1. Раскрывая мышление не в действии на нечто другое, но в его готовности

к действию, в его замкнутости на себя (когда определения мысли выступают не

определениями текста, а определениями "внутренних собеседников" мыслящего

субъекта), мы не обязаны отождествлять "логический строй мышления" с

каким-то типом уже положенной, изобретенной теории. Мы можем, во всяком

случае принципиально, воссоздавать творящее не через сотворенное,

воспроизводить Natura naturans мышления не в форме Natura naturata. Ясно

преимущество такого "изображения логики творчества". Оказывается, не нужна

"металогика", объясняющая строение данной теории, требующая, далее, еще

одной "металогики" для своего объяснения, и так до бесконечности. Не нужен и

"алгоритм творчества" (ответ на вопрос, как изобретается новое), поскольку

вопрос этот замещается радикально внеалгоритмическим вопросом: кто - в

историологическом, а не в психологическом смысле - изобретает? А поскольку

субъект творчества здесь представлен замкнутым на себя, то "результатом" его

действия будет уже не "развитие теории", но развитие и изменение

пред-определения теорий, логических возможностей творящего субъекта, то есть

возможностей и потенций изменения теорий (если ограничиться только

теоретическим направлением творчества).

И что особенно существенно, поскольку это конечный (только "образ

бесконечного"), человеческий, самодействующий субъект, а не мистическая,

неуловимая, амебоподобная "целостность", постольку "микрокосм" интеллекта

возможно изобразить логически, конкретизировать философски. Все

перечисленные выше плюсы могут стать (об условиях этого "могут" - позже)

именно логическими плюсами, плюсами определенной логики.

И в самом деле. Гигантский расцвет философии в XVII - начале XIX века, ее

существование в форме особенного духовного явления, был органически связан с

разработкой "логики" (или пока еще пред-логики) творящего логику субъекта, с

анализом взаимодействия его внутренних познавательных "способностей". Такой

подход к мышлению несводим к религиозно-схоластической логике (в основе

которой - идея, что "логическое" мышление есть последовательная, ступенчатая

деградация исходного божественного интеллекта, логически невоспроизводимого,

неразличимо целостного, ничего в себе не содержащего и все порождающего).

Такой подход несводим и к позитивно-научной логике (в основе которой - идея

субъекта мышления, полностью положенного в своем теоретическом продукте -

"печатном" тексте - и только в нем фиксируемого).

Именно в радикальной специфичности такого подхода к мышлению, уже в том,

что этот подход нельзя была редуцировать ни к религии, ни к науке, ни к

искусству, и состояла его плодотворность. Можно просто условиться называть

такой подход философским. Вот и все. Кажется, мы назвали "кошку - кошкой",

"философию" - как она исторически сложилась - "философией".

Но в столь плодотворном философском подходе, в "философской логике",

сформировавшейся через два столетия после Кузанского, было несколько

уязвимых мест, несколько радикальных трудностей, которые привели к тому, что

"философская логика" с середины XIX века на сотню лет ушла в подтекст

анализа, переживала, как зерно зимой, стадию яровизации.

В Новое время "философская логика" могла работать и развиваться только не

как логика, а как "чистая философия", "онтология", "метафизика". Этому есть

ряд причин.

Прежде всего, исходные определения (внутренние "Я") "теоретического

гения" выступали именно как исходные, неизменные, необъяснимые творческие

силы, как своего рода осколки внелогического, божественного интеллекта. Для

Бога все эти силы сливались в одно, в нечто неразличимое, так сказать,

"психологически данное". В "конечном разуме" человека единый интеллект Бога

раскололся на многие - и уже поэтому ущербные - фрагменты.

Чтобы раскрыть историологический смысл этой метафоры - снова отступление

(собственно, в таких отступлениях, то есть в заходах к нашей проблеме с

разных сторон, и состоит стратегия этой части). Здесь мы переходим ко

второму моменту в анализе того прообраза, который предстал перед нами в

диалогах Кузанца. Теперь задача состоит в том, чтобы осмыслить

культурологический замысел и предысторию Ума, способного "охватить точкой -

мир".