§V. Темнота законов

Если толкование законов зло, то их темнота, за­ставляющая прибегать к толкованию, не меньшее зло. И это зло будет гораздо опаснее, если законы на­писаны на языке, чуждом народу. Будучи не в состо­янии судить о степени своей свободы или свободы своих сограждан, гражданин попадает в зависимость от кучки посвященных, поскольку такой язык зако­нов, непонятный народу, превращает кодекс из кни­ги всеми почитаемой и всем доступной в книгу ква­зичастную и доступную лишь для узкого круга лиц. Не трудно представить себе, какова должна быть участь людей, если этот архаичный обычай все еще существует в большей части образованной и просве­щенной Европы! Чем больше будет число понимаю­щих и читающих священную книгу законов, тем меньше будет преступлений, поскольку совершенно очевидно: невежество и отсутствие ясного представления о наказаниях способствуют необузданности страстей.

Из сказанного напрашивается вывод: без писаных законов правление никогда не сможет осуществлять­ся таким образом, чтобы власть исходила от всего общества, а не от отдельных его частей, чтобы зако­ны изменялись не иначе, как по общей воле, а не ис­кажались бы под давлением частных интересов. Опыт и разум подсказывают, что вероятность и сила обыча­ев ослабевают по мере удаления от своего источника. И разве пощадили бы всепобеждающее время и раз­гул страстей законы, если бы не был увековечен па­мятник общественному договору? Понятно поэтому, какую пользу принесло книгопечатание. Оно сделало широкую общественность хранителем священных за­конов, вырвав их из рук узкого круга лиц посвящен­ных, поскольку способствовало расцвету просвеще­ния и наук. Их свет рассеял мрак коварства и интриг вокруг законов. Тот самый мрак, который бежит это­го лучезарного света в паническом страхе, хотя и с презрительной миной на лице. Книгопечатание спо­собствовало тому, что в Европе стало меньше жесто­ких преступлений, заставлявших содрогаться от ужаса наших предков, которые бесконечно то тиранили других, то сами превращались в их рабов. Кто зна­ком с историей последних двух или трех столетий и с современной нам, тот может убедиться в том, что роскошь и изнеженность нынешнего времени явля­ются источником самых притягательных добродете­лей: гуманности, благотворительности, снисходитель­ного отношения к человеческим заблуждениям, а в так называемое старое доброе время с его простотой нравов наших предков, человечество стенало под гне­том неумолимого суеверия, процветало корыстолю­бие и честолюбие горстки людей, обагряющих кровью сокровищницы с золотом и царские престо­лы, постоянно свершались тайные измены и массо­вые истребления, аристократы тиранили народ, а слу­жители веры, воздевающие ежедневно обагренные кровью руки к Богу, молили его о милосердии. И это — деяния не нынешнего просвещенного века, ко­торый некоторые называют развращенным.

§ VI соразмерность между преступлениями и наказаниями

В интересах всего общества не только добиться прекращения совершения преступлений вообще, но и свести к минимуму совершение наиболее тяж­ких из них. Поэтому эффективность мер, препят­ствующих совершению преступлений, должна быть тем выше, чем опаснее преступление для обществен­ного блага и чем сильнее побудительные мотивы к совершению преступления. Следовательно, суро­вость наказания должна зависеть от тяжести пре­ступления.

Невозможно предусмотреть все последствия хаоса, порождаемого всеобщей борьбой человеческих страстей. Этот хаос усиливается по мере роста народонаселения, ведущего к расширению масштабов столкновения частных интересов. А этими последними невозможно управлять в интересах общественного блага по законам геометрии. В политической арифметике математическая точность вынуждена уступить место приблизительным расчетам. **Обращение к истории убеждает в том, что расширение государственных границ сопровождается усилением хаоса в той же мере, в которой происходит ослабление национального чувства. Отсутствие порядка в обществе стимулирует также и преступность в той мере, в какой это выгодной частным интересам, что является причиной постоянного роста потребности в ужесточении наказаний.**

