Vires acquitant cundo; и чем больше будет наклон, тем больше будет и

скорость" (Галилей Г. Избр. труды. В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 245) (курсив

мой. - В.Б.).

Симпличио имеет в виду "аристотелевскую причинность" - стремление тяжелых

тел к центру Земли, к своему "естественному месту". Ведь именно нарушение

иерархии "естественных мест", выбивание тел из их единственной "лузы" во

вселенской сети и является, по Аристотелю, причиной их последующего

движения; тела возвращаются "на свое место". Идеальная форма ("кристалл")

мира определяет точку бытия каждого тела, и эта точка (место в

"кристаллической решетке") задает природу тела. Движение тела, насильственно

поставленного на чужое место, есть тяготение к себе, действие своей природы.

Для понимания (и действия) этой причинности как будто неважно, абсолютно

ли гладко тело или нет, есть ли сопротивление воздуха, или воздуха вообще не

существует.

И все же это очень важно.

Когда Симпличио доверчиво говорит, что идеально гладкое тело будет

бесконечно и ускоренно скатываться по идеально гладкой наклонной плоскости

("лишь бы продолжалась эта плоскость"), он уже начинает неявно переходить на

новые логические позиции, ни словом и ни помыслом не изменяя старым. Он уже

рассуждает (неявно) так: "Если предположить, что нет препятствий, и если

предположить, что плоскость бесконечна, то тело будет ускоренно двигаться

всегда, потому что нет сил, которые могли бы его вывести из этого

состояния". Но такое рассуждение означает, что аристотелевская причина

(стремление к "своему" месту) отступает в тень перед причиной галилеевской,

могущей лишь изменить движение. Или точнее: интегральная аристотелевская

причина включается только в начале движения, а затем засыпает, в ней нет

нужды, она перестает работать, а работающим оказывается дифференциальное

воздействие ("сил притяжения", скажет Ньютон).

Симпличио легко забывает, что движение по наклонной плоскости не может

быть бесконечным, ведь его конец - "естественное место", центр Земли. Такая

забывчивость понятна.

Рассуждения (идеализации) Сальвиати "тихой сапой" ввели иной тип движения

- по бесконечно большой окружности (помилуйте, аристотелевский круг

сохраняется, правда он тождествен... прямой линии) с бесконечным отдалением

центра, "естественного места" (помилуйте, движение идет, по Аристотелю, к

"центру", правда этот центр недостижим, а "естественное место"... где оно?).

И тогда причина Аристотеля тождественна... Но не будем торопиться.

Сальвиати продолжает наступать. Ведь пока "принцип Аристотеля" только

заморозился, но еще не переродился в другой принцип.

Рассматривается подъем по наклонной плоскости. Теперь тело движется

наперекор "своему природному стремлению к естественному месту", движется с

необходимой тратой дополнительных усилий, применяемых кем-то извне, или же с

угасающей инерцией первоначального толчка. В этом случае, соглашается

Симпличио, "движение шло бы, постепенно ослабевая и замедляясь, поскольку

оно противоестественно, и было бы более продолжительным или более кратким в

зависимости от большей или меньшей крутизны подъема" (Галилей Г. Избр.

труды. В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 245).

И снова аристотелевское "стремление к естественному месту" включается

только в начале рассуждения. Но оно сразу же замерзает, как только речь

заходит о бесконечном подъеме (с замедлением) вверх по бесконечной наклонной

плоскости; сила "идеальной формы, иерархии мест" заменяется - в пределе -

дифференциально рассчитываемой внешней силой, замедляющей движение.

Но вот наступает решающий момент. Сальвиати вводит еще одну идеализацию,

и Симпличио вынужден признать, что тело, ввергнутое в движение по плоскости,

параллельной поверхности Земли (без подъема и без движения под уклон), будет

- с учетом ранее введенных идеализаций - двигаться бесконечно, не ускоряя и

не замедляя своего движения. Для такого случая "принцип Аристотеля" уже

полностью эквивалентен "принципу Галилея", принципу инерции.

Воспроизведем полностью этот фрагмент "майевтического" эксперимента над

мыслью Симпличио86.

