи)

старые "персонажи" - Эсхил, Софокл, Шекспир, Фидий, Рембрандт, Ван-Гог,

Пикассо... не уходят со сцены, не "снимаются" и не исчезают в новом

персонаже, в новом действующем лице. Каждый новый персонаж выявляет,

актуализирует, - даже - впервые формирует новые свойства и устремления в

персонажах, ранее вышедших на сцену; одно действующее лицо вызывает любовь,

другое - гнев, третье - раздумье. Число действующих лиц постоянно

изменяется, увеличивается, растет. Даже если какой-то герой навсегда уйдет

со сцены, скажем застрелится, или - в истории искусства - какой-то автор

выпадет из культурного оборота, его действующее ядро все же продолжает

уплотняться, сама лакуна, разрыв обретают все большее драматургическое

значение.

Такой схематизм художественной наследственности всегда сохраняет свои

основные особенности, и схематизм этот коренным образом отличается от

схематизма "образования", "цивилизации", формационного развития, как бы их

ни понимать.

Схватим одним взглядом все сказанное об искусстве:

а) история сохраняет и воспроизводит здесь "персонажность" слагающихся

феноменов;

б) увеличение числа "персонажей" осуществляется вне процедуры снятия и

восхождения, но в схематизме одновременности, взаиморазвития, уплотнения

каждой художественной монады;

в) обратимость "корней и кроны", "до..." и "после..." означает в

искусстве особый тип целостности, "системности" искусства, как

полифонического драматического феномена.

И еще один момент, не прямо вытекающий из представленной театральной

схемы, но органично с ней связанный. Мой исходный образ предполагает еще

одно (?) действующее лицо, точнее, некое "многоместное множество"

действующих лиц. Это - зритель, слушатель художественного произведения. В

театральном действе соучастие этого "действующего лица" особенно наглядно,

но это активное творческое бытие не менее необходимо, насущно, органично для

любого произведения любой формы искусства. Зафиксируем на мгновение слово

"произведение" и пойдем дальше, пока что подчеркивая только особый

"схематизм" "наследственности" в истории и реальном бытии произведений

искусства. Если история искусства - это драма со все большим числом

действующих и взаимодействующих лиц, если все эти Лица (авторы, стили,

художественные эпохи) действительно и действенно одновременны, действительно

и напряженно сопрягают время прошлое (во всей его самобытийности) и время

настоящее, причем - в средоточии этого мгновения, то все это осуществляется

как раз в общении "сцены и зрительного зала", или - автора поэмы и ее

далекого - сквозь века - молчаливого читателя... Культуры - и того, кто ее

(со стороны) воспринимает...

Не буду сейчас дальше развивать эту мысль.

Если хотите, называйте очерченный схематизм "прогрессом", или

"развитием"... Сейчас существенно исходно отличить схематизм

"наследственности" в искусстве: "Явление четвертое... Те же и Софья..." - от

схематизма "восхождения" ("Карлик на плечах гиганта..."). Это - в искусстве.

Но в XX веке с особой силой обнаруживается, что такой схематизм истории

искусств есть лишь особый и особенно наглядный случай некоего всеобщего

феномена - бытия в культуре. Причем - бытия в культуре как в целостном

Органоне. И этот Органон не распадается на "подвиды" и непроницаемые

"отсеки".

Наш взгляд, обостренный современной жизнью (теми сдвигами, о которых я

выше говорил, а в заключение скажу еще определеннее), безошибочно замечает:

тот же феномен, что и в искусстве, действует в философии. Аристотель

существует и взаиморазвивается в одном (?) диалогическом (?) культурном

пространстве с Платоном, Проклом, Фомой Аквинским, Николаем Кузанским,

Кантом, Гегелем, Хайдеггером, Бердяевым.

Но это одно пространство явно "не-евклидово", это - пространство многих

пространств. Платон имеет бесконечные резервы все новых и новых аргументов,

ответов, вопросов в споре с Аристотелем: Аристотель также обнаруживает

бесконечные возможности "формы форм", отвечая на возражения Платона. Кант

бесконечно содержателен и осмыслен в беседах с Платоном, Гегелем, Гуссерлем,

Марксом... Философия - как феномен культуры - также мыслит в схеме: "Те

же... и Софья". Это - опять-таки драма со все большим числом действующих

лиц, и бесконечная уникальность каждого философа раскрывается и имеет

философский смысл только в одновременности и во взаимополагании философских

систем, идей, откровений. Если говорить более крупными блоками: философия

живет в сопряжении и одновременном взаимопорождении разных форм

бесконечно-возможного бытия и разных форм его понимания.

Я не отрицаю - иногда возможно и даже необходимо распределить философские

системы в восходящий, гегелевский ряд. Но тогда это будет феномен

цивилизации, или, точнее, цивилизационный "срез" культуры Нового времени.

Именно и только в одновременности и бесконечной диалогической

"дополнительности" каждого из философов на "Пиру" Платоновой и вообще

философской мысли философия входит в единую полифонию культуры.

В сфере нравственности XX век обнаруживает тот же феномен "трагической

пьесы" ("те же и Софья..."), или "годовых колец в стволе дерева".