Наше стремление к личному благосостоянию, подобное силе тяжести, уравновешивается соразмерными противовесами. Оно является источником для целого ряда спонтанных человеческих действий. Если в результате указанных действий происходят взаимные столкновения, то наказания, которые я называю общественными противодействиями, призваны предотвращать их отрицательные последствия, не уничтожая при этом вызвавшей их причины, каковой является присущее человеку самолюбие. Действуя таким образом, законодатель уподобляется искусному градостроителю, задача которого заключается в том, чтобы свести на нет разрушительные последствия силы тяжести и направить ее на упрочение несущих конструкций здания. Поскольку доказана необходимость объединения людей и существования общественного договора, неизбежно вытекающего из потребности в умиротворении противоположных частных интересов, то нарушения установленного порядка можно классифицировать и по степени их важности. На первом месте стоят нарушения, наносящие вред непосредственно обществу, а на последнем самые незначительные нарушения прав частного лица. Между этими двумя экстремами размещаются по нисходящей линии – от высшего к низшему – все деяния, направленные против общественного блага, которые называются преступлениями. Если бы геометрия была применима к бесчисленным и запутанным хитросплетениям человеческих деяний, то должна была бы существовать и соответствующая классификация преступлений, составленная также по принципу нисхождения от наиболее тяжких до самых незначительных. Но мудрому законодателю достаточно указать лишь основные пункты в рамках установленных градаций, чтобы в дальнейшем наиболее тяжкие преступления не карались самыми легкими наказаниями. Если бы существовала подобная точная и всеобщая классификация наказаний и преступлений, то она могла бы служить нам, вероятно, в качестве единой шкалы ценностей и для определения степени узурпации власти и свободы, гуманности и жестокости различных народов.

Всякое деяние, выходящее за рамки крайних пред­елов упомянутой классификации, не может рассмат­риваться в качестве преступления или караться как та­ковое кем-либо. Исключение могут составлять лишь те, кому выгодно причислять такие деяния к преступ­лениям. Отсутствие четкости при определении этих пределов породило у ряда народов мораль правона­рушителей. Это привело также к противоречивости применяемых законов, к тому, что, согласно многим законам, наиболее мудрый человек подвергается наи­более суровому наказанию, а понятия порока и добро­детели становятся размытыми и неопределенными. У людей появляется неуверенность в собственном суще­ствовании, что влечет за собой летаргию и гибельный сон политических организмов. Философ, углубивший­ся в чтение кодексов и историй различных народов, обнаружит, что почти всегда понятия порока и добро­детели, законопослушного гражданина и преступника ме­нялись с течением веков, но не в силу особенностей развития данной страны и сообразно ее обществен­ным интересам, а по прихоти и вследствие заблужде­ний, присущих целым поколениям многочисленных законодателей, последовательно сменявших друг дру­га. Он обнаружит также, что страсти одного века час­то составляют основу морали последующих веков, что клокочущие страсти, являясь порождением фана­тизма и безрассудства, ослабевают и, успокаиваясь под воздействием неумолимого времени, которое приводит в равновесие все явления физического и нравственного свойства, постепенно становятся житей­ской мудростью века, эффективным орудием в руках ловких и могущественных. Таково происхождение наиболее неопределенных понятий о чести и доброде­тели. Они и поныне остаются таковыми, поскольку их содержание меняется с течением времени, оставля­ющего от вещей лишь оболочку — их названия, а также в зависимости от рек и гор, которые очень час­то служат границами не только в физической, но и в политической географии.

Если наслаждение и страдание — движущая сила наделенных чувствами живых существ, если в качест­ве стимулов, побуждающих людей к самым возвы­шенным поступкам, невидимый законодатель исполь­зовал награду и наказание, то очевидно, что установ­ление неверного соотношения между ними порожда­ет малозаметное, но широко распространенное про­тиворечие, вследствие которого преступления порож­даются самими наказаниями. Если одно и то же на­казание предусмотрено в отношении двух преступле­ний, наносящих различный вред обществу, то ничто не будет препятствовать злоумышленнику совершить более тяжкое из них, когда это сулит ему большую выгоду.