"Сальвиати (обращаясь к Симпличио. - В.Б.). Как будто вы объяснили мне

сейчас случаи движения по двум разного рода плоскостям: на плоскости

наклонной движущееся тело самопроизвольно опускается, двигаясь с непрерывным

ускорением, так что требуется применить силу для того, чтобы удержать его в

покое; на плоскости, поднимающейся вверх, требуется сила для того, чтобы

двигать тело вверх, и даже для того, чтобы удержать его в покое, причем

сообщенное телу движение непрерывно убывает, так что в конце концов вовсе

уничтожается... А теперь скажите мне, что произошло бы с тем же движущимся

телом на поверхности, которая не поднимается и не опускается?

Симпличио. ...Мне кажется, следовательно, что оно естественно должно

оставаться неподвижным...

Сальвиати. Так, думаю я, было бы, если бы шар положить неподвижно; но

если придать ему импульс движения в каком-нибудь направлении, то что

воспоследовало бы?

Симпличио. Воспоследовало бы его движение в этом направлении.

Сальвиати. Но какого рода было бы это движение: непрерывно ускоряющееся,

как на плоскости наклонной, или постепенно замедляющееся, как на плоскости

поднимающейся?

Симпличио. Я не могу открыть здесь причины для ускорения или для

замедления, поскольку тут нет ни наклона, ни подъема.

Сальвиати. Так, но если здесь нет причины для замедления, то тем менее

может находиться здесь причина для покоя. Поэтому сколь долго, полагаете вы,

продолжалось бы движение этого тела?

Симпличио. Столь долго, сколь велика длина такой поверхности без спуска и

подъема.

Сальвиати. Следовательно, если бы такое пространство было беспредельно,

движение по нему равным образом не имело бы предела, то есть было бы

постоянным?"

(С большим скрипом, снова пытаясь скрыться за "недостаточную прочность

материала", - но ведь ссылки на материал уже сняты исходной идеализацией -

Симпличио вынужден согласиться, и Сальвиати продолжает свой "майевтический"

эксперимент):

"Скажите мне, что именно считаете вы причиной того, что этот шар движется

по наклонной плоскости самостоятельно, а по плоскости поднимающейся - не

иначе как насильственно?

Симпличио. То, что тяжелые тела имеют свойство естественно двигаться к

центру Земли и лишь насильственно - вверх к периферии, наклонная же

поверхность такова, что приближает к центру, а поднимающаяся удаляется.

Сальвиати. Следовательно, поверхность, которая не имела бы ни наклона, ни

подъема, должна была бы во всех своих частях одинаково отстоять от центра.

Но из подобных плоскостей есть ли где такие в мире?

Симпличио. Такие есть, - хотя бы поверхность нашего земного шара, будь

только она вполне гладкой, а не такой, какова она на самом деле, то есть

неровной и гористой; такова, например, поверхность воды, когда она тиха и

спокойна.

Сальвиати. Следовательно, корабль, движущийся по морской глади, есть одно

из тех движущихся тел, которые скользят по одной из таких поверхностей без

наклона и подъема и которые поэтому имеют склонность в случае устранения

всех случайных и внешних препятствий двигаться с раз полученным импульсом

постоянно и равномерно?

Симпличио. Кажется, что так должно быть" (Галилей Г. Избр. труды. В 2 т.

М., 1964. Т. 1. С. 245 - 247) (курсив мой. - В.Б.).

Итак, элементарный "майевтический" эксперимент над мыслью Симпличио

закончен. (И сразу же начинается следующий эксперимент, за ним - третий,

четвертый, пока авторитарно-эмпирический образ мышления не подвергнется

решительной трансформации, пока Симпличио не исчезнет, пока он не возродится

как "другое Я" теоретика Нового времени...)

Обратим внимание на самую большую каверзу Галилея по отношению к мысли

Симпличио (по отношению к собственной мысли?). Ведь в приведенном

доказательстве есть странная лакуна, щель, несогласованность.