Современная нравственность есть сопряжение, нравственная историческая

памятливость (и диалог, беседа) различных нравственных перипетий,

сосредоточенных в разных образах культуры, - Героя античности, -

Страстотерпца и Мастера средних веков, - Автора своей биографии в романной

остраненности Нового времени. Здесь перипетийна исходная нравственность. Рок

и характер (античность); исповедальная грань земной жизни у потусторонней

вечности (средние века); открытость моей смертной жизни - в бесконечность

временных причинных сцепок и, с другой стороны, полная ответственность и за

начало моей жизни - "Быть, или не быть..." Гамлета, - и за ее завершение, за

ее замкнутость "на себя" (Новое время). Но не менее перипетийно - в точке

взаимопорождения, начала - и само общение, взаимопредполагание этих

перипетий в душе современного человека. И это не "релятивизм" и даже не

"вариативность" морали, но - полный объем моей личностной ответственности за

судьбы и смыслы жизни людей иных культур, иных смысловых спектров. Это уже

не мораль "терпимости" (пусть живут, как могут...), но нравственность

включения в мою со-весть предельных вопросов бытия других людей, их ответной

вести в моей собственной судьбе111.

Но продолжим наше сопоставление. Сознание, пробужденное XX веком,

замечает, что в том же едином ключе - и скажу определеннее - в ключе

культуры - необходимо сейчас понимать и развитие самой науки, еще недавно

породившей схему "восходящего развития", уплотнения знаний и т.д. "Принцип

соответствия", идея "предельного" перехода, соотношение дополнительностей,

парадоксы теории множеств в математике, вообще - парадоксы обоснования начал

математики - все это заставляет утверждать: наука также может и должна быть

понята и развиваема как феномен культуры, то есть (теперь отважимся сказать

- то есть...) как взаимопереход, одновременность, разноосмысленность

различных научных парадигм, как форма общения античных - средневековых -

нововременных форм ответа на вопрос: что есть "элементарность", "число",

"множество" и т.д.? Снова тот же культурологический парадокс:

Не обобщение, но общение различных форм понимания - вот формула движения

к всеобщности в современных позитивных науках.

Но тот же схематизм общения (не обобщения) различных всеобщих и

уникальных форм бытия действует в конце XX века и в определении

"производительных сил" (ориентация на свободное время, на время

"самоизменения" не только в духовном, но и в так называемом материальном"

производстве, в индивидуально-всеобщем труде)112. В общении различных

"формаций" (ср. конвергенция). В элементарных ячейках современной

социальности (особая роль малых, динамичных групп и полисов). В странном

взаимовлиянии различных форм современного - стремящегося к всеобщности -

гуманитарного мышления. В этой всеобщности и атом, и электрон, и космос

понимаются так, как если бы это были произведения, смысл которых

актуализируется в челноке различных форм разумения.

Однако общение и бытие в культуре (по схематизму: "Явление четвертое. Те

же и Софья...") совершаются не линейно, не в профессиональном отщеплении -

философ с философом, поэт с поэтом... но в контексте целостных исторических

"пьес" - античной, средневековой, нововременной, западной, восточной...

Культура - трагедия трагедий, когда одна - в другую (как в китайской

костяной головоломке) вточены многообразные шаровые поверхности

драматического действа и катарсиса; когда реальное общение и взаиморазвитие

отдельных персонажей осуществляется как общение и диалог различных трагедий.

Обращу внимание на два таких сопряжения.

Так, все названные феномены культуры - искусство, философия,

нравственность... - имеют действительно культурный смысл не перечислительно,

но - конструктивно, в Органоне данной культуры. Внутри каждой культуры

искусство, философия, нравственность, теория также приобретают свою особую

"персонажность", персонализируются в общении друг с другом, на грани этих

различных форм бытия в культуре. Здесь действующие лица: Поэт, Философ,

Герой, Теоретик, постоянно погружающие в себя свой внешний диалог. Между

этими действующими лицами складывается своя трагедия, со своим единством

места, времени, действия. Платон современен Канту и может быть его

Собеседником (в культуре) лишь тогда, когда Платон понят в своем внутреннем

общении с Софоклом и Евклидом; Кант - в общении с Галилеем и - Достоевским.

Но если так, то угадывается еще один, возможно - конечный, или

изначальный, - трагедийный строй.

Эта культура способна жить и развиваться (как культура) только на грани

культур113, в одновременности, в диалоге с другими целостными, замкнутыми

"на себя" - на выход за свои пределы - культурами. В таком конечном (или

изначальном) счете действующими лицами оказываются отдельные культуры,

актуализированные в ответ на вопрос другой культуры, живущие только в

вопрошаниях этой иной культуры. Только там, где есть эта изначальная

трагедия трагедий, там есть культура, там оживают все, вточенные, встроенные

друг в друга, трагедийные перипетии. Но совершается это общение (и

взаимопорождение) культур только в контексте настоящего, то есть для нас - в

культуре конца XX века.

Причем вся данная культура (скажем, античности) должна быть понята как

единое произведение, созданное и пересоздаваемое одним (воображаемым)

автором, адресованное насущному и возможному "читателю" - в канун века XXI.

Итак, мы снова зафиксируем слово "произведение" и пойдем дальше.