Когда читатель перечитает приведенный фрагмент, он легко увидит, что в

анализе движения по наклонным линиям (плоскостям) неявно, но достаточно

"неуклонно" введена бесконечная прямая линия (как двигалось бы тело, если бы

наклонная плоскость была бесконечной, если бы тело бесконечно опускалось или

поднималось?). Затем, не переводя дыхания, Галилей говорит о движении тела в

ситуации, когда нет ни спуска, ни подъема, когда причины замедления и

ускорения как бы гасят друг друга, и тем самым доводит доказательство

принципа инерции до логического завершения. Наша мысль "по инерции" исходит

из движения по бесконечно продолженной прямой линии.

Но здесь обнаруживается странный и ничуть не смущающий Галилея

паралогизм. Прообразом этой "наклонной" прямой линии оказывается в нашем

фрагменте (и не только в нем - во всех рассуждениях "Диалога...") линия,

проведенная (движущимся телом) по округлой поверхности, подобной поверхности

Земли (здесь инерция уже объясняется по-аристотелевски - одинаковым

расстоянием всех точек этой линии от центра круга).

Мысль читателя (Симпличио) сразу же застопоривается. Где-то в логических

подземельях сближаются, отталкиваются, вновь сближаются - жаждут какого-то

единого "образа" - "два" инерционных движения - по идеальной окружности и по

идеальной бесконечно длящейся прямой линии. Здесь назревает образ (понятие?)

единственной окружности, могущей удовлетворить "оба" логических стремления,

образ (понятие) окружности бесконечно большого круга.

Но как же так? Ведь Земля, о которой вслух говорит Галилей, бесконечно

большой никак не является. Очень странно! И эта странность все время

повторяется на страницах "Диалога...". Каждый раз там, где пишется:

"...движение по земной окружности", должно читаться (должно прорабатываться

читателем): "...движение по бесконечной прямой линии... движение по

бесконечно большому кругу..."

И дело тут не в том, что окружность земного шара можно считать бесконечно

большой по сравнению с какими-то малыми окружностями. Галилей не сравнивает.

Он говорит о логике принципа инерции и осуществляет идеализацию.

Получается, что для Галилея окружность, проведенная по земной

поверхности, вообще в каком-то смысле тождественна бесконечно большой

окружности.

Да, тождественна в контексте идеи инерционного движения. В этом

контексте, чтобы понять инерционное движение по поверхности Земли, надо

представить его (хотя "представить" это невозможно) как движение по дуге

бесконечно большого круга (по прямой линии).

Но как же с явными "паралогизмами" текста "Диалога..."? Что же, Галилей -

Сальвиати сознательно ставит ловушки для наивного Симпличио и наивного

читателя? Вопрос некорректен. И, отвечая на него, мы его переформулируем.

Да, Галилей ставит такие ловушки сознательно, если учесть, что он ставит

их не только Симпличио, но и своему собственному сознанию, провоцируя к

перестройке мысли самого Академика. Но ведь это означает, что и попадается в

ловушки сознание самого Галилея, что оно само провоцируется. То есть...

Галилей действует и бессознательно, и сознательно; оказывается и дичью и

охотником87.

Но сформулируем и вопрос, и ответ в более строгой логической форме.

Вопрос. В какой мере паралогизмы Галилея входят в самый замысел

доказательства, усиливают его логичность, и в какой мере они нарушают логику

этого доказательства? Ответ. Паралогизмы входят в замысел Галилеева

доказательства в той мере, в какой его логика дана в состоянии становления,

существует как потенциальная, будущая, имеющая быть логика, становящаяся

актуальной в самом процессе (интуитивно необходимой) критики, направленной в

адрес Аристотеля. И одновременно эти паралогизмы являются простыми

пробелами, невольными недостатками наличной логики, актуальной как предмет

преобразования.

Но вернемся к фрагменту из "Диалога...".

И пальцем не тронув аристотелевской причинности, Сальвиати поставил ее и

соответствующий способ понимания сути вещей в условия полного анабиоза

(поверхность бесконечно большого шара, во всех точках равно отстоящая от

центра Земли). В таких условиях "естественным местом" движущегося тела

неожиданно оказывается... каждая точка бесконечной траектории

(дифференциальное представление движения).

В "предельном переходе" аристотелевское бесконечное равномерное движение

(причина - одинаковое расстояние всех точек движения от "естественного

места") оказывается логически тождественным галилеевскому инерционному

движению (причина - отсутствие сил, могущих изменить движение). Причина

бытия движения здесь тождественна отсутствию причин, изменяющих движение;

отсутствие "причин-сил" оказывается единственной причиной (данного)

бесконечного движения. (Далее этот ход идей становится основой Галилеева

принципа относительности.) Понятие причинности полностью перерождается, но

перерождается, так сказать, в смысле принципа соответствия: вот предельные

условия, в которых аристотелевская причинность (аристотелевский тип

логической необходимости) переходит в причинность галилеевскую (в новый тип

логической необходимости). В основе новой логики лежит уже не идея

"идеальной формы" ("кристалл мира"), но идея логического тождества покоя и

движения, кинематики (сил нет) и динамики (силы уравновешены). Впрочем,

"кристалл мира", расчет потенции движения на основе определения "места" тела

в системе "мировых линий", действительно только замер, он пробудится от

своего анабиоза к середине XX века.

Вспомним обычные упреки в адрес галилеевской инерции. Галилей, дескать,

признавал инерционное движение только по плоскости, параллельной земной

поверхности, то есть только по кругу, он еще был в плену аристотелевских

представлений... Теперь мы убедились, что эти упреки не учитывают самой сути

дела88.

Величайший подвиг Галилея как раз и состоит в обнаружении тех предельных

условий, в которых принцип Аристотеля (движение но кругу) тождествен

принципу Галилея (инерционное движение по бесконечной прямой) и

соответственно логика "идеальных форм" превращается в логику

"дифференциальной детерминации". И что существенно - это превращение должно

вновь и вновь воспроизводиться уже в контексте новой логики, но,

следовательно, в таком контексте должна постоянно воспроизводиться (и

сниматься) логика "идеальных форм". Если бы такого превращения не было,

новые физические утверждения и законы невозможно было бы доказать, точнее,

обосновать, они не имели бы логического статута. Только логика "перехода

логик" может здесь быть логическим обоснованием.

Продумаем теперь конкретнее, что же произошло с мыслью Симпличио в

воспроизведенном только что эксперименте. Предметом воспроизведенного нами

эксперимента Сальвиати было исходное аристотелевское понятие (в его

средневековой переформулировке) - понятие силы как формы форм, как

первоисточника и сущности всякого движения. Когда Сальвиати поставил это

понятие в предельную логическую ситуацию, то оно расщепилось на два

самостоятельных антиномических понятия - функционального закона,

фиксирующего движение дифференциально, в каждой точке (бесконечной прямой

линии), и геометрического парадокса, "образа" геометрической фигуры -

бесконечно раздвинутой окружности, не могущей существовать и быть

"изображенной", но воплощающей интегрально сущность инерционного движения по

любой траектории. "Функциональный закон" выступает предметом (и идеей)

аналитического, рассудочно-выводного движения мысли, а "геометрический

парадокс" - предметом (и идеей) мышления синтетического, видения "очами

разума...".

Но здесь самое время остановиться. Не слишком ли я эксплуатирую

воспроизведенный отрывок из "Диалога...", не извлекаю ли я из шкатулки

больше, чем в ней находилось?

В какой мере сопряжение во вновь возникающей теории (механике)

"геометрического", "интуитивного" синтеза и дифференциального рассудочного

анализа было сознательным и продуманным делом Галилея, в какой мере оно было

связано с тем новым понятием инерции, которое формировалось, в частности, в

этом фрагменте?

Вопрос достаточно существен, и хотя бы вкратце ответить на него

необходимо. Разговор пойдет об основном содержательно-логическом замысле

"Диалога..." и "Бесед..." (как единого - в двух частях - произведения),

поскольку только в таком контексте приведенный фрагмент раскрывает именно

то, что в нем в плане "сверхзадачи" заложено.

Очерчу логический замысел Галилея в нескольких определениях (или, иными

словами, повторю то, что сказано на предыдущих страницах, но уже в контексте

целого "произведения" - "Диалога..." - "Бесед